— Ну, не хочешь в грузовик, — покладисто сказал Бугивуг, — тогда вселяйся куда-нибудь еще. Только машины клиентов не трогай, а то конфуз получится.
— Вселюсь, будь спок! Вон я вижу, у вас тут интересная хреновина имеется, — пропыхтел поэт. — Вот уже вселился!
Внутри бутылки Клейна что-то тихонько загудело, потом послышались шаркающие звуки, словно кто-то подметал пол, хлопнула астральная дверца, и на какое-то время все стихло.
— Вот зараза! — воскликнул гремлин. — Он же в бутылку полез!
— А куда, по-твоему, ему было деваться, если он и впрямь поэт? — спросил Даниил. — Конечно, в бутылку.
А «студебеккер» так и остался неодушевленным. Впрочем, сыщется и для него душа, но об этом потом.
Между тем, отставной прокурор Вынько-Засунько давно уже выбрался из своего покалеченного «Москвича» и с интересом наблюдал за происходящим. Когда поэт залез в бутылку, он неодобрительно пожевал тонкими губами и решил подать голос:
— Машину мне кто ремонтировать будет? Может быть, этот ваш Пушкин?
— Отремонтируем в порядке очереди, — ответил гремлин, осматривая «Бентли». — Хороша тачка!
— А ты кто такой? — спросил пенсионер, словно впервые увидел живого гремлина. — Гастарбайтер?
— Ага, прямо из Америки к нам в Растюпинск, — подтвердил Даниил. — Гастарбайтер и есть.
— Надо же! — с уважением протянул старикан. — Уже из Америки к нам на заработки приезжают.
— Я к вам по ленд-лизу, — пояснил Бугивуг, закатывая «Бентли» в бутылку Клейна.
— Как же, помню, из Америки нам много чего полезного по ленд-лизу привозили, — пенсионер погрузился было в воспоминания, но быстро сориентировался и уже совершенно по-прокурорски спросил:
— А документики у вас какие-нибудь имеются, товарищ ленд-лизовец?
Тут на самом интересном для отставного прокурора месте разговор прервался, потому что из бутылки донеслись невнятные ругательства, потом голос поэта произнес:
— Сволочь, руку отдавил, ты полегче, полегче, а то пихаешь, как не знаю что!
— Посторонись, душа поэта, а не то придавлю! — по-молодецки ухнул Бугивуг и впихнул «Бентли» в бутылку Клейна по самый задний бампер. Зовут-то тебя как, а, поэт?
— Зовут меня Саньком, — донеслось из бутылки. — А вообще-то я — неизвестный поэт.
— Ну, держись, Санёк! — сказал гремлин и включил рубильник. — Как ты там? — спросил он через некоторое время. Жив?
— Нормально, только смешно, — непонятно ответил Санёк-поэт, покамест не мешай, лады?
— Лады, — ответили гремлин с Даниилом, вышли из гаража и закурили.
Василий с незнакомкой куда-то пропали, перед гаражом на лавочке сидел старик Вынько-Засунько и сурово смолил вонючую «Беломорину».
— Когда моей машиной займемся, а, мастер-ломастер? — сварливо спросил он. — Чтобы была, как договаривались, как новенькая! Иначе — суд.
— Будет, — успокоил его Даниил. — Даже новее новенькой будет.
— Ну, ну… — неопределенно отозвался дедуля, достал из потертого портфеля какие-то бумаги, и углубился в их изучение. Наверное, готовился к судебному разбирательству.
— Готово! — донесся из глубины гаража голос поэта-Саньки.
Гремлин отбросил недокуренную сигарету и, кряхтя, выкатил отремонтированный «Бентли» наружу. От повреждений не осталось и следа. Более того, розоватый оттенок кузова стал намного ярче, а на капоте обнаружился изящный лопушок преобразователя Тесла, похожий на женскую ладошку в розовой шелковой перчатке. Дамский, так сказать, вариант.
— Я в нее душу вселил! — гордо пробаритонил поэт, — Такая женщина, я вам скажу! Мэрилин!
— Как я выгляжу? — донеся обеспокоенный голосок из розового чуда. — Мальчики, у меня стрелки на сликах прямые?
Даниил с гремлином переглянулись и плюхнулись на лавочку рядом с пенсионером, который тут же сгреб свои листочки в портфель и тоже изумленно уставился на «Бентли-Мэрилин».
Когда первый шок прошел, гремлин с Даниилом взялись за бампер старого «Москвича» и совместными усилиями впихнули его внутрь обмотки. При этом поэт, уже считавший бутылку Клейна своей вотчиной, грязно ругался, требовал молока за вредность и угрожал вступлением в профсоюз рабочих духов. Наконец все закончилось и Даниил, отдуваясь, включил рубильник. На этот раз поэт помалкивал, видимо, ремонт оказался непростым. Наконец из бутылки донеслось:
— Забирайте вашего урода.
