От Ростова-на-Дону до села Нахапетово с пригородного автовокзала два раза в день ходил рейсовый автобус — рано утром и ближе к вечеру. Скромно притулившись в уголке полупустого вечернего автобуса, подполковник добрался до села и покинул автобус на самом въезде в него, не доезжая до первых домов двести метров. Оставшись один на дороге, он пристально и строго оглядел село с пригорка. В домах уже начали зажигать электричество. «Надо войти огородами, — подумал Абрамкин, — с тыла».
С западной стороны к Нахапетову ластилось Азовское море, с восточной, вплотную к огородам крайних домов, подступали камышовые плавни. Со стороны Ростова простиралось пространство ковыля и шепота приазовской степи. Свернув с дороги, Абрамкин направился на восток — в камыши. Поравнявшись с огородом крайнего дома, он внимательно оглядел его. Дом как дом: во дворе бегала маленькая девочка с собакой, пожилая женщина сидела на низенькой скамейке возле крыльца и лущила руками початки кукурузы в большой эмалированный таз, доставая их из матерчатого мешка, стоявшего рядом. Пригнувшегося среди зеленого чакана Абрамкина не могли заметить, да и вечер, усугубленный пасмурностью, не позволял этого сделать. Надо оглядеть соседний двор, решил подполковник, натягивая сетку на голову и делая два шага в глубь камыша, и дождаться полной темноты…
Изможденный, голодный Абрамкин лежал на охапке камыша и раздраженно думал: «Он шел на Одессу, а вышел к Иркутску». Его слегка подташнивало от голода. Подполковник чувствовал себя обманутым и оскорбленным. Краем глаза он заметил возле левой руки какое-то движение и, слегка повернув голову, увидел большого и явно только что поужинавшего ужа, лежащего на поваленном камыше. Реакция подполковника была мгновенной. Раз! И уж меланхолично недоумевает в его руке. Два! И нож «Катран» отсекает ему голову и надрезает кожу. Три! Кожа снята. Четыре! И подполковник Абрамкин впивается зубами в еще продолжающее извиваться тело пресмыкающегося. Тут-то его тихо, осторожно и быстро нейтрализовал боец из спецгруппы «Рысь», приступившей к своим обязанностям по наблюдению за селом Нахапетовом, источником тау-излучения. Подполковник Абрамкин так и отключился с освежеванным ужом в зубах…
Дознание, следствие, предъявление обвинения в «хищении локально-осколочного оружия с использованием служебного положения». Сидя в таганрогском СИЗО в ожидании суда и разжалования, подполковник неустанно удивлялся: «Что за безобразия в этом мире творятся?!»
5
— Слышишь? — Радецкий, лежавший на теплом полу пещеры, приподнял голову. — Кажется, шорох какой-то?
Он показал рукой в сторону ручейка, выбивающегося из-под северной стены пещеры. Ручеек пересекал пещеру переливчатой полоской по неправильной диагонали и скрывался под скальной стеной в южном конце.
— Мини-землетрясение, — даже не шевельнулся впавший в апатию Коперник Саввич. — Или горно-пещерные тараканы.
— Сам ты таракан. — Подполковник Радецкий вскочил и, подойдя к северной стене, приложил к ней ухо. — И вообще зараза апатичная. Послышалось… — Он огорченно оторвался от стены и заходил по пещере, недоброжелательно поглядывая на Коперника Саввича, который, неестественно вывернув шею и раскинув руки в стороны, лежал на спине, подогнув одну ногу в колене, а вторую вытянув прямо. — Ты лежишь в контурно-меловой позе.
— Это как? — спросил Коперник Саввич, по-прежнему не шевелясь и глядя на Радецкого снизу вверх.
— Это когда труп с места преступления в морг отправляют, а вместо него обведенный мелом контур остается.
— А если я буду лежать в другом положении, какая это будет поза? — вяло отреагировал Коперник Саввич и выпрямил подогнутую ногу.
— Знаешь, — Радецкий снова стал ходить по пещере из одного конца в другой, — даже если бы ты был моим партнером по танго, я все равно бы видел в тебе меловой контур трупа, увезенного в морг.
— Интересно, — Коперник Саввич вернул выпрямленную ногу в прежнее положение, — почему все умные, энергичные и профессионально подготовленные к экстремальности люди при вынужденном безделье начинают мыслить как уголовники?
— Дурак ты, Кузьков! — развеселился Радецкий, не прекращая своего бестолкового хождения. — Все люди рано или поздно начинают мыслить как уголовники, просто не все это понимают. Я тебе говорю, шорох странный какой-то… — Он замер посреди пещеры.
— Мыши в амбаре, — предположил Коперник Саввич, но тоже приподнялся и прислушался.
