Остап еще долго бы развивал свои взгляды на научно-технический прогресс, если бы его не перебил Балаганов.
— Смотрите, — сказал он, указывая в направлении Троицких ворот. — Видите, вон идет человек в соломенной шляпе?
— С чемоданчиком в руке? Вижу… О черт, да это же у него ноутбук! Он что, тоже вроде нас с вами, из будущего?
Балаганов уныло кивнул:
— Из него, гнида. Паниковский Михаил Самуэлевич. Глядите, глядите, он тоже в Совнарком намылился! Зуб даю, к Председателю.
— Наверное, его нужно предостеречь, — заметил Остап.
— Не надо, — кровожадно сказал Балаганов. — Пусть идет. В другой раз сто раз подумает, прежде чем нарушать конвенцию.
— Что еще за конвенция такая?
— Конвенция эта, Остап Ибрагимович… погодите секундочку… — Балаганов дождался, пока человек с ноутбуком не скроется за дверью Совнаркома, после чего начал свой рассказ.
Вкратце история была такова. В родном для Бендера 2015-м Кодекс путешественников еще худо-бедно действовал: всё оставалось в рамках и особых заморочек не было. Они появились позже, когда Кодекс разболтался, стал либеральнее, а в законе прогрызли кучу дырок. И таких романтиков, как Балаганов, сразу стало до фига. Им хотелось изменить прошлое, причем простейшим путем: заручившись поддержкой тогдашнего большого начальства. А поскольку действовали все примерно на одном и том же поле, то быстро стали главной помехой друг другу. Бывали дни, когда в одной только приемной у Троцкого, например, или у Берии, или у Горбачева сталкивались полдюжины гостей из будущего — и каждый со своими идеями, с рецептами, прогнозами, тараканами, гаджетами. Шум, гвалт, сумбур, неразбериха, взаимные обвинения, мат-перемат, чуть ли не поножовщина… В такой ситуации даже самый доверчивый из советских вождей отправит эту орущую толпу к черту. Или в психушку. А бывало, что и к стенке.
— И вы убоялись возрастающих трудностей? — насмешливо спросил Остап.
Но его собеседник не заметил иронии. Поглядывая на входную дверь в Совнарком, он продолжал свое повествование. По его словам, гениальная идея конференции путешественников в прошлое родилась именно у него, у Александра Сергеевича Балаганова, и он же три месяца собирал будущих участников — через рум-рум, ментальную почту и даже старинный фейсбук. Наконец, в малом гостевом зале Политехнического музея удалось собрать всех — тех, кто был намерен внедрять свои гордые замыслы на территории Российской империи и СССР. Желающих вручную исправить прошлое страны набралось две сотни, от прыщавых юнцов до стопятидесятилетних развалин. По замыслу Балаганова, всех мало-мальски значимых вождей и фаворитов надлежало разделить среди присутствующих, и чтобы каждый мирно окучивал своего. Основной спор шел из-за конкретных персон. Все как один мечтали поработать с Распутиным, Потемкиным или Лжедмитрием. Никто не хотел брать Черненко и диких ханов Золотой Орды. Очень плохой репутацией пользовались также Жданов, Василий Шуйский и почему-то князь Рюрик. «Нашли дураков! — визгливо кричал Паниковский. — Вы мне отдайте хотя бы Андропова, тогда я вам, так и быть, подпишу конвенцию». Паниковскому все дружно показывали кукиш: Андропов считался реформатором, склонным к новым веяниям. «Андропова? А не дать ли тебе еще и Александра II впридачу? — ехидничал Балаганов. — Или, может, сразу Сталина?» При слове «Сталин» собрание сладостно стонало. Иосифа Виссарионовича полагали наилучшей кандидатурой для окучивания. Все были уверены, что если кто и способен кардинально изменить прошлое, так это тайный советник товарища Джугашвили… В конце концов, решено было бросить жребий. Злая звезда Паниковского повлияла на исход дела: ему достался Батый. «Ладно, я поеду, — кричал он, — я поеду в вашу гребаную Орду, я буду пить кумыс и жрать конину, но если там ко мне плохо отнесутся, я вернусь и нарушу конвенцию…»
— И вот вы, Бендер, сами видели, как он нарушил конвенцию, — горестно подытожил Балаганов. — Надеюсь, сейчас ему тут врежут, и поделом. Жаль, то знаменитое бревно, которое наш новый шеф носил на субботнике, не сохранилось. Но и мраморное пресс-папье, которое я заметил там, на письменном столе, достаточно тяжелое… в сторону, в сторону! Поберегись!
Парочка поспешно отскочила в сторону — и вовремя: из раскрытого окна третьего этажа с шумом вылетел ноутбук и грохнулся на кремлевскую брусчатку. Осколки пластмассы брызнули в разные стороны. Сверху раздались громкие неразборчивые крики.
