Я сказал, что поставлю об этом в известность институт. Он ответил: "Хоть черта лысого ставьте в известность, но печь должна работать. Мне тут гастролеры не нужны".
Я послал паническую телеграмму в институт.
Через два дня пришел ответ за подписью заместителя директора по хозяйственной части. Он гласил:
"Вернуться первобытное состояние".
Всю ночь я провел в тщетных попытках расшифровать это таинственное послание. Утром я показал телеграмму директора и сказал, что под первобытным состоянием начальство подразумевает мое пребывание в Москве. Он предложил другую интерпретацию, по которой ему давалось право в случае необходимости держать меня в клетке, как обезьяну.
Обращаться в институт за новыми инструкциями я не решился.
Только спустя несколько месяцев, возвратившись в Москву, я ознакомился с настоящим текстом телеграммы:
"Разрешаю вернуться, если помочь не состоянии".
Выхода не было. Я уединился в библиотеке с объемистым трудом профессора Грум-Гржимайло, носящим поэтическое название "Пламенные печи".
Практиканткам же я нашел дело куда более насущное. Одна из них становилась утром в очередь за талонами на обед, другая же после обеда выстаивала талоны на ужин. Времена на Урале были голодные.
Прошло не менее недели, пока я, совершенно обалдев от чтения, решил провести испытание печи.
На мое счастье уже первые анализы газов, взятые из различных точек дымохода, показали, что горение идет совсем не там, где нужно.
Я снова засел в библиотеке и вскоре вручил директору эскиз переделки печи.
Требовалось на несколько суток приостановить производство эмалированной посуды.
Если я когда-нибудь испытывал острое желание умереть, то это было во время розжига переделанной печи.
Дождавшись, пока установится температура, я сказал, что можно загружать продукцию, и отправился выспаться перед завтрашним позором. Я не мог больше глядеть в глаза этим доверчивым людям.
Разбудили меня практикантки. К тому времени уже несколько партий посуды прошли обжиг, и все без брака.
Через три дня мы выехали в Москву, сдав малой скоростью увесистые ящики с посудой — подарок завода, врученный нам, как теперь принято выражаться, в теплой дружественной обстановке.
* * *
Проявленная мною в самом начале деятельности резвость не осталась без последствий. Когда на базе нашего отдела был создан трест «ОРГЭНЕРГО», меня назначили туда начальником контрольно-инспекторского отдела.
Номинально мне были подвластны вопросы рационализации по всей территории Союза. Фактически дело сводилось к тому, что два инспектора тщетно пытались выяснить, какие из предложений треста все же проводятся в жизнь, а я с утра до вечера присутствовал на всевозможных совещаниях, оставив в отделе изнывающую от безделья секретаршу.
Совещаний было по нескольку в день, в самых разнообразных учреждениях с обязательным чаепитием и бутербродами.
Помню одно из таких совещаний в ЦКК НК РКИ.
Речь шла об экономии топлива в Московской области. Мне было предложено дать перечень мероприятий. Я произнес получасовую речь, в которой изложил все рекомендации нашего треста. Когда я кончил, председательствующая Р. С.
Землячка спросила, сколько мне лет.
Я с гордостью сообщил, что уже 21.
Она пожала плечами и сказала, что никогда в жизни не видела такого неделового человека… В результате приняли решение обязать предприятия навести порядок на угольных складах. Это должно было дать 10 % экономии топлива, в два раза больше, чем полное выполнение утопических мер, о которых я докладывал.
Скоро мне опротивели до чертиков и совещания и бутерброды. Я обратился к управляющему треста с просьбой либо дать мне настоящую работу, либо отпустить на все четыре стороны. Он предложил мне заняться проблемой сжигания фрезерного торфа в паровых котлах. Специальных топок для этой цели тогда еще не существовало, и у кого-то родилась идея использовать торф в качестве добавки к антрациту на обычных колосниковых решетках.
Я охотно взялся за эту работу.
Опыты проводились на Трехгорном пивоваренном заводе. Мне дали всего одного помощника, и тот, кто знает, что собой представляет мощный паровой котел и сколько точек замеров нужно для его испытания, поймет, что к концу дня я сам мало отличался от инертной кучи торфа, сваленной в углу котельной.
Однако это было пустяком по сравнению с несомненным успехом опыта. Мое ликование по этому поводу не могли погасить даже недвусмысленные угрозы кочегаров, у которых вся эта затея с самого начала не вызвала восторга.
Новая победа техники делала их труд еще более тяжелым.
Был теплый июньский вечер. Я возвращался домой с испытания, чувствуя себя по меньшей мере Александром Македонским.
Тогда в Москве еще ходили допотопные трамваи с длинными скамьями вдоль вагона. Сидящих напротив пассажиров, очевидно, забавляла моя ухмыляющаяся рожа, и они тоже начали улыбаться. Такое дружелюбие со стороны посторонних людей привело меня в совершенно восторженное состояние. Однако почему-то улыбки пассажиров вскоре перешли в смех. Я машинально оглядел себя и обомлел. Мои любимые и единственные брюки из толстого вельвета были прожжены в самом интересном месте, так же, впрочем, как и трусы. То, что было выставлено для всеобщего обозрения… Лучше не продолжать. Очевидно, во время испытаний я облил себя щелочью, которая медленно и коварно сделала свое дело.
Домой я добрался переулками, прикрывая срам руками.
Несмотря на все старания Люли, брюки спасти не удалось. Они погибли так же бесславно, как и намерение сжигать фрезерный торф с антрацитом. В места, удаленные от торфоразработок, проще было доставлять уголь, а в торфяных районах использовать торф в чистом виде. Необходимые для этого конструкции топок вскоре были созданы.
Следующее задание, которое мне поручили, носило характер, я бы сказал, чисто детективный.
При анализе отчетности одного из московских заводов обнаружилось, что котлы там работают с небывало высоким коэффициентом полезного действия.
Испарительная способность топлива в них превышала все, известное в литературе.
Мне надлежало провести соответствующие испытания, выяснить, за счет чего были достигнуты такие успехи, и распространить опыт этой котельной на другие предприятия.
Определить испарительную способность топлива очень легко. Нужно замерить расход угля и воды. Для этого требуются весы и водомер. И то и другое оказалось в исправности. Паспорта их проверки не вызывали сомнений.
Я уже было решил приступить к полному испытанию котлов. Но какое-то подсознательное чувство не давало мне покоя, больно хитрая рожа была у кочегара.
У меня не было никаких определенных подозрений. Но все же я натянул комбинезон и полез в подвал ознакомиться со всей системой водоснабжения.
Вскоре мне удалось найти трубу, через которую спускалась в канализацию часть воды, уже прошедшая через водомер.
Секрет феноменальных достижений раскрывался очень просто. Кочегары получали премию за испарительную способность топлива и то, что не могли испарить в котлах, сливали в канаву.
Вряд ли этот опыт заслуживал широкого распространения, и все дело попросту замяли.
На этом моя деятельность на ниве рационализации энергохозяйства закончилась. Вышло постановление об организации Наркомата водного транспорта и заодно о мобилизации всех специалистов, имеющих к этому транспорту какое-либо отношение.