Великолепная и логически оправданная формула «мистика — лазейка для неучей» парадоксально неверна. Образование — это рельсы, ведущие в тупик безнадежности. У образованного и стянутого путами традиционного знания человека есть только одно преимущество перед неучем и дилетантом — он верит в иллюзорного бога науки так, как неуч не может поверить в Бога истинного и неоспоримого. На этом превосходство знания над незнанием и заканчивается. Грохочущий турбинами самолет современного знания летит к четко обозначенной точке Б из точки А, а птица незнания, испуганная мощью летящего железа, все вьет и вьет гнездо для избегающего дорог совершенства…
Тарас Веточкин, Стефан Искра и полковник МУРа Хромов стояли возле ограждения Москвы-реки и пытались понять говорящего Миронова.
— Я чувствую, — Миронов ткнул себя указательным пальцем в лоб, — себя шизофреником.
— Красивое чувство, — поддержал его полковник Хромов, — я солидарен.
— С чем? — удивленно взглянул на него Тарас Веточкин и, достав из кармана брюк раскуроченный мобильник, бросил его за парапет в воду.
— Ну, здрасьте, — огорчился кто-то на воде за парапетом, — мало того, что весь вечер тут как дурак на лодке плаваю, так еще и на голову все подряд выбрасывают.
— Как водичка? — заинтересовался Веточкин, добродушно разглядывая рабочего на выкрашенной в оранжевый цвет лодочке. Рабочий обновлял белую линию уровня на каменной набережной.
— Все нормально, — буркнул рабочий, опасливо взглянув на четверых нетрезвых мужчин, разглядывающих его сверху, — мобильник не граната.
— Эх, — растрогался Миронов, — как точно сказано.
— Точно, — согласился с ним Хромов, — но неправильно. Мобильник может быть гранатой, а вот граната…
— Тоже может быть гранатой, — догадался Миронов и уточнил: — Логику еще никто не отменял.
— Эй, брат, — поинтересовался Веточкин у рабочего, — при чем тут мобильник?
— Да я вот линию уровня обновляю, — поежился рабочий и неожиданно громко и очень серьезно, если не сказать профессионально, закричал: — Помогите!
— Тонешь, что ли? — Сбросив пиджак на асфальт, Хромов стал перелезать через перила.
— Люди-и! — еще сильнее испугался рабочий, увидев рвущегося к нему на помощь Хромова, и, бросив в воду ведро с краской и кисти, оттолкнулся руками от стенки набережной.
— Ты куда? — удивился Хромов, сидя верхом на перилах и глядя вслед быстро удаляющейся от берега лодке. — Уплыл, — объяснил он, повернув голову к Миронову, который методично, с равными интервалами, встряхивал поднятый с асфальта пиджак Хромова.
— Слушайте, — воскликнул Веточкин, вглядываясь в циферблат наручных часов, — на моих часах двадцать три часа пятьдесят минут! Ночь, одним словом.
— Ну и что, — фыркнул Хромов, — на моих тоже, а они у меня самые точные в мире, точнее эталонных.
— Не пятьдесят минут, а пятьдесят три минуты двенадцатого, — уточнил Миронов, бросив взгляд на свои часы. — Они у меня спешат на три минуты. А в чем, собственно, проблема?
— Смотри, — кивнул головой в сторону ресторана на воде мгновенно протрезвевший Хромов. — Кажется, мы все стали шизофрениками.
Из ресторана «Таверна», который недавно покинули друзья, высыпали люди. На шоссе, проходящем рядом, стали останавливаться автомобили, водители и пассажиры, как бы робея, покидали салоны и, переглядываясь, растерянно смотрели в небо. Из вблизи расположенных жилых домов повалили на улицу жильцы, стали открываться окна. Вокруг ресторана горели электрические гирлянды, у всех автомобилей были зажжены фары, из квартир через открытые окна ярко лился электрический свет. Почти физически ощущалось, что впервые за всю историю своего существования Москва испытывала растерянность.
— Стой, стой! — неизвестно кого стал останавливать все понявший Миронов. — Мы вышли на улицу, когда уже было темно, ночью.
— Вот именно, — мрачным голосом произнес Веточкин, рассматривая слезящимися глазами полуденное солнце над Москвой…
— Я никогда не доверял августу в Москве, — сообщил поверенный в делах американского посольства морскому пехотинцу, охранявшему двор, — а самой Москве не доверяю в любое время дня, месяца и года, впрочем, как и американской прессе. «Вашингтон пост» сообщила, что меня назначают новым послом в России, а кончилось тем, что объявили персоной нон-грата и высылают. Теперь придется мерзнуть под кондиционером где-нибудь в Экваториальной Африке.
