Ознакомительная версия.
— Толково мыслишь, Раечка… Я просто восхищена.
— Приходится, — вздохнула “Раечка”. — Кто еще позаботится о сиротке, кроме нее самой?
— Ладно, сиротка. Этот вопрос мы решим. Ежинский вряд ли будет упираться — Суд Чести и ему не надобен. Вот тебе мое личное разрешение, — директриса подписала какую-то бумажку, — на беспрепятственные свидания с Ежинским. Можешь идти к нему хоть прямо сейчас. Так даже будет лучше.
— Почему?
— Боюсь, эти двое поборников чести, Жупаев и фон Вымпель, весь курорт перебаламутят, не преминут поставить в известность каждого соплеменника и даже человека о проступке Ежинского и о том, что грядет Суд Чести. А нам это надо?
— Не надо, — улыбнулась Лариса. — Только как же я сейчас смогу идти к… арестанту? У меня ведь работа. Обязанности. Смена полотенец там, простыней…
— От работы я тебя освобождаю. На неопределенный срок. По случаю перенесенного стресса. Гликерии о том сообщу лично.
— Вот спасибо! — Лариса прямо расцвела, представив, как скрутит Гликерию приказ директорши. — Так я могу идти?
— Иди, Раечка. Да, только давай договоримся обо всем этом не распространяться.
— Я необщительна, — усмехнулась Лариса. — Разве что Вера… С Верой поделиться можно?
— С Верой можно. — И Аркадия Ефимовна обернулась к портрету. — Вера — это такой человек… Она поймет. Недаром ее портрет в моем кабинете вместо иконы висит…
Эти слова Лариса услышала, уже закрывая за собой Дверь в директорский кабинет. И не придала им особого значения — мало ли кто на кого готов молиться! Может, Вера силой своей известности и авторитета пропихнула Аркадию на это хлебное местечко директорши “Дворянского гнезда”… Ладно, не об этом сейчас. Лариса торопилась. Нужно привести себя в порядок, как следует позавтракать (от овсяного печенья до сих пор ком стоит в желудке). И идти трепетной походкой на свиданьице с будущим муженьком. У которого взамен обручального кольца постараться истребовать похищенный имплантат с ядом.
Бумажка с разрешением за подписью Аркадии Ефимовны действовала безотказно. Двое сурового вида мужчин в строгих черных костюмах (наверняка морферы!), дежуривших у дверей номера восемнадцать, прочитав бумажку, только недоуменно по жали плечами:
— Приказ есть приказ!
— Считаю своим долгом предупредить вас о разумной осторожности, сударыня, — сказал один. — Хотя сейчас господин Ежинский пребывает в стандартном обличье и связан словом чести в том, что не будет превращаться, немедленно зовите нас на помощь, если он посмеет нарушить слово.
— Хорошо, — кивнула Лариса.
Второй тип ничего ей не сказал. Лишь оглядел изящно одетую, с супермодной прической и макияжем Ларису с ног до головы и нервно облизнул губы. И видимо, позавидовал Ежинскому.
Да, Верины слова о безудержной тяге морферов к женскому полу, кажется, имеют под собой реальную почву. Лариса символическим жестом поправила завиток волос над ухом и вошла в комнату, где томился узник собственной крайней плоти.
Но едва Лариса переступила порог комнаты и прикрыла за собой дверь, как, оглядевшись, поняла, что узник томится с наивозможнейшим комфортом. Правда, этот комфорт здорово вонял грязными носками и табаком, но это можно было списать на издержки арестантской жизни. А так… Посреди комнаты стоял громадный телевизор, прямо на полу. Тут же были свалены в кучу диванные подушки и роскошные меха, вольно ассоциируясь с подобием трона эскимосского шамана — так, как эти троны и шаманов демонстрирует неискушенному зрителю гонконгская киностудия “Тай Ченг Энтертеймент”. Россыпь видеокассет и DVD-дисков с голыми девицами на наклейках коробок говорили о некотором однообразии развлечений узника. Впрочем, тут же, на полу, обреталась большая позолоченная доска с выточенными из оникса и нефрита шахматами. Но, судя по тому, что вперемешку с ферзями и конями на доске валялись окурки сигар, шахматистом Ежинский не был. Больше Ларисе не позволили заниматься осмотром — с кровати, задрапированной в дальнем углу комнаты, поднялся многогрешный арестант. Выглядел он убийственно: засаленный атласный халат надет прямо на голое тело, рваные, цвета пыльных мышей кальсоны смотрелись так, словно ими неделю мыли полы в казарме штрафного батальона и лишь потом вручили для ношения опальному князю. На ногах князь также имел какие-то совершенно дрянные тапки с вылезающей из носков грязной бумагой. Довершал, а лучше сказать, венчал сию картину воздвигнутый на голове ночной колпак такого странного цвета, что возникало подозрение, будто сшит колпак сей из посудного полотенца, коим только что обтирали с тарелок соус.
