— Еще спрашиваешь, охальник! — возмутилась Алена. — После всего, что у нас было! После того, как свистели на два голоса! Пойду!
И Алена с Ильей, не сговариваясь, с богатырской грацией спрыгнули с дуба. Когда пыль рассеялась, а банановая кожура улеглась, Илья заключил друзей в объятия и воскликнул:
— Теперь бы нам еще Добрынюшку спасти! Эх, погудели бы! Ой, ребята, а чего случилось-то со мной! Привиделось мне, что никакой я не Илья Муромец, а простой парень, с именем коротким — Яр, и силенкой, поболе чем у простых людишек. Что живу я в Киев-граде, только город тот на наш Киев не похож. Бананы там не растут, и говорят не по-русски. И вот я, то есть этот Яр, почувствовал в груди томление, поехал сюда и обернулся богатырем. Вначале тридцать три года баклуши бил, как положено, а потом стал крепким да добрым... Чудо дивное, друзья! А что Алене пригрезилось — этого мы никогда вам не скажем. Все равно не поверите.
— То морок, Кащеем напущенный, — сказал Алеша и повернулся к Ивану. — Правильно говорю, Вань?
— Правильно, правильно, — закивал дурак. — Ну что ж, в путь?
— В путь, Добрынюшку выручать, — кивнул Илья. — Все в Киеве знают — Яр друзей в беде не бросает!
Иван с Алешей сделали вид, что не расслышали обмолвку, и они всемером зашагали по дороге. Кубатай, по просьбе Ивана, исполнил песенку про Африку, потом, на бис, спел еще несколько песен на заморских языках.
Вскоре к реке Смородине подошли.
— Что делать-то будем? — спросил Иван у мудреца. — Подскажи, Кубатай!
— Логичнее всего было бы пойти в Киев, — начал мудрец, но увидев лицо Ильи Муромца торопливо добавил: — Однако не бросать же Добрынюшку! Давайте попробуем найти Садко, уговорить его вернуться к морскому царю, заменить Никитича...
— Долго, — отрезал Иван-дурак. — Что ж мы, вдоль всей Смородины будем идти, искать хитрого купца? Он же наверняка без дела не сидит, торгует между делом.
— Такие низменные вещи мне в голову не укладываются, — вздохнул Кубатай. — Что ж, тогда кто-то из нас, самый плавучий, должен отправиться на дно морское...
— Сейчас ты отправишься! — завопил Алеша, прикрывая кикимору грудью. Но Лиза отстранила его и гордо сказала:
— Прав мудрец! Я одна могу Добрынюшку спасти. Я и отправлюсь в путь к царю морскому. А ты, Алешенька, не волнуйся. Царя я знаю, мы с ним вместе когда-то росли. Почти как брат и сестра друг другу, только еще лучше. Уговорю!
С этим оптимистическим заявлением Лиза прыгнула в воду. Минут пять друзья стояли и наблюдали за безмятежной речной гладью, потом расстелили самобранку и сели трапезничать.
— Лиза дело говорит, — успокаивал Алешу Илья. — Она одна способна Добрынюшку вызволить. Не по нраву мне вначале пришлась сия кикимора, а теперь вижу — душа у нее добрая. Будет она мне сестрой названной. И даже еще ближе.
— Она, она замечательная! — возбужденно воскликнул Алеша. — Спасибо, Муромец! И я тебе скажу — ты для меня — словно я сам, жена твоя — словно моя!
— Чего? — удивился Илья.
Алеша покраснел.
— Да это я так, по ошибке... Наливай, Илья.
Недолго пришлось богатырям переживать за судьбу Добрыни и Лизы. Волны речные забурлили, разверзлись, и из них показалась кикимора с Добрыней Никитичем на плече.
— Отпусти меня подобру-поздорову, чудище! — кричал Добрыня. — Не бери грех на душу, не неволь богатыря русского!
Кикимора молчала. Видать тяжело ей было тащить Добрыню.
— Никитич! — дружно завопили Алеша и Илья. — Все путем! Не бойся, это не чудище, а сестра твоя будущая!
— А? — Добрыня перестал вырываться и изумленно уставился на своих товарищей. — Ребята! Живы!
— Живы! — крикнул Иван. — А я Кащея побил!
— Молодец! — обрадовался Добрыня, оказавшийся на твердой почве. — А чего вы про сестру мою будущую говорили? — и он опасливо покосился на Лизу. Та зарделась.
Добрыне кратко объяснили ситуацию. И про примирение Ильи с Аленой поведали, и про подвиги Ивановы.
— Рад за вас, — тихо сказал Добрыня, выслушав богатырей. — Что ж, хоть кому-то из нас судьба ласково улыбнулась. Отрадно, отрадно...
Усевшись на бережку Добрыня стянул сапоги, выплеснул из каждого по полведра водицы, потом принялся вдумчиво, основательно выжимать портянки. Илья с Аленой переглянулись.
Кому как ни им была понятна печаль Добрыни! Забавушка Путятишна, дочь Владимира, давняя любовь Добрыни Никитича, по прежнему ходила в девках...
