Поэт. Не понимаю. На что вы намекаете?
Симпсон. По-видимому, вы не обратили внимания на то, что он назвал меня «синьор Синсоне»?
Поэт. Ну и что тут такого? Очевидно, это поэтическая вольность. Разве в приборе не существует для этого специальной шкалы?
Симпсон. О нет! Тут все обстоит иначе. «Версификатор» исказил мое имя совсем по другой причине. Вернее даже, он его уточнил.(С гордостью.) Потому что «Симпсон» этимологически равнозначно «Самсону» в его гебраистской форме «Синсон». «Версификатор», понятно, не мог этого знать, но, почувствовав в миг тревоги, что напряжение стремительно возрастает, он ощутил потребность в помощи и сам установил взаимосвязь между моим именем и именем древнего воителя.
Поэт(с глубоким восхищением). Поэтическую взаимосвязь!
Симпсон. Конечно! Если это не поэзия, то что же это?
Поэт. Да, да, очень убедительно. Ничего не скажешь.(Пауза). Вот только форма сонета не вполне соблюдена… Но…(с деланным смущением) пора, увы, перейти к более прозаическим вопросам. Я хотел бы еще раз посмотреть образец предварительного акта продажи.
Симпсон. Превосходно! Но, к сожалению, особенно смотреть там нечего. Вы же знаете этих американцев, с ними не поторгуешься.
Поэт. Две тысячи долларов, не так ли, синьорина?
Секретарша. М-м… Знаете, я не помню, право же, не помню.
Симпсон(вежливо улыбается). Вы изволите шутить. Две тысячи семьсот, включая запасные части. Упаковка за счет фирмы, двенадцать процентов таможенного сбора, доставка в течение четырех месяцев. Первый взнос в размере пятидесяти процентов, гарантия на год.
Поэт. А скидка старым клиентам?
Симпсон. Не могу, ей-богу, не могу. Иначе я лишусь места. Так и быть, скидка два процента. Учтите, при этом я лишаюсь половины заработка!
Поэт. Вы не человек, а кремень. Ну ладно, сегодня у меня нет настроения спорить. Дайте мне бланк предварительного заказа — лучше подписать, его сразу, пока я не передумал.
Звучит бравурная мелодия.
Поэт(обращаясь к публике). Вот уже два года, как я стал обладателем «Версификатора». Мои расходы еще не окупились, но польза от него огромная. Он не только безмерно облегчил мой поэтический труд, но и выполняет за меня все расчетные и денежные дела, предупреждает об истечении срока платежей и даже ведет переписку. У него обнаружились совершенно поразительные способности. Я научил его сочинять прозу, и он отлично справляется с любым заданием. Текст, с которым вы столь любезно ознакомились, тоже его детище.
Дино Буццати
АВТОМОБИЛЬНАЯ ЧУМА
(Перевод с итальянского Г.Богемского)
Однажды сентябрьским утром в гараж «Ириде» на улице Мендоса, где я случайно оказался, въехала серая машина какой-то экзотической марки и необычного вида, с иностранным номером, никогда раньше мне не встречавшимся.
Хозяин, я, мой старый друг главный механик Челада и рабочие — все мы были в задней части гаража, в ремонтной мастерской. Но сквозь стекло, отделявшее мастерскую от центрального зала, мы хорошо разглядели эту машину.
Из автомобиля вышел высокий, сутуловатый, чрезвычайно элегантный блондин лет сорока и с беспокойством стал озираться вокруг. Мотор не был выключен и работал на минимальных оборотах. Но он как-то очень странно стучал — ничего подобного я еще не слыхивал: это был какой-то сухой скрежет, словно в цилиндрах двигателя мололи камни.
Тут я увидел, что Челада внезапно побледнел.
— О мадонна, — пробормотал он. — Это чума. Как в Мексике. Мне это хорошо знакомо.
И он побежал навстречу незнакомцу. Тот был иностранцем и ни слова не понимал по-итальянски. Но механик прекрасно обошелся при помощи жестов, так ему хотелось, чтобы тот поскорее убрался. И иностранец — хотя мотор его машины издавал все такой же скрежет — уехал.
— Ну и здоров же ты врать, — сказал хозяин гаража механику, когда тот возвратился в мастерскую. Мы все его россказни слышали уже сотни раз и знали наизусть — невероятные истории Челады, который в молодости бывал и в Южной, и в Северной Америке.
Механик не обиделся.
— Увидите, увидите сами, — ответил он. — Для всех нас дело примет очень серьезный оборот.
Этот случай, насколько мне известно, был первым предвестником катастрофы, первым робким ударом колокола, предшествующим началу погребального звона.
