Ознакомительная версия.
Почти в ту же минуту из подземного хода показался усатый стрелец, его сабля была испачкана кровью.
– Не робей, воевода, щас пособим…
Шамахан пошел на него, завывая по-волчьи. Зазвенела сталь, оба противника оказались искушенными фехтовальщиками. Я сдвинул брови и шагнул вперед:
– Гражданин Тюря, вы арестованы, немедленно сдайте оружие и…
Казначей, нагнув голову, как баран бросился вперед, держа шамаханский нож обеими руками. Я принял его в болевой захват, но толчок был так силен, что мы, сцепившись, покатились по разбросанной соломе. Тюря тяжело сопел и старался ткнуть меня ножом, а я упорно выкручивал ему руку. На деле он оказался не столь рыхлым, как казался внешне. От отчаяния в нем появилась сила. У меня тоже не было ни малейшего желания сесть на «бандитское перо», и в конце концов мне удалось его скинуть.
Шамахан, скрючившись, сучил ногами в углу, видимо, у него был распорот живот. Усатый стрелец, выронив саблю, зажимал кровоточащую рану в боку. Дверь упала внутрь конюшни, словно сорванная взрывом. Мы с Тюрей обернулись… На пороге стояла Баба Яга, страшная, как ночной кошмар! Ее глаза горели красным огнем, и мне сразу стало ясно, что именно прожгло такие дыры в двери. Бабка только глянула на перепуганного Тюрю, как он упал на колени и начал необъяснимым образом съеживаться. Вот оно, настоящее колдовство… Я потихоньку начал к нему привыкать, хотя, конечно, совершенно привыкнуть к этому невозможно. Меньше чем за минуту бывший казначей оказался превращен в крупный мухомор с красной шапкой в белых шариках. Огни в глазах Яги слегка померкли, она резво подошла к одинокому грибу, подняв над ним ногу в новеньком лапте…
– Нет!
Я сгреб старушку в охапку, пытаясь оттащить ее в сторону. Бабка вырывалась как бесноватая. Откуда только силы взялись?
– Пусти! Пусти, Никитка, не доводи до греха… Дай мне самой эту дрянь растоптать!
– Нельзя! Это самосуд… Мы не можем так просто уничтожить главного организатора всех этих преступлений.
– Он мне терем хотел поджечь, к тебе дважды убивцев подсылал, шамаханов в столицу напустил, заговор против царя строил… Ежели я сейчас его, гада, с землей не перемешаю, так сама от злобы задохнусь!
– Я все понимаю… Но нельзя! Когда милиция начинает сама изображать из себя правосудие, решать, кого карать, кого миловать, начинается беспредел! Я видел это в своем мире. Мы должны передать его в суд.
– Пусти, что ты за человек такой вредный? Вот ведь выгоню тебя со всем твоим отделением, куда пойдешь?
– Никуда, – улыбнулся я. – Кому же я такой еще нужен?
– И то верно… – вздохнула Яга, поправляя сбившийся платочек. – Сунь в карман поганку эту злодейскую. Пора ему пред ясные царские очи предстать.
Мы направили царю доклад сразу же, но аудиенцию у Гороха нам почему-то назначили лишь наутро. В принципе он по такому важному делу мог бы принять и не откладывая. Тем более что завтра ожидался подход Шамаханской Орды и времени на нормальный процесс было немного. Но один из бояр любезно пояснил, что государь повелел поутру всем явиться в тронный зал для показательного суда над изменниками Отечества. Я так понял, что боярин и дьяк пойдут как соучастники. Горох скор на расправу, надо бы как-то смягчить его горячий нрав, Ягу попросить, что ли…
В тереме казначея оказалось шестеро шамаханов, еще двое, как я рассказывал, нашли свою смерть в конюшне. Погиб один стрелец, двое были серьезно ранены. Парень с порезанным плечом отделался малой кровью. Вернувшись домой, я аккуратно положил мухомор на полку. Бабка обещалась поутру вновь вернуть ему человеческий облик. До этих пор пусть пребудет в грибообразном состоянии, и нам спокойнее, и ему безопаснее. Баба Яга накрыла роскошный ужин. В этот раз она сама пригласила Митьку за стол. Он страшно обрадовался, засмущался, сбегал куда-то, явившись через пару минут в мятой, но чистой праздничной рубахе. Парень даже руки лишний раз вымыл, чтобы сделать мне приятное. Яга пошарила на полке, достала глиняную бутылочку и налила всем по маленькой.
– Ну что, герои, выпьем…
– За первое дело первого милицейского отделения города Лукошкино, успешно завершенное нашей оперативно-следственной группой! – предложил я, присутствующие кивнули и чокнулись.
Напиток напоминал густой ликер на основе малины, разных трав и еще чего-то необычайно душистого. Ну, крепость тоже была приличная…
– А что, батюшка Никита Иванович, стало быть, завтра суд?
– Да, Митя, завтра суд. Мы должны представить царю преступников, ограбивших его казну.