— Началось, Бендер, началось! — в возбуждении потирая руки, воскликнул Балаганов. — Следите за дверью! Еще несколько секунд, и мы увидим долгожданное торжество справедливости! Этот гад, я знаю, давно к моему кандидату примеривался… Думаете, его отправят к Железному Феликсу или просто выкинут взашей? Лично я за оба варианта! Четыре… три… два… один! Сейчас!
Дверь распахнулась, но дальше все пошло не по балагановскому сценарию: вместо побитого Паниковского, преследуемого чекистами, из здания выбежал, в слезах и соплях, сам Предсовнаркома и, не разбирая дороги, помчался куда-то в сторону Арсенала. Верная секретарша, размахивая носовым платком, словно белым флагом, выскочила следом и бросилась за вождем мирового пролетариата.
— Чего это он раскис, как школьница? — удивился Остап. — Как будто свои похороны увидел вблизи…
Балаганов со злостью хлопнул себя по ляжкам:
— Именно! Именно что похороны! Остап Ибрагимович, я с глубоким прискорбием вынужден известить, что нашей с вами миссии капут. Мандатами можно подтереться. Я знал, что Паниковский — старый дурак, но чтоб такой! Надо было, как все мы, рисовать клиенту далекие светлые перспективы, а этот диверсант… этот вредитель… этот клинический болван показал ему близкое будущее!
— Мавзолей? — догадался Остап.
Балаганов с тоскою в глазах кивнул:
— Думаю, весь комплект. Горки, инсульт, Мавзолей, сталинский съезд, процессы вредителей… все пятилетки, которые мы доблестно просрали… Шиш он теперь поверит, что в этой стране с таким контингентом можно построить хоть какое-нибудь будущее. А раз будущего нет, то и мы с вами — самозванцы из ниоткуда, и цена нам три копейки.
Остап снял фуражку и вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
— И вправду он у вас диверсант, — согласился он. — Хуже Мерлина. Вот уж действительно — не везет так не везет. Обидно, а я-то настроился задержаться здесь подольше… Ладно, юноша, пока мои талоны еще не аннулировали, приглашаю вас отобедать в кремлевской столовой. Но имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. Синтезатор, который у вас в мешке, он что, настоящее золото делает из опилок? Прогресс, молодцы. Тогда вы мне после обеда наштампуете побольше золотых бранзулеток, и я через румынскую границу рвану в Египет. Чувствую, мумию Тутанхамона без моей помощи не откопают…
— А я, пожалуй, поеду в Питер, — задумчиво сказал Балаганов. — Там через месячишко инженер Лось Мстислав Сергеич вывесит на улице Красных Зорь объявление о полете экспедиции на Марс. Приду первым, назовусь Гусевым и запишусь в команду. На этой планете уже ловить нечего, а Марс пока еще ничейный. Значит, будет мой.
— Думаете, там есть разумная жизнь? — полюбопытствовал Остап.
Как раз в это мгновение из дверей Совнаркома медленно, с чувством выполненного долга, вышел Паниковский. Теперь на нем были новенький френч и фуражка с зеленым околышем. Под мышкой он нес гуся. Балаганов потерянным взглядом проследил за вредителем.
— Разумная жизнь? Там? — горько переспросил он у Остапа. — А здесь, вы думаете, ее очень много?
— Присаживайся, Рудольф Иваныч. Чаю хочешь?
— Спасибо, Юрий Владимирович, не откажусь.
Пока бесшумный, как призрак, секретарь в штатском разливал чай, гость с любопытством разглядывал кабинет Андропова. Четыре окна, сверху донизу укрытые шелковыми кремовыми шторами. Тяжелый двухтумбовый стол. Полдюжины венских стульев. На стенах три репродукции в рамках, бессмертная чекистская классика: Меньшиков в ссылке, боярыня Морозова на этапе, царь Петр берет показания у царевича Алексея. Из всех видимых предметов роскоши — телевизор «Рекорд», накрытый газетой «Правда». Если вынести за скобки картины и телевизор, стол заменить на нары, а «Правду» — на «The New York Times», комната будет мало чем отличаться от его камеры в федеральной тюрьме города Атланты, штат Джорджия, США.
— Как тебе на родине, Рудольф Иваныч? Успел отдохнуть?
Бывший советский разведчик, бывший американский заключенный и вот уже почти неделю как свободный человек Рудольф Абель кивнул.
— Отлично, тогда не будем терять время попусту. Чем быстрее ты войдешь в колею, тем будет лучше для твоей новой службы… Тебе, кстати, уже объяснили ее суть?