Однако прошло целых три недели, пока появился новый симптом. В газетах было напечатано сообщение муниципалитета, составленное в весьма расплывчатых выражениях. Чтобы избежать «злоупотреблений и нарушения существующих правил», говорилось в сообщении, дорожной полиции и службе регулировки уличного движения придаются специально создаваемые отряды, в задачу которых входит осуществление контроля — не только на улицах, но и в домах и гаражах — за исправностью всех видов автотранспорта, как общественного, так и индивидуального, и в случае необходимости — принятие мер для отправки, даже немедленной, на консервацию. Истинный смысл, скрытый под этими общими словами, угадать было невозможно, и читатели просто не обратили на него внимания. Разве мы могли подозревать, что эти так называемые контролеры на деле самые настоящие божедомы, подбирающие и хоронящие мертвых?
Прошло еще два дня, прежде чем распространилась паника. Потом с молниеносной быстротой из одного конца города в другой разнесся невероятный слух: началась автомобильная чума.
Насчет происхождения и симптомов загадочной болезни ходили самые нелепые слухи. Говорили, что это инфекционное заболевание начинается с глухого скрежета в моторе, напоминающего хрип при катаре. Потом все соединения, все швы вздуваются безобразными горбами, поверхность покрывается желтой зловонной коркой, и наконец весь мотор разваливается и превращается в бесформенную груду валов, сломанных поршней и шестерен.
Если говорить о том, как распространялась болезнь, то полагали, что заражение происходит через отработанный газы. Поэтому автомобилисты избегали оживленных улиц, и центр города почти обезлюдел; там воцарилась тишина, которой раньше так жаждали и которая теперь была гнетущей, словно кошмар. О радостные автомобильные гудки, о веселая трескотня выхлопов — звуки старых, добрых времен!
Из-за тесноты в центре были покинуты и почти все гаражи. Те, кому негде было приткнуть машину, предпочитали оставлять ее под открытым небом, в каком-нибудь тихом, спокойном месте, например на лужайках на окраине города. А по ночам небо за ипподромом расцвечивалось багровыми отсветами — это горели на кострах погибшие от чумы автомобили. Их сваливали в кучу и сжигали на большом пустыре, окруженном забором, — в народе этот пустырь называли «лазаретом».
Что тут началось… Кражи и «раздевание» оставленных без присмотра автомобилей; анонимные доносы о якобы заболевших машинах, которые в действительности были здоровы (на всякий случай, чтоб избежать сомнений, их изымали и сжигали); злоупотребления со стороны санитарных команд, осуществлявших контроль и конфискацию; преступная безответственность тех, кто, зная, что его машина поражена чумой, все же продолжал на ней ездить, разнося заразу; гибель машин, внушавших подозрение, — этих сжигали еще живыми (их отчаянные вопли разносились далеко по городу).
Вначале, сказать по правде, было больше паники, чем убытков. Считают, что в течение первого месяца из двухсот тысяч автомобилей, имевшихся в нашей провинции, чума унесла не более пяти тысяч. Затем, казалось, наступила известная передышка, однако она привела к еще более тяжелым последствиям: некоторые водители тешили себя надеждой, что мор кончился, и опять на улицах начало циркулировать множество автомобилей, увеличивая возможность заражения.
Но вот эпидемия разразилась с новой силой. Автомобили, внезапно пораженные на улице чумой, стали самым обычным зрелищем. Мягкий рокот мотора вдруг делался прерывистым, переходил в неровный стук и сменялся неистовым железным скрипом и скрежетом. Мотор еще несколько раз всхлипывал, и машина останавливалась — бесполезная груда дымящегося лома. Но еще страшнее была агония грузовиков, мощный организм которых отчаянно сопротивлялся болезни. Эти чудовища, прежде чем умереть, испускали глухие стоны, из их недр доносились какие-то зловещие удары и душераздирающий лязг, пока пронзительный тонкий свист не возвещал об ужасном конце.
В то время я служил у одной богатой вдовы — маркизы Розанны Финаморе, которая вместе с племянницей жила в старинном родовом палаццо. Мне там было очень хорошо. Жалованье нельзя было назвать царским, но зато место — сущая синекура: всего несколько выездов днем, только в самых редких случаях — вечером и, конечно, уход за автомобилем. Это был большой черный «роллс-ройс», настоящий ветеран, но в высшей степени аристократического вида. Я им очень гордился. Даже супермощные спортивные модели теряли на улице свою обычную наглость при появлении этого давно устаревшего саркофага — за версту было видно, что в жилах его течет голубая кровь. Да и мотор у него, несмотря на возраст, был поистине великолепен. Одним словом, я любил его больше, чем если бы он даже принадлежал мне.
