Мы ехали долго. Настолько долго, что меня укачало. Устав крякать, я безвольно болталась на дне мешка, борясь с диким кружением в голове и тошнотой. Мне было очень плохо. В сотый раз прокляла тот день, когда мне пришла в голову гениальная идея стать мораном, чтобы утереть нос королевскому дознавателю. Сейчас бы сидела дома в красивом платье, ела конфеты, попивала кофе из фарфоровой чашечки. А вместо этого приходится ехать не пойми куда и безо всяких удобств, да и в конце пути вряд ли меня поджидала радостная встреча.
Очень хотелось отвесить Эдварду леща. Так чтобы этот болван запомнил раз и навсегда, что так делать нельзя! Нельзя обижать девочек, даже если они выглядят, как лохматые ящерки с длинным хвостом!
Но ничего. Скоро все закончится. Я стану самой собой и вот тогда Эдди поплачет. И никакой папочка ему не поможет. Выпорю! Как плешивую дворнягу!
В том, что скоро все закончится я не сомневалась. Поисковое чутье пульсировало удовлетворённым комом, жгло изнутри, заставляя сердце неистово грохотать.
Я знала, что это оно. То самое. Тот хвостик, который выведет напрямую к змеиному клубку. Наверное, в другой ситуации было бы смешно. Королевский дознаватель ищет матерых преступников. Знает обо всем, что творится в городе, а вот сынка своего пропустил. Только сейчас было не до смеха, наоборот горечь какая-то по венам разливалась. Грозный дознаватель проявил беспечность? Нет. Доверие. И один плюгавый подросток этим доверием бессовестно воспользовался. Вот и все.
Я больше не вырывалась, не пыталась разодрать мешок и вырваться на свободу. Мне туда не надо. Наоборот, с нетерпением ждала конца пути, чтобы узнать, что же там скрывается. Вот только никак не могла приноровиться к неровному ходу норовистой лошади. Меня трясло и болтало, сводя на нет все попытки быть стойкой и невозмутимой.
— Ты не представляешь, что я тебе устрою, когда обернусь обратно! — сердито крякнула я, — да ты у меня….
Мне не удалось договорить. Конь сбился с шага, меня тряхнуло, так что я едва не прикусила себе язык.
— Проклятье, — прошипела сквозь стиснутые зубы, свернулась в комочек, обхватила морду лапами, — когда же это закончится???
А дорога все не заканчивалась. Мои внутренние часы подсказывали, что мы в пути уже часов пять. За это время Эд мог добраться до крайней провинции, а может и вовсе пересечь границы королевства. Гадать смысла не было. Я смирилась со своей участью бесправной ноши и просто ждала, зажмурив глаза. Так меньше укачивало и почти не тошнило. Почти.
Наконец, жеребец перешел на ровную рысь. До меня доносился тихий перестук копыт по мягкой тропе, шум листвы. Пахло цветами, что раскрывались после полудня и цвели до самого вечера. Где-то недалеко журчал ручей, грустно куковала кукушка. Похоже, мы забрались в какую-то глушь.
Вскоре с рыси перешли на шаг. Потом и вовсе остановились.
Меня качнуло вместе с седлом, когда Эдвард проворно спешился. Парень потянулся, похлопал себя по бедрам разминая затекшие мышцы, а потом отцепил мешок, не потрудившись его поймать. Я шлепнулась на землю.
— Все, чучело. Приехали. Добро пожаловать в новое пристанище. Последнее, — хохотнул он, а мне стало как-то не по себе.
Беспомощность. Вот что я ощущала, и что давило на меня хуже каменной плиты. Беспомощный моран, неспособный оказать никакого сопротивления. Это отвратительно.
Мне оставалось только сидеть в мешке и слушать. Я затихла и даже дышала через раз, опасаясь пропустить что-то важное.
***
Эдвард немного потоптался возле коня, а потом прихватив меня, прошел вперед, насвистывая себе под нос непринужденную песенку. Врал. Не только в нотах, но и во всем остальном. Я чувствовала, как он натягивался словно струна, слышала дикое биение сердца, рваные вздохи. Так не дышат, когда все хорошо. Так задыхаются от страха и волнения. Похоже, парню было очень не по себе. А кто виноват?