А запах!.. Лариса почему-то надеялась, что морферы, да еще княжеского роду, так, почти по-скунсовски, “благоухать” не должны. Она подавила дурноту, припомнив, как в детстве на даче должна была вычищать отхожее место — ради воспитания стойкости и подавления брезгливости. А потом пару раз бывала со Стариком в морге судмедэкспертизы и. хоть сама никого из тамошних покойничков не потрошила, за процессом наблюдала без маски и нюхательных солей.
— Quelle visite inattendue![27] — язвительно раскланялся Ежинский. Едва он открыл рот, как в комнате завоняло сильнее. Лариса поморщилась. — За что я удостоен счастья вновь видеть вас, мадам?
— Вот что, князь, — холодно сказала Лариса. — Я с тобой по-русски разговаривать буду. И пока вежливо. Пока. Тебе то же советую.
— Ничтожное человеческое отродье! Мерзкая сучка! Из-за тебя я здесь сижу как последний идиот!
— А не надо было лезть ко мне в постель, — миролюбиво парировала Лариса, решив покуда пропустить мимо ушей и “сучку”, и “ничтожное человеческое отродье”. — Вы… еживаться не надо было, Ежинский. Сам виноват. Докатился вот теперь до товарищеского суда.
— Еще неизвестно, над кем будет Суд! — зашипел Ежинский. — Я кое-что выцарапал из твоего мягкого тельца! А?! Что-сс?! Себе на память, да! Ты ведь за этим и пришла? Ха-ха, не получишь! Даже если я тебя раз двести в задницу трахну, все равно не получишь!
— Не знала, что ты такой поклонник анального секса, — раздумчиво сказала Лариса. — Для кого ж ты приберегаешь уворованное, а, князь? Ты ведь и знать-то не знаешь, что это такое…
— Ха! — Ежинский вытянул вперед руку с раскрытой грязноватой ладонью. На ладони лежала знакомая капсула. — За дурака меня держишь? Думаешь, я только и способен, что порнуху смотреть? Ах, милочка, Ежинский не дурак. Ежинский держит свою грязную лапу на пульсе новых технологий. Думаешь, только ты носишь в теле всякие имплантаты? Нет, детка. В меня тоже кое-что встроено. Штучка потешная, беспроводным адаптером для подключения к спутниковым сетям именуемая…
— Типа “Скайнет”? — профессионально полюбопытствовала Лариса.
— Во-во, типа того. И могу я с ее помощью без всяких препон подключаться к серверам сетей ФСБ, ФБР, ЦРУ… Не говоря уже о сети агентства “Корунд” и зоны “Дворянское гнездо”! Так вот, порнушку-то я смотрю, а сам внутренним своим информационным оком озираю совсем другие… картинки. И нашлось середь таких вот картинок досье на некоего загадочного убийцу-отравителя по кличке Косметолог.
— Врешь.
— Нимало! А еще мы, морферы убогие, свойством обладаем определять химическую структуру любого яда. даже если яд спрятан в теле прелестной дамы. Вот-с! Получите-с!.. Точнее, в теле профессиональной убийцы Ларисы Бесприданницевой по кличке Косметолог, которая обманом проникла в закрытую курортную зону с целью… Ну уж цель-то они придумают.
— Кто “они”? — хрипло выдавила Лариса.
— Пока не знаю. Те, кто за тобой придут. Откуда я знаю, кто успеет первым: Интерпол или ФСБ? Ты ведь сто-о-о-ольким блюстителям закона спокойный сон испортила, что, когда я им тебя сдам, у них будет недельная пьянка-гулянка с тайскими массажистками и фейерверком! А я тебя сдам, не сомневайся. Вот-с! Вот-с!
Лариса носком туфельки передвинула на шахматной доске пару фигурок.
— Шах, — сказала она. — И мат. Ты все равно проиграл, Ежинский. Даже если ты меня сдашь, Суд Чести над тобой все равно состоится.
— Нет!
— Да. Но мы можем пойти на сделку.
— Кель марше? — От волнения суетливо метавшийся по комнате Ежинский опять перешел на французский. Правда, с жутким акцентом. — Какую сделку?
Лариса заговорила четко и раздельно, однако так тихо, что шум ветра за двойными рамами был слышнее ее голоса:
— Я не стану подавать заявления об изнасиловании. Директор зоны тоже замнет это дело и, кроме того, приложит все усилия к тому, чтобы Жупаев и фон Вымпель не вопили на каждом углу о происшествии и необходимости немедленного Суда Чести.
— Заткнуть этих придурков? Аркадия такое сумеет? — недоверчиво спросил, поддернув кальсоны. Ежинский. — Не верю. Невозможно. Сет импосибль. Они же помешаны на чести и всякой там идеологии праведности!
Ознакомительная версия.