Илья хлопнул кулаком по скатерти-самобранке. Так сильно, что в Смородине вода плеснула, а с деревьев листочки принялись осыпаться.
— Не бывать такому, что мы оженимся, а ты в холостяках останешься! — грозно воскликнул Илья. — Значит так. Идем к Владимиру, да и говорим: или отдавай дочку за Добрыню, или...
— Или? — заинтересовался Смолянин. — Меня очень волнуют альтернативы!
— Или осерчаем, — зловеще добавил Илья. — Алешу и Ивана не спрашиваю, а тебя, толмач, и тебя, мудрец, перед вопросом поставлю! Поможете нам?
— С удовольствием, но полномочий не имею, — грустно сказал Кубатай. — Впрочем, словом мудреным, да обхождением вежливым, всегда помочь могу.
— И на том спасибо, — согласился Илья. — Ты, толмач?
— У меня отпуск кончается, — засуетился Смолянин. — Боюсь, не успею вернуться вовремя, мне Кейсеролл голову оторвет. А вот яичко золотое, для ублажения княжеского взора, могу от души оторвать.
Илья подумал и кивнул:
— Оторви уж пару яичек. Мы и Василисе презент преподнесем.
Смолянин пошевелил губами, потом кивнул:
— Ладно, пару. Все равно я в прибыли.
На том и порешили. Илья с Аленой пошли плот сколачивать, а Иван, по дурости своей любознательный, к Добрыне с вопросом подъехал.
— Добрынюшка, а не было ли чего дивного в подводном царстве?
— Было, — согласился Добрыня. — Примерещилось мне, что я не Добрыня-богатырь, а простой парень по имени Завгар. Неплохой вроде парень, умный, но сложения не богатырского. То ногу сломаю, то другую. Скучная, одним словом, жизнь. А потом поехал я на Русь, богатырем стал... Но рассудив трезво решил я, что галлюцинации эти были мороком, Кащеем напущенным. И больше их вспоминать не собираюсь.
Так Иван и не удовлетворил толком любопытство, не узнал, чем занимался Добрыня в прошлой жизни. А вскоре и плот подоспел, сели на него всей командой и в путь отправились. Плыть не в пример легче было. Кикимора Лиза то плот подталкивала, плывя за кормой, то встречных русалок распугивала, не давала им петь песни свои завлекательные.
А уж сколько радости было, когда к бережку пристали, да коней своих увидели! Те, бедненькие, уж и травку всю выщипали, и листочки с деревьев пообрывали. Рассупонили их богатыри, разнуздали, водичкой сладкой напоили. Иван на радостях Гнедка в губы поцеловал!
Немножко по направлению к Киеву вместе проехали, а потом толмач прощаться стал.
— Богатыри! — улыбаясь сказал он. — Рад я был с вами познакомиться, но пора и честь знать. Отправлюсь я к себе на родину, и всем буду про вас рассказывать.
— Это правильно, — благосклонно кивнул Алеша.
— Привет Кейсероллу, — сказал Кубатай. — У меня в Киеве еще дело есть, так что я завтра приеду.
— Увижу — передам, — похихикивая сказал Смолянин. — Видишь ли, Кубатайчик, ухожу я из ДЗР.
— Чего? — поразился Кубатай. — На что ты жить-то будешь? Кому твой русский язык нужен, кроме нашей конторы?
Смолянин гордо потряс в воздухе кулечком с яйцами.
— Вот оно — мое будущее! Организую я компанию, назову ее «Я+Я». Буду яйцами торговать.
— Почему «Я+Я»? — изумился Кубатай.
— «Я плюс Яйца»! — пояснил Смолянин. — Звучит?
— Ну, в общем, да, — признался Кубатай. — Только ж яйца твои кончатся быстро, вот и прогоришь.
Смолянин загадочно улыбнулся.
— Во-первых, золотые яйца товар дорогой, штучный, на любителя. А во-вторых — он невольно схватился за поясницу, — во-вторых прав был Манарбит.
— В чем прав?
— Остаются кое-какие свойства после пребывания в этномагическом поле! — загадочно изрек толмач и пришпорил коня.
Кубатай, разинув рот, следил за стелющимся за Смолянином облаком пыли. Потом тревожно сказал:
— Что ж мне-то останется? А, Иван?
— Весной увидишь, — дипломатично предположил дурак.
Кубатай кивнул и сказал:
— Придется мне с Кейсеролла молоко требовать за вредность работы. Молоко... и сливочки, и сметанку...
Так и поехали дальше — Илья с Аленой и Алеша с Лизой счастливые, Добрыня — надежд преисполненный, Кубатай — задумчивый, а Иван-дурак, по обыкновению, радостный.
А при дворе князя Владимира тем временем начинался бал. Была приглашена вся знать русская, послы кавказские, половецкие, и печенежские, татарва пленная да киргизы заезжие. Столы ломились от икры, блинов да зелена вина.
Лишь Василиса Прекрасная, сидя в своей горенке, пребывала в глубокой печали. Марья-искусница, помогающая ей одеваться, пыталась успокоить княгиню.
