Из малыша он постепенно превращался в бойца.
Пожирая грибы, он ворчал, рыл ногой землю, пугал воображаемого соперника.
Временами в его янтарных глазах вспыхивало неистовство. Я чувствовал, что рано или поздно сам начну его раздражать.
Это заставило меня поторопиться.
Спустившись ночью на пляж, я до утра обламывал длинные вайи папоротников. Эти трехметровые резные стрелы я таскал прямо к моим спящим врагам. Я не обращал внимания на укусы клещей, на дальние зарницы, выхватывающие вдруг из тьмы причудливые силуэты араукарий и беннетитов.
К утру диметродон и тарбозавр исчезли под курганами обильно смоченного росой папоротника. Один сирмозавр спокойно отдыхал перед каменной щелью, куда я решил его загнать, чтобы выпустить на свободу Хама.
С первыми лучами солнца я был на ногах.
Хам тоже проснулся, нервничал, требовал еды. Я набросал ему грибов, поел сам и обрадовался, услышав грохот падающих камней. Пытаясь дотянуться до грибов, аккуратно сложенных мною на песке внутри нашего убежища, сирмозавр втиснулся, наконец, в щель. Он раздвигал каменные глыбы и, кажется, не собирался останавливаться.
Я вздрогнул.
Рухнул целый блок каменной стены, и приплюснутая, иссеченная морщинами, похожая на черепашью, голова сирмозавра удивленно уставилась на меня.
Видимо, он не думал встретить здесь конкурентов. Хам тоже опешил, но тут же принял боевую позу: за крутой спиной сирмозавра промелькнула подозрительно знакомая тень. Тарбозавр. Он проснулся!
Рассерженный, он ничем не напоминал ту тварь, что совсем недавно добродушно посматривала на роящихся над нею бабочек-каллиграмм. Он был разъярен, я слышал, как легко, как мощно похрустывают его суставы.
Взбесившийся, поставленный на попа, паровик. Мелькнувший в стороне диметродон, собственно, ничего не менял, мы с Хамом вряд ли выстояли бы против тарбозавра. Так я подумал.
А сирмозавр в это время вполз в наше убежище, запрудив узкий ручей, вода которого хлынула нам под ноги.
В раскрывшуюся брешь, шагая по-птичьи, вступил тарбозавр.
Прижав крошечные лапки к груди, ударяя хвостом по камню, странно подергиваясь, он сделал шаг, другой, и вдруг… попятился.
Я неуверенно оглянулся. Я не мог понять, что его испугало? И завопил от восторга. Хам!
Я ведь говорил: в мире гигантов спокойнее всего чувствовали себя гиганты.
Подняв бронированный зад, нацелив все три рога на тарбозавра. Хам уверенно надвигался на хищника.
НК: Как вы распорядились свободой?
Угланов: В первый момент мы об этом просто не думали. Мы просто бросились в открытую перед нами брешь, которую так позорно оставил хищник, и выскочили на речной пляж. Пользуясь растерянностью наших врагов, я бросился прямо вверх по осыпи к входу в знакомое ущелье.
Возможно, Хам так и остался бы на пляже, но его смутил новый противник – диметродон, устрашающе поднявший над собою черный пиратский парус. Ко всему прочему, мелькающий среди камней рыжий свитер пробудил у Хама сыновьи чувства, я объясняю это себе именно так. Хам не только догнал меня.
Он обогнал меня, он первым влетел в горловину ущелья. – Осторожнее! – крикнул я.
Но Хам разыгрался. Он бежал, смешно семеня толстыми ножищами, он взбрыкивал задом, он вел себя как ребенок. Может, MB напомнила ему перезрелый уродливый гриб, пробегая мимо, он с удовольствием ткнул ее рогом.
Раздался странный звук, долго не растворявшийся в сухом воздухе. Будто лопнула басовая струна. MB и Хам исчезли.
НК: Исчезли?!
Угланов (взволнованно): Да. Исчезли… Я был в полном отчаянии. Отмахиваясь от клещей, опять появившихся в воздухе, я метался по ущелью, оглашая его проклятиями. Я добыл Хаму свободу, а он предал меня. Теперь он болтается совсем в других временах, а я вынужден оставаться рядом с диметродоном и его раздраженным коллегой!
Потом я устал.
Потом я вернулся в горловину ущелья.
Потом я одиноко сидел на вершине плоской скалы, уныло рассматривая лежащую подо мной зеленую страну, затянутую дымом и гарью далеких, невидимых отсюда пожаров. Где объявится Хам? В нашей лаборатории? Это, несомненно, шокирует кое-кого из моих коллег. В мелких девонских морях, на радость голодным ракоскорпионам?.. А что предстоит мне? Шатание по джунглям? Все те же грибы, плоды, которыми я когда-нибудь отравлюсь?
Вереница мрачных величественных утопий проходила в моем мозгу. Найти уединенную скалу, высечь на ней историю своих похождений, – знак будущему…
Но подсознание работало. Я продолжал анализировать случившееся. Была ниточка, конец которой я никак не мог ухватить.
MB – машина не из простых, рассуждал я. Рукоять «Будущее» всегда идет от себя и вниз. Хам, конечно, толкнул ее от себя, значит, толкнул в будущее.
Радость для голодных ракоскорпионов отпадала.
В будущее…
Стоп!
Я снова и снова прокручивал в голове случившееся. Хам обгоняет меня. Он тянется к машине, похожей на уродливый гриб. Он отправляет MB и себя в будущее.
