Только к концу рабочего дня в отделе главного технолога появились Лада Семеновна Стулова и Петр Сидорович Иванов. Манифестанты избегали смотреть друг на друга и тут же припали к своим рабочим столам, как припадают, наверное, к яслям измученные переходом коняги.
* * *
На следующее утро, дорисовывая перед зеркалом верхнее левое веко, красивая Алина слушала радио. Пытаясь достичь необходимой насыщенности цвета цикламен непосредственно над ресницами, она вместе с участниками передачи хотела выяснить, насколько вменяемы были все предыдущие руководители нашего государства. Приглашенные в студию известные врачи-психиатры, социологи и просто именитые люди срывали все и всяческие маски, вызывая естественное негодование слушательницы — в дурдоме живем, — как вдруг в динамике защелкало осипшим соловьем и наконец в эфире провисла тишина. Алина ждала некоторое время, потом возмущенно покрутила ручку приемника: психиатры вошли в раж, можно было услышать много интересного, но тут раздались позывные местной радиостанции Гулькина Озера: кто-то с азартом стучал на ксилофоне: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы», пауза и снова «Белые розы» и так восемь раз. Алина начала терять терпение: уже полчаса, как она должна была быть на службе. Наконец в приемнике закашляли и в эфир проник неприятный, но знакомый всем голос диктора Кильева, который по совместительству был собственным корреспондентом и редактором всех передач. Дикция диктора и способность излагать свои мысли вызывали соображения насчет того, что где-то у Кильева есть мохнатая лапа. Говоря же проще, диктор Кильев не выговаривал все согласные звуки, а гласные произносил сильно в нос. Воспроизвести с помощью русской орфографии звуковой ряд речи диктора задача невыполнимая, поэтому мы и не будем пытаться ее выполнить. Пусть читатель поверит, что, предельно напрягая слух, немноготысячная аудитория Гулькина Озера поняла, что в рубрике «Знанием по незнанию» он, диктор Кильев, расскажет о том, с каким трудом во все века новое побеждало старое. В качестве примера были приведены такие выдающиеся люди, как Джордано Бруно, Галилео Галилей, Жанна д'Арк и почему-то Тарас Бульба, который, как утверждал диктор, сгорел на костре за свои передовые идеи. Затем передали интервью.
— Дорогие радиослушатели! Товарищи! Э-э-э, ну, как его… Ну, в общем, в редакцию приходят письма. Э-э… Ну, насчет этой, как его… Эклоги. Ага.
Впрочем не стоит передавать выступление работника речевого фронта так близко к оригиналу. Если уж страдания радиослушателей были неизбежны, в наших силах не подвергать мучительной процедуре читателя. Далее пойдет несколько подправленный стилистически текст той исторической передачи.
Речь, как вы уже поняли, шла об Эклоге. От имени отцов города диктор (он же редактор передачи) Кильев заверил радиослушателей, что никакая Эклога не ступит в волны Гулькина озера без согласия трудящихся. Для того же, чтобы узнать мнение жителей города, он, ведущий передачи, и находится на центральной улице города.
— Вот идет товарищ, — продолжал Кильев. — Товарищ, можно вас? Да не вас, не вас, а вас. Да куда же вы, товарищ? Ну, тогда давайте хоть вы, что ли.
В микрофон радостно задышали.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросил Кильев. — И не хватайте микрофон. Да не хватайте вы!
— Я не хватаю, — обиделся интервьюируемый, — и Алина по голосу узнала Колю Попеко. — До каких пор мы будем жить по старинке?! — закричал Коля. — Новое стучится в нашу дверь! Откройте дверь прогрессу. Молодежь приветствует прогресс. Даешь Эклогу!
— Идиот, — подумала Алина.
— Я возражаю! — донеслось сбоку. — Это произвол!
— Не хватайте микрофон. Я сам буду держать, — заволновался Кильев. — Да не хватайте вы, а лучше представьтесь.
— И представлюсь! Курабье моя фамилия. Коля, Ульяна, Римма, Анна, Борис, мягкий знак, Елена. Курабье. Старинная французская фамилия. Мой прапрадед служил в мушкетерах у господина де Тревиля.
— Этого не хватало, — вздохнула Алина.
— Хочу заявить: общественность возражает. Что мы про эту Эклогу знаем? Ровным счетом ничего. Ни-че-го! А хотите запустить в озеро. А вдруг она там сидеть не станет? А вдруг сбесится и всех нас пожрет? Кто персонально ответит? Я требую, чтобы городские власти подошли к делу научно. Пусть опубликуют документы, фотографии, антропологические данные, рацион составят и прочее.
— Идиот, — снова подумала Алина.