Мастер с подмастерьем направились, было к рубильнику, чтобы выключить ток, но пенсионер прокурорским жестом остановил их.
— Ты давай на совесть делай, а то пырь-мырь — и готово! Со мной этот фокус не пройдет, я вам не олигарх какой, а честный трудящийся пенсионер.
— Санек! — позвал гремлин.
— Чего еще? — гукнуло из бутылки.
— Давай дальше, — сказал гремлин. — Клиент скандалит. Говорит, мало поработали.
— Вот гад, — искренне возмутился дух. — Ну, ужо ему!
Бутылка снова загудела. Распределительный щит нагрелся, по нему побежали маленькие поверхностные разряды, но изоляция выдержала и, наконец, раздался недовольный голос поэта.
— Все. Больше ничего сделать не могу!
Даниил заглянул в бутылку и обомлел:
Из одностороннего горлышка торчала угловатая корма штурмового танка «Sturmtiger».
Отставной прокурор отлепил от лавочки тощую задницу, осторожно подошел к танку и нежно погладил сваренные «в лапу» толстенные броневые листы.
— Ну, держитесь, гады! — страшным голосом сказал он, неизвестно кого, имея ввиду. Из танка гулко и железно донеслось:
— Zum Befel, Herr Oberst!
— Gut! — сказал Вынько-Засунько, сунул в глаз, неизвестно откуда взявшийся монокль, и полез в люк, не забыв прихватить с собой портфель и клюку.
«Sturmtiger» грозно и вонюче заревел, терзая траками нежную обмотку бутылки Клейна, выполз из гаража и тяжело придавив дорогу, уполз, унося в своем стальном чреве пенсионера-прокурора прочь из гаража, города и нашего повествования. Хотя, конечно, такие люди никогда не пропадают, они, увы, возвращаются. И часто на танке.
— Вот падла, — донесся из бутылки слабый голос поэта, — всю душу гусеницами стоптал, — чтоб тебя ковровой бомбежкой накрыло!
— Сам виноват, — заметил гремлин, задумчиво ковыряя носком ковбойского сапога вывороченную гусеницами из дороги кучу бетонных обломков. — Перестарался, поэт! Кого ты, кстати, туда подселил?
— Душу унтер-офицера Ганса Эйбенау, утопшего вместе со своим танком в деревенском пруду при погоне за гусем, во время битвы при Марне — гордо отозвался поэт. Старый мой знакомец.
— Танк-то поновее будет, — задумчиво сказал гоблин. — Битва при Марне когда была?
— Так панцер-то сам по себе, — воскликнул поэт из своей бутылки. — Я «Москвич» восстановил до состояния металлолома, а потом металлолом — до танка. Понятно тебе, кактус ты ковбойский? А уж душу потом подсадил, по-знакомству. Мы с этим Эбернау в эфире вместе по бабам ходили, вот я и помог дружбану!
— Трудненько ему теперь будет бабу найти, — задумчиво прокомментировал гремлин. — Разве что, самоходку какую сосватает…. Удружил ты ему, нечего сказать!
В бутылке что-то злорадно булькнуло.
Первым осенним утром, первосветным, послелунным и послелетним, в гараже появилась давешняя незнакомка, только почему-то без Василия. Вид у нее был сытый и довольный, хотя, какой-то неприятный. Словно дамочка не вытерла губ после, сами понимаете чего. Не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», она забралась в розовый «Бентли», сделала компании на прощание ручкой, точнее, ладошкой Тесла, и укатила.
Бледный, какой-то весь встрепанный Василий появился только к полудню. В руке он держал бутылку багрового портвейна, из которой прихлебывал, повторяя, словно клиент Кашпировского:
— Ах, Телла! Любви ты напилась и улетела!
И прочую любовную белиберду.
— Это пройдет, авось через недельку-другую оклемается, — оптимистично заметил освоившийся в бутылке Клейна поэт Санек. — Я хотел его предупредить, насчет этой самой дамочки, что опасно с ней связываться, да вы не дали… Пусть себе отпаивается портвейном, в следующий раз будет знать, как с вамп-секретаршей любовь крутить!
— С кем? — спросили Даниил с Бугивугом и озабоченно посмотрели на Ваську.
Рок-гусляр горестно икнул, кивнул и припал к живительному портвейну.
— С вамп-секретаршей, — охотно повторил эфирный поэт. — Опасные, скажу я вам существа, эти вамп-секретарши, особенно для солидных мужчин. — Враз вылущивают клиента. Иные мужики и пикнуть не успевают. И, что характерно, чем солидней мужчина, тем меньше у него шансов на выживание.
— Ну, тогда с нашим Васькой все будет путем, — облегченно вздохнул Даниил. — Он у нас, слава богу, вон какой несолидный.
— Вот и я о том же, — гукнул из бутылки поэт.
