Но гостя заинтересовали не автографы.
— Хотите сказать, все балерины являются Терпсихорами?
— Да, а что вас удивляет? Поверьте, разработать генотип гораздо сложнее, чем его многократно продублировать.
— А как же они общаются между собой?!
— Ах, это, — рассмеялся президент. — Видите ли, имя генродителя — честь, но не обязанность. Люди практичнее, чем их тщеславные части характера. Наши Терпсихоры оставили себе имена собственных носителей: Майя, Исидора, Анна… Но в официальные моменты, разумеется, звучат оба имени: Терпсихора Майя, Терпсихора Исидора…
— Поехали! — обрадовано сообщил шофер.
— А вас, друг мой, — обратился к нему академик, — случайно, не Юрием зовут?
— Меня? — удивился шофер. — Нет. Меня зовут Гарри. Господин президент, а за проспектом — куда?
— Пока — в центр. Конечно, если наш гость не возражает.
— Нет-нет, будьте добры. В центре я еще не был. Вилла господина Соломона за городом, а до аудиенции я узнал много нового о жизни генмодифицированных фермеров…
Ученый тактично умолк.
— Альберт, простите мое невежество, а что это за наука такая — тотальная экстраполистика?
Академик открыл было рот, но ответить не успел.
— My god!!! — выдохнул водитель.
Пассажиры обернулись: один — назад, другой — к зеркалу заднего вида. Было на что посмотреть. За ними, в трех метрах, плавно скользила музейная «сигара» — Терпсихора.
— Какой… — президент хотел выругаться, но вовремя вспомнил о госте. — Какой умник…
Но договорить не успел. За проспектом Терпсихора обогнала такси и начала разворачиваться прямо посередине полосы. Цепрянец мельком заметил в ее салоне плоское лицо камикадзе…
«Сигара» пробила парапет и, как летучая рыба, ушла в экологическую достопримечательность города — венецианский канал. Следом за ней, не справившись с управлением, отправил машину в канал Гарри.
Шофер и пассажиры подпрыгнули, когда такси ударилось о воду, а скоро могли уже наблюдать за окнами серебряных золотых рыбок, мохнатых кальмаров, глазастых медуз, этикетки от Нескафе, окурки от Мальборо, презервативы от Кардена…
— Наберите воздуха в легкие, — посоветовал водитель. Пассажиры дружно вдохнули.
— Фак… не открывается! — сообщил Гарри и добавил:
— Не расслабляйтесь!
«Должно быть, не в первой ему падать в канал,» — механически отметил Цепрянец.
Гарри не обращал внимания на пассажиров — не до них. Все двери в машине заклинило. Водитель откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
«Черт, ведь это меня вели, — расстроился президент. — Как же глупо погибать вот так…»
Следующим его ощущением была холодная с привкусом солярки вода.
Когда политик открыл глаза, рядом с ним — нависая над ним — находились мокрый шофер и сухой академик.
— М-м-м, — президент попытался овладеть гортанью, — Гарри, вам удалось открыть двери?
— Не удалось, господин президент.
— А как же…
— Долго объяснять. Вы в порядке?
Цепрянец сел. Помотал головой.
— Нормально вроде… ненамного хуже, чем вообще в последнее время. Альберт! Какого черта? Почему вы — сухой?
— Все очень просто. Перед аварией вы, господин Цепрянец, интересовались: что такое тотальная экстраполистика. Вам это по-прежнему интересно?
— При чем здесь?..
— При том, что вы наблюдаете принципы тотальной экстраполистики в действии.
— Это — как?
— Принципы относительности экстраполируются абсолютно на все реалии жизни. Относительно Волги, в которой я тонул в детстве, ваш канал — тонюсенький ручеек, а в ручейке очень трудно намокнуть полностью. Коллега Хуан Матус из Латинской Америки называл этот феномен смещением точки сборки.
— Вы — мистик? — угрюмо поинтересовался Цепрянец.
— О нет, я всего лишь косный, материалистично настроенный тотальный экстраполист, — улыбнулся ученый.
Президенту, не смотря на оскорбленные ньютоно-картезианские чувства, очень многое еще хотелось выяснить у Эйнштейнберга, но реальность напомнила о себе резкой болью в ногах…
— Мне пора. Господа, последний вопрос: кому из вас я обязан спасением жизни? Судя потому, что я мокрый — не принципам тотального экстраполизма… Как вас зовут, юноша? — обратился он к водителю.
— Гарри, господин президент, с вашего позволения, Гарри Гудини.
