Не успел еще квадратный господин кончить этих слов, Думка перенеслась на прекрасное, открытое чело девушки… Вдруг девушка побледнела, вскочила с места, вышла из комнаты.
— Что с тобой, Юленька? — спросила ее другая, которая, заметив ее дурноту, вышла вслед за ней.
— Ничего… так!
— Что это значит: ты плачешь?.. отвечай же?
— Ничего!
— Как ничего, Жюли?
— У меня болит бок, — произнесла, наконец, сквозь слезы хозяйка Думки-невидимки.
— Это, верно, от корсета… Постой, я тебе распущу.
— Нет-нет-нет! все равно!.. У всех от корсета!..
— Ну, это просто так…
— Нет не так!.. я чувствую, что это недаром!
— Какая ты мнительная! у меня очень часто болит бок, да я об этом и не думаю.
— Болит, да не так.
— Давно ли у тебя болит?
— Уж давно… Верно, с тех пор, как я напилась после танцев холодной воды.
— Ты говорила вашему доктору?
— Говорила… Этот чудак все говорит: ничего, ничего! это от корсета!.. От корсета! отчего же от корсета болит только один бок, а не оба?.. Как будто я не чувствую, жмет мне корсет или нет… Смешно! взобрали в голову: от корсета! и маминька верит этому; а на мне корсет, как мешок., попробуй!
— Ну, нет, довольно туго.
— Ах, пожалоста, Александринё, не уверяй меня!.. Это смешно! всю руку можно подсунуть.
— Теперь тебе лучше?.. Пойдем в залу.
— Не пойду… Скучно!
— Неловко, Жюли, у вас гости, а тебя нет… пойдем!.. Скажи, пожалоста, что это за новое лицо: приехал после всех, с хохлом, в очках?
— Это какой-то сочинитель; брат познакомил его с нами на днях.
— Что он сочиняет?
— Не знаю, какую-то книжку; он мне хотел подарить свои сочинения.
— Ты дашь мне почитать?
— Пожалуй.
Юлия и Александрина вышли в залу.
Там еще продолжался разговор о разных методах лечения.
Господин сочинитель, приехавший на дрожках, играл значительную роль и удивлял всех глубокими сведениями в медицине. Заметив Юлию в другой комнате только вдвоем с подругой, он отклонил от себя разговор, подошел к ней и представил маленький томик своих сочинений.
— Мои мечты, — сказал он ей.
Юлия поблагодарила его и завела разговор о литтературе.
Александрине стало скучно слушать этот разговор, она увернулась, отошла.
— Какие прекрасные стихи! — сказала Юлия, развернув книгу и пробежав несколько строчек. — Я удивляюсь, каким образом Поэт может иметь такие сведения в медицине, какие вы имеете, сколько могу заключить из слышанного разговора?
— Не удивляйтесь этому, — отвечал Поэт, — медицина была первою моею страстью; я проходил курс в университете по медицинскому отделению.
— Для чего же вы оставили медицину?
— Я бы посвятил себя этому благодетельному искусству, которое изучил глубоко; но сознаюсь вам, я рожден для общества, а будучи медиком, почти совершенно некогда быть участником в удовольствиях общества; притом же меня обольстили первые мои опыты в поэзии. Человек заключает в себе все способности; какую разовьет он более, та и приносит общую пользу.
Юлия вздрогнула от этих слов, напомнивших ей подобное же положение квадратного господина о болезнях в человеке.
— Правда, — отвечала она, — однако ж согласитесь, что может быть пленительнее мысли: быть спасителем жизни человеческой?.. Я ставлю медицину выше всех познаний, и звание медика в моих глазах достойнее всех званий.
— Если б я слышал от вас эти слова за год назад, я был бы непременно медиком!
— Однако ж вы, верно, не оставили совершенно медицины?!
— Почти; но я иногда даю советы коротким моим друзьям; я даже имею право прописывать рецепты, знаю клинику, рецептуру и составление лекарств.
— И вы все это хотите оставить, забыть?
— О, нет, забыть трудно то, что хорошо знаешь.
— Скажите, вы согласны с мнением, что в человеке заключаются семена всех болезней?
— Это новейшее мнение, и я не могу противоречить ему: тело человека есть корабль, и искусный кормчий должен всегда иметь целию здоровье и отклонять его от всех опасностей.
Разговор был прерван сборами танцевать.
— Вы танцуете? — спросила Юлия Поэта.
— Если позволите вас ангажировать.
— С особенным удовольствием! — отвечала Юлия и во время кадрили совершенно обворожила восторженную душу его.