— Пусть в конце концов приостановят фабрики. Может, озеро тогда само очистится. Что они, кстати, там выпускают?
— А вот это не наше с вами дело, — надменно ответил Николай. Он понял, что перед ним бывший муж прекрасной Алины. Предстоял рыцарский турнир или петушиный бой, что ближе к истине.
— Секретных объектов прошу не касаться. Мы сейчас о другом говорим, — встрял Кильев.
— Мы все за Эклогу! — продолжал Коля Попеко. — Мы готовы принять ее, мы ее уже любим, как родную. А насчет бешенства, гражданин перестраховщик, так можно ей и прививку сделать.
— Точно идиот, — вздохнула Алина. — Но что-то в нем все-таки есть. Не то что этот замшелый Курабье.
— Вы идиот, — словно подслушав Алину, — закричал Курабье. — Из-за таких, как вы, чуть было не повернули северные реки! Требую всенародного референдума!
— Сам ты идиот, — сказала Алина.
— Вы сами идиот, — тоже закричал Холя. — От вас жена ушла.
— Что? — опешил Курабье.
Алина опешила тоже.
— Ну, вы это, — вмешался журналист Кильев. — Мы в прямом эфире. Вот видите, товарищи (это уже к радиослушателям), у нас получилась дискуссия. Это хорошо. Это значит, что мы не равнодушны к нашим общим проблемам.
После интервью было официально объявлено, что без опроса населения биоочиститель использоваться не будет, и красивая Алина спокойно пошла на работу.
На работе Алину отозвала на минутку глупая Стулова. Она взволнованно дышала и пахла дезодорантом «Яблоневый цвет». Придвинувшись максимально близко, Стулова прошептала:
— У вас в исполкоме никого нет?
В исполкоме работал Первый Голос, и поэтому в невинном вопросе Алине померещился замаскированный намек.
— А почему вас это, собственно, интересует? — нелюбезно спросила она несколько в сторону, чтобы не тревожить свои нежные ноздри пронзительным «Яблоневым цветом».
— Вы только не подумайте, что я что-нибудь про вас знаю такое, — наивно сказала Стулова, — но вдруг у вас кто-нибудь есть в исполкоме? Сегодня утром захожу туда насчет очереди на машину узнать, а там, — она всплеснула полными ручками, — там такое!
— Что же там? — спросила Алина, ощущая легкую тревогу.
— Там на третий этаж никого не пускают!
— Подумаешь… Может быть, ремонт…
— Какой ремонт! Ремонт там полгода назад был! Первые два этажа уплотнили: по нескольку инспекторов в одном кабинете, а на третий этаж не пускают!
— У меня никого нет в исполкоме, — решила Алина и пошла прочь, делая глубокие вдохи и выдохи, чтобы освободить дыхательные пути от яблочного аромата.
Полдня Первый Голос не подходил к телефону, а после обеда подошел, но был очень нелюбезен.
— В конце концов, милая моя, существует такое понятие, как служебная тайна.
Алина обиделась и повесила трубку. Потом, подумав немного, она снова воткнула розовый ноготок в телефонный диск и крутанула четыре раза.
— Коля? А у меня к вам небольшое дело, — пропела она.
Поздним вечером или, уж если говорить более точно, ранней ночью, из окна третьего этажа исполкома высунулась босая мужская левая нога. Нога сделала несколько нащупывающих движений и встала на карниз, затем с подоконника сползла такая же босая, но правая нога и также неуверенно встала рядом. В довольно густой темноте забрезжил силуэт человека в светлой рубашке и в светлых же брюках. Силуэт постоял, привыкая, на карнизе, а затем осторожно двинулся по направлению к водосточной трубе. По неуверенным движениям человека можно было почти уверенно сказать, что в школе он пренебрегал уроками физкультуры. То же самое можно было бы сказать, наблюдая, с каким напряжением он преодолевает спуск по водосточной трубе. Человек этот панически боялся высоты и на карнизе третьего этажа чувствовал себя отчаянно одиноко и неуютно. Ему даже чудилось, как межпланетный холодок, возникший в глубинах галактики, проникает к нему под рубашку, делая тело легким, а оттого неустойчивым. И он бы непременно свалился с карниза и уж никогда не спустился бы по трубе, если бы не энтузиазм красавицы Алины, на котором держалось все это предприятие.
— Ну, миленький, — не слишком, но все же достаточно громко говорила она в наиболее критические моменты. — Ну, немножко осталось.
И Коля (а кто же это мог быть еще?) заставлял дрожащие пальцы крепче цепляться за подоконник, а нетренированные ноги еще сильнее сжимать жестяной хобот трубы.