Но MB, если вы помните принцип ее действия, не может двигаться только оттого, что рукоять «Будущее» сдвинута с места. MB в пространстве и времени ведет сознание, мысль в крайнем случае, какое-то конкретное желание.
Скажем, оказаться…
Где оказаться?
Кажется, я поймал кончик нити.
Чего мог желать мой неблагодарный воспитанник? Где бы он хотел оказаться?
Он же видел: MB напоминала гриб…
Жевать глотать, переваривать… Стремиться к завтраку, к обеду к ужину…
Жаждать завтрака, обеда, ужина… Стремиться попасть в область завтрака, обеда, ужина…
Я вспомнил угловатую с клювом морду Хама, жадно погружающуюся в мякоть гриба, вспомнил его заволакивающиеся блаженством янтарные глазки… Хам любил поесть… Вряд ли воображение могло унести его дальше очередного обеда… Мои слова не унижают Хама, я говорю о вещах естественных.
А значит…
Значит в обед, где-то около трех, как раз в то время, когда мы с ним обычно подкармливались, он вновь объявится в ущелье вместе с MB.
НК: Сколько же вам пришлось ждать?
Угланов: Нам трудно судить о процессах, текущих в сумеречном сознании такого существа, как Хам. Никогда время для меня не тянулось так медленно.
Я боялся, что по расползшейся осыпи но нашим следам подымется хромой тарбозавр или его мрачный товарищ. Меня кусали клещи, надо мной витали светлые бабочки. Я терпеливо ждал, истекая потом, полный страха перед будущим.
И пришло время обеда.
И пришло время ужина.
Ни Хам, ни MB в ущелье не появились.
Я опять влез на плоскую скалу, повергнув в бешенство тарбозавра. Он сразу засек мой рыжий свитер, с ходу попытался перескочить через каменный завал и опрокинулся на бок, взревывая и поднимая тучи пыли.
Я глядел на тарбозавра и ненавидел Хама.
Так текла моя жизнь. Я обносился. Я одичал. Мне уже нравилось дразнить тарбозавра. Мне неприятно вспоминать этот период моей жизни в кампане. Я, кажется, опускался. Лежа в очередной раз на плоской скале, ставшей моим новым убежищем, я как-то не сразу обратил внимание на парочку тяжелых созданий, проламывающих дорогу в папоротнике и так же шумно вывалившихся на речной пляж.
Два трицератопса. Рослые, мощные сородичи Хама.
Они шли, касаясь друг друга, фыркали от удовольствия. Они были хороши в своих бронированных нарядах, и воротники на них поблескивали как натертые маслом. Я не сразу понял, чем лоб одного из них отличается от другого.
Но потом до меня дошло.
– Хам! – крикнул я, вскакивая. Трицератопсы даже не посмотрели в мою сторону.
– Ты же Хам! – крикнул я. – Это у тебя на лбу написано. Трицератопсы шли внизу, ни на кого не обращая внимания.
Но то, что один из них Хам, было ясно.
Значит, он все же вернулся.
Не мешкая, я бросился по осыпи в свое голое ущелье, в котором не был почти две недели. MB действительно стояла там, и даже на своем месте. Отмахиваясь от клещей, я взгромоздился на ее седло и отправил рукоять «Будущее» от себя и вниз. Такой, небритый, в изодранном рыжем свитере, в растоптанных сандалиях я и появился в нашем НИИ.
НК: О, да! Читатели помнят этот снимок!
Угланов: А я помню ощущение.
НК:Приключение века, так я назову этот репортаж/
Угланов (поглядывает на часы): У меня нет возражений.
НК: Понимаю, интервью затянулось, и все же… При каком катаклизме вы присутствовали? Почему пыль? Почему вздувшаяся река? Почему дальние зарницы, запах гари?..
Угланов: Есть основание думать, что где-то в кампане на землю упал астероид, диаметром не менее десяти километров. Взрыв поднял в атмосферу такое огромное количество пыли и пепла что эти облака, окутав планету, на долгое время затмили Солнце. Возможно, падение астероида и стало причиной вымирания многих живых видов той эпохи, в том числе динозавров. Конечно, мне повезло, я попал в кампан не в худшее время. Попади я туда чуть позже, скажем на десять-пятнадцать тысяч лет, все выглядело бы куда страшнее… (Поглядывает на часы.) Но по этому вопросу вам лучше связаться с Калифорнийским университетом. Попросите к телефону, сославшись на меня, физика Луиса Альвареса, его брата геолога Уолтера, химиков Фрэнка Азаро или Хелен Митчелл. Гипотезу о падении такого астероида наиболее полно разрабатывают они. И, кажется, гипотеза эта имеет шанс быть подтвержденной не только тем, что мне удалось увидеть в кампане. В тонком слое осадков на границе мелового периода с третичным недавно выявлено аномально большое содержаниt иридия, элемента, не характерного для земных пород. (Поглядывает на часы.) Советую поговорить с геологами Раупом и Секопски, советую заглянуть и в наш институт, взглянуть на пробы воздуха, вывезенные мною из кампана. Вас теперь, наверное, не удивит, что пыль, закрывавшая небо кампана, была перенасыщена все тем же иридием. И в нашем НИИ вы можете увидеть образцы примерно того же возраста, что и породы, исследовавшиеся Луисом Альваресом. Особенность у них одна: повышенное содержание иридия.