– Но ить… Дьяк-то не особо виноват. Да и боярин, ежели разобраться, больше по дурости своей в такое дело влез. Государь их наказать, конечно, должен, а только есть и повиноватее…
– Не всякую вину на плаху кладут, – подтвердила Яга, а я пожал плечами:
– По нашим законам только казначей мог бы схлопотать высшую меру, да и то вряд ли. Скорее всего, дали бы лет пятнадцать в колонии строгого режима. Дьяк наверняка отделался бы строгим внушением и парой лет условно. Степень вины Мышкина несколько выше, но едва ли тянет на пятилетнее заключение. Вышел бы досрочно за примерное поведение.
– Хм… Государь обычно не столь милостив к ослушникам. Уж поверь, Никитушка, не одна буйная голова завтра с плеч покатится…
– А куда денут караван пленных шамаханов? – попытался я поменять тему, рассуждения о завтрашнем суде наводили меня на грустные мысли.
– Знамое дело, на каторгу пойдут, – ответила Яга. – Болота сушить, пни корчевать, огневища жечь, землю под пахоту готовить, да мало ли… Знатных начальников на выкуп обменяют, от них все равно в работе толку нет. Горох, он ведь только в бою гневлив, а с пленными, опосля боя, отходчив.
– Ну хорошо, хоть массовые расстрелы у вас не практикуются. Как вы полагаете, завтра будет война?
– С Ордой, что ли? Не-е… Шамаханцы, они лишь наскоком храбры. Налетят к городу с шумом, лязгом, воем, начнут крики кричать, стрелы горящие метать, а толку? Ворота у нас надежные, из мореного дуба сбитые, железными полосами окованные. Стены толстые, высокие, так что басурмане побузят часок-другой, да в степь свою обратно и повернут. А уж лошадей будут гнать – куда быстрей, чем сюда мчались!
– Я тоже думаю, что нет. Орда должна дождаться сигнала диверсионного отряда и под его прикрытием войти в город подземными ходами. А ничего этого не будет. Столица готова к обороне, ходы засыпаны, террористы задержаны, заговорщики с утра предстанут перед судом. Горох говорил, что пограничные отряды пропустят врага и ударят ему в спину, а царская гвардия сделает вылазку из ворот. Общими усилиями они погонят Орду с таким треском!..
– А все благодаря нам! – с тихой гордостью в голосе заключил Митька. – Если бы не милиция, быть Лукошкину под шамаханцами. Царь бы нам награду какую ни есть выдать должон. Батюшке участковому, к примеру, коня белого пожаловать. Бабушке Яге – корову дойную али курей заморских, а можно и павлина с перьями, я у них во дворе такого видел. Красивы-ы-ый! Вот ежели б с нашими хохлатками его да скрестить…
– Сам-то ты чего от царя хочешь? – улыбнулся я.
– Мне-то? Ничего мне не надо… Не за чины да награды старался, кровь свою проливал, жизни не жалел, смерти не боялся…
– Не вертись, балабол! А ить и вправду, скажи-ка нам с воеводой, чего б тебе хотелось?
– За-ради Отечества, при мысли о сиротах да старцах беззащитных, греховными почитаю и помыслы о наградах…
– Митька!
– Медаль хочу… – стыдливо вздохнул он, опуская глаза долу. – На шею повесить да в деревню к мамане, хоть на денек. Один я у нее, кровинушка… Пусть бы порадовалась, а то все бабы соседские непутевым дразнили. Заявился бы с медалью – все б так и ахнули! Вот вам и Митька непутевый! Мне самому не надо, мамани ради…
– Никитушка, – неожиданно дрогнувшим голосом зашептала Яга, – ты уж там попроси… Скажи, ежели царь ему энту медаль не даст, я сама ее сделаю да парнишке нашему на грудь-то и повешу. Нет такого закону, чтоб матерям огорчения доставлять! Пущай у них в деревне хоть один герой с медалью объявится. Уж ты похлопочи, посодействуй… Ну их, энтих павлинов, только медаль пущай даст.
Я молча кивнул. Какие они у меня славные… Что бы я без них делал?
– Ну что, еще по маленькой во славу российской милиции и… спать.
Когда бабка успевала стирать и гладить мою форму – неразрешимая загадка! Каждый вечер ложась спать, я складывал ее на скамью, каждое утро, просыпаясь, находил ее там же чистую и отутюженную. Наверно, все дело опять же в колдовстве. Видел я их утюги. Такие тяжелые, громадные, неуклюжие… На ногу раз уронишь – калека на всю жизнь. Хрупкой старушке в преклонном возрасте с таким вовек не справиться, значит, колдовство. Спустившись вниз, я застал Ягу, хлопотавшую у печки, не знаю, что уж там кипело в горшочках, но аромат был изумительный!
– Никитушка, давай скоренько за стол, надоть у царя пораньше быть. Пора нашу службу до самого конца справить. Ужо как суд решит, тогда и мы отдохнем. Я на все отделение такой пир закачу…
Ознакомительная версия.