— Моя признательность, Гарри…
— Мне весьма неудобно, господин президент… Хозяин кафе «Бахус и сыновья» звонил мне на мобильный, просил догнать вас и отвезти, куда скажете. А я утопил машину и чуть не утопил вас обоих.
— Ох уж мне этот скепсис, — фыркнул Эйнштейнберг. — Сдается мне, широкая общественность еще не готова принять идеи тотальной экстраполистики.
— Гарри! — Цепрянец вцепился в мокрые лацканы куртки водителя. — Я устал, болен, а вы — единственное существо, которому я могу доверять. Проводите меня до восточной окраины города.
И еще один немыслимо утомительный путь одолел Цепрянец. Распростившись у канала с академиком, а у городских ворот — с Гарри, политик тяжелыми короткими переходами двинулся по сельскому шоссе в сторону Дырявой Кочки.
Отойдя от города метров на сто, оглянулся. Следом за ним из тени на дорогу вынырнул давешний плосколиций утопленник… Или просто похож? Все они одинаковые.
От противоположной стены отделилась другая фигура, полуголая, и плюнула в ниндзя чем-то из духовой трубки. Тот забился в судорогах. «То ли умирает, то ли трансформируется. Может, будет у Бахуса теперь еще один безмозглый вышибала, — Цепрянец пожал плечами. — Мне-то какое дело,» — и решительно пополз в сторону деревни.
…Сарай пошатывался под ветром, куски рубероида на крыше колыхались подобно крыльям птицы, открывая просветы в солнечное небо. На подгнившие укосины было страшно смотреть. Президенту стало нехорошо. Потом — совсем нехорошо. «Когда же за мной придут?» — подумал Цепрянец, и опять провалился в черную муть приступа.
Когда он пришел в себя, вокруг были не гнилые доски сарая, а ровные каменные стены, уходящие так высоко вверх, что потолок прямо скажем немаленького зала казался величиной со столовое блюдо. Кроме ковра, на котором лежал президент, в зале ничего не было. Стены были испещрены рисунками варварскими и дикими, от мамонтов палеолита до детально выписанных сатанистских ритуалов… Цепрянец не сразу заметил, что возле него кто-то стоит.
— Добро пожаловать, господин президент, — произнес некто смуглый, не то креол, не то моджахед. — Желаете отдохнуть, или проводить вас в кофейный зал?
— Э-э-э… — собрался с мыслями Цепрянец. — Позвольте, молодой человек, а когда я смогу увидеть графа?
— Магистр примет вас в любой момент.
— Очень хорошо, тогда проводите к нему. А кофе подождет, и отдых тоже.
…Двери, двери. На дверях — пентаграммы, внутри пентаграмм — рогатые и безрогие, длинные и короткие, узнаваемые и неузнаваемые твари. Все это вспыхивало ярким светом, когда люди проходили мимо.
Одно изображение приковало взгляд президента: ундина с длинным хвостом и гигантских размеров сиськами, похожими на надувные шары. По мере того, как Цепрянец глазел на эти своеобразные особенности рельефа, картинка пришла в движение: ундина плеснула хвостом по нарисованной воде и обдала зеваку фонтаном вполне материальных брызг. Лукаво сощурилась, колыхнула внушительным бюстом и высунула длинный зеленый язык.
Президент мотнул головой — наваждение не исчезло. В панике он перевел взгляд на противоположную стену. Здесь на двери красовалась туша спящего звероподобного монстра, сплошь поросшая анютиными глазками и львиным зевом. Цветочки шевельнулись, зверь вздохнул…
— Вы в порядке, господин президент? — спросил полукреол-недоараб.
Цепрянец набрал в грудь воздуха и кивнул. Дальнейший путь он проделал, глядя строго в затылок провожатого и стойко игнорируя вспыхивающие то слева, то справа пентаграммы.
…Тяжелая дубовая дверь без рисунков и символов. Сопровождающий постучал. Ухнула сова. Пролетела летучая мышь. Из-за угла, лязгая цепями, выскочил безголовый призрак, не вписался в поворот, рухнул на гранитный пол и растекся светящейся лужицей. «Вот непруха», — пожаловалась лужица и вытянулась вверх, возвращая себе прежние очертания. Фантом намотал на руку обрывки цепей и побежал дальше.
Из-за двери раздалось: «Si puo»[1].
Его светлость стоял спиной к вошедшим. Высокий, грузный, копна черных волос с проседью.
— Привет, старина, — не оборачиваясь, проговорил он с легким итальянским акцентом. Голос был незнакомый, а вот интонация кого-то смутно напомнила президенту. Ладно, так или иначе скоро все выяснится.
Провожатый помог политику опуститься в кресло и молча ушел.