Едва различимая поступь внезапно превратилась в громкие шаги по деревянным ступеням. Одна. Вторая. Третья. Стук в дверь. Вот и пришли.
Откуда-то издалека раздавались мужские голоса, смех. Совсем не добрый. Грубый, хриплый, отрывистый, и шутки были явно не для детских ушей.
Тут уже и я задышала через силу, надсадно, пытаясь справиться с ненужным волнением. Трезвая голова, холодный разум — повторяла, словно молитву, настраивая себя на рабочий лад.
Я справлюсь. Не знаю с чем, не знаю как, но справлюсь.
Наконец раздался звук отодвигаемого засова и скрип двери.
— О, а вот и Эдди пожаловал, — голос показался смутно знакомым, — проходи дружище, проходи. Мы как раз тебя ждали.
Парень лишь на секунду неуверенно замялся, а потом ступил в дом. Я не могла видеть, что происходит вокруг и полагалась чисто на свои ощущения и фантазию.
Внутри пахло табаком, потом и подгорелой едой, но все это перекрывал застарелый запах пыли — явно нежилое место, временное убежище. Вот только для кого?
Эдвард шел по коридору, следом за неведомым весельчаком, проявляющем наигранное дружелюбие и сыпавшим плоскими шутками.
Я его все-таки узнала. Здоровенный блондин. Тат самый, с которым младший Кьярри играл в карты.
Мы прошли мимо прикрытой двери, из-за которой доносились голоса. Так человек семь, не меньше. Судя по разговорам и хриплым голосам — это явно не сборище любителей вышивать крестиком.
Ну, Эдди, ты и дурак. Встрял, так встрял.
Снова хлопнула дверь, и мы остановились.
— Эдвард, какой сюрприз.
Новый голос, от которого по коже поползли неприятные мурашки. Тихий, спокойный, немного задумчивый. Голос эдакого интеллигентного мыслителя, утомленного бренностью бытия. Плохо. Обычно такие в сотню раз опаснее тех, кто кричит и сыпет направо и налево грубыми словечками.
Я и до этого скромно сидела, а тут вообще притихла, стараясь притвориться ветошью.
— Здравствуйте, — парень пытался улыбаться и говорить уверенно, но голос дрожал. Мальчишка. Глупый. Самонадеянный мальчишка.
— Ты прости, что сегодня пришлось вызывать тебя сюда, — никакого сожаления в голосе не было, все тот же спокойный холодный тон, — Говорят, в городе облава, проверяют всех подозрительных персонажей. Сам понимаешь. Таких у нас предостаточно. Да ты не стой. Присядь. В ногах правды нет.
— Спасибо. Постою.
— Как знаешь, — на этом обмен любезностями закончился. Голос неуловимо изменился и по-рабочему произнес, — что в мешке?
— Ах, да, — Эдвард спохватился, вспомнив о моем существовании, — вы как-то упоминали моранов. Вот я вам и принес. Вдруг пригодится.
С этими словами он развязал тесемки и просто вытряхнул меня на пол. От езды, долгой тряски и я не могла нормально ориентироваться. Некрасиво упала. Как-то боком, нелепо подвернув лапы. Сильно стукнулась мордой о грубые доски, поднимая облако пыли. Где-то в боку кольнуло. Обжигающе остро, простреливая от макушки и до кончика хвоста.
Меня все еще мутило и штормило, поэтому попытка подняться провалилась. Я опять попробовала встать, но запуталась в непослушных лапах. Вильнула в одну сторону, в другую и снова ничком упала на пол, с трудом перебарывая тошноту.
— Моран? Я польщен твоей заботой, Эдвард, — равнодушно сказал мужчина, — но более бесполезного и никчемного создания трудно себе представить.
Он встал из-за стола, подошел ко мне, больно взял за шкирку. Даже не за шкирку, за горло, и поднял в воздух. Задыхаясь, я уставилась на грубое, будто небрежно высеченное из камня лицо. На густые брови, сведенные на переносице, на глубоко посаженные темные пронзительные глаза, на узкие губы и курчавые пепельные волосы.
Запоминала каждую деталь, каждую мелочь.
— Из-за этих тупорылых моранов, которые мечутся словно тараканы, у нас перегорели предохранители, и многомесячный труд чуть не пошел псу под хвост! — с каждым словом он все сильнее и сильнее сжимал мое горло.