— О, Юлия, Юлия! как ты очаровательна! — повторял он, отправляясь домой на запоздавшем извозчике, которого судьба послала ему на половине пути от дому. — Сколько ума и милого простодушия в тебе!..
О, Зо… ох!.. о, Юлия!.. Есть, есть симпатия между сердцами! есть что-то в нас, говорящее двум существам, встречающимся в первый раз: «Вы давно уже знакомы, вы созданы друг для друга»… Как чистосердечны, безбоязненно-откровенны были со мной ее взоры! С первого мгновения душа ее не таилась от меня! «Вы будете у нас во вторник?» — повторила она несколько раз, таким голосом… таким голосом!.. голосом любящего сердца!..
По приезде домой Поэт поставил против себя кругленькое зеркальце на столбике — и стал всматриваться в него.
III
Когда настал вторник и в известный час вечера явился Поэт, глаза Юлии заблистали, лицо одушевилось, вспыхнул легонький румянец; казалось, что она в первый еще раз полюбила, и полюбила любовью страстной, удовлетворяющей и душу, и сердце.
Опять завела она с ним разговор о литтературе, склонила на литтературу медицинскую и советовала ему соединить обе свои способности.
— Неужели, — говорила она ему, — природа без всякой цели одарила вас двумя талантами? отчего бы не сочинять вам повести и романы медицинские?
— Ах, какая мысль, — вскричал Поэт. — В самом деле: описать различие любви здорового человека и больного; влияние лекарств на расположение духа и, следовательно, на обстоятельства; или, например, случай, в которых любовь препятствует действию лекарств… или развитию болезней…
— И развитию болезней? — О, разумеется.
— Как бы благодетельно было, если б в легких приятных рассказах вы изложили главные и начальные признаки болезней, средства к предохранению себя от развития их… Как это необходимо знать каждому; а между тем, возможно ли читать ученые медицинские книги? в них ничего не поймешь.
— Это… конечно; но вот видите ли: по признакам самому в себе можно ошибаться, и руководство медика необходимо.
— Ах, боже мой, теперь так много медиков не по призванию и таланту, а только по ремеслу, для которых я больная гораздо интереснее здоровой… Нет! я поверила бы себя только тому, кто дорожил бы здоровьем моим…
После этих слов Юлия вздохнула; разговор был прерван; но она успела повторить приглашение на вторник и на субботу. От вторника до субботы и от субботы до вторника Юлия не только грустна, Юлия больна: лицо ее бледно, глаза впалы; у ней то головная боль, то кружение головы, то биение сердца, то озноб, то жар, то бок болит: в промежутках субботы и вторника непременно развертывается в ней семя какой-нибудь болезни. Настанет вторник или суббота — Юлия оживает, просит брата своего, чтоб он съездил к другу своему, попросил для нее книг, привез его на вечер…
Он приедет, и — Юлия вдруг здорова, весела, румянец загорается, глаза заблестят.
Взаимное искательство быстро сближает; разговоры неистощимы, особенно медицина — страсть Юлии: она расспрашивает его о различных признаках разных болезней, рассказывает, что сама иногда чувствует. Она видела страшный сон — отчего это? У нее болело под ложечкой — что это значит? Ей теснило грудь — не опасно ли это? Но когда приходило время расставанья и приличие требовало взять уже в руки шляпу, — «Погодите, куда вы торопитесь?» — говорила Юлия умоляющим голосом и начинала расспрашивать милого Поэта-медика о его сочинениях, задевала за слабую его струну, и эта струна отзывалась долгою речью о вдохновениях поэтических или тирадой наизусть.
Вскоре Поэт делается неразлучным другом брата Юлии: брат Юлии также пописывает стишки. Комната брата становится rendez-vous невинной, симпатической любви, которой наслаждения состояли в разговорах о литтературе и медицине.
— Погодите, погодите уходить! — сказала однажды Юлия, вырывая шляпу из рук Поэта.
— Мне необходимо идти! — отвечал он.
— Забудьте все дела… для меня! — сказала Юлия, бросив на него умоляющий взор.
— Ах, Юлия! — воскликнул Поэт, схватив ее руку. И в полноте чувств он не мог продолжать.
Юлия не отняла руки; он осмелился осыпать ее поцелуями.
— Если б… я мог посвятить вам все минуты моей жизни! — произнес он наконец.
— Это от вас зависит… — произнесла Юлия, вспыхнув; взор ее опал, грудь заволновалась сильно-сильно, и она вдруг побледнела.
— Могу! — воскликнул Поэт.
— Ах! помогите… мне дурно… умираю!.. — едва проговорила Юлия ослабелым, трепещущим голосом.
Поэт в восторге почти не слыхал ее жалобы; он снова хотел осыпать руку Юлии поцелуями.
