Ознакомительная версия.
Между колоннами сохранилось несколько статуй. Те, что я недавно видела в замке Тур-де-Форс, были вроде бы похожи на них – и все же совсем не похожи.
Мы вошли в перистиль. Крыша здесь не сохранилась, на мозаичном полу валялись сухие листья и всякий мусор.
– Бабуля! Бабуля! – крикнул Лапсердаки во тьму.
Какое-то время ответом была лишь тишина, нарушаемая стрекотом цикад, а потом раздалось мерное тяжелое постукивание. Так вполне могли отдаваться по мозаике ослиные копыта. Ну, посмотрим, бабуля, кто тут кого съест...
И бабуля показалась. Маленькая старушонка в теплом платке и безрукавке из овчины поверх ветхого крестьянского платья. На ногах у нее были вязаные носки, и очень сомнительно, чтоб они скрывали копыта. А стучала палка, на которую старушка опиралась при ходьбе. Вот и говори после этого, что философы не болтают чушь!
– Хайре, баба Ламья! – сказал трактирщик. – Ты помнишь Дудоле?
Старушка ничего не ответила. Ее черные глазки почти терялись среди морщин.
– Дудоле просила, чтоб ты одолжила этой кирие то, на чем ты ездишь на свои прогулки. Бабушка, одолжи, а? Дудоле, она просто так не отвяжется. А я тебе пирожков принесу. Мягких.
Похоже, последний довод оказался решающим. Ламия перевела взгляд на меня и заговорила. Зубов у нее, как Баба-Яга и предупреждала, не было. Из-за этого, а также из-за того, что язык, на котором она изъяснялась, был невероятно архаичным, я с трудом понимала, о чем она вещает. Не сразу до меня дошло, что она интересуется, куда я направляюсь.
– В Торговище.
– О! – она сморщилась, хотя при ее морщинах, казалось, куда уж больше. – Какополис!
А старушка-то осведомлена о международном положении!
– Сама знаю. Но очень надо. Срочные дела. Как это... Агапе и аластерия!
Не уверена, что я правильно произнесла слово «месть». Старушка в ответ разразилась потоком слов, из которого я с трудом выловила вопрос, откуда я взялась.
– Отовсюду. – Не люблю уточнять свои анкетные данные, если только уж очень не припрет. – Где меня по жизни только не носило! Сейчас вот с запада приплыла... – Для доходчивости я ткнула рукой в сторону заката.
– А-а-а... вилде ягд! – понимающе произнесла ламия, и это прозвучало вовсе не по-эллински.
– Ну что вы, бабушка. Совсем я охотой не увлекаюсь, вовсе даже наоборот...
Но она, не слушая меня, поспешно заковыляла в глубь храма, во тьму. Поскольку Лапсердаки не двинулся с места, вряд ли это действие стоило трактовать как отказ. Оставалось ждать.
Затем из-за древних колонн и статуй раздался звук, изрядно меня озадачивший. Нет, точно – слух меня не обманывал, это было блеянье. И цокот копыт тоже был слышен – на этот раз копыт безошибочно. Бабушка трактирщика выгнала пред наши очи большую черную овцу. И торжественно указала на нее.
Должно быть, и у древних демонов когда-то наступает маразм. А болезнь сия, как известно, не лечится...
– Бабуля, вы чего-то не поняли. Мне не шашлык нужно делать и не тулуп шить, мне необходим транспорт, чтоб срочно попасть в Сильватрансу.
Но упрямая бабка похлопала овцу по спине и поманила меня, словно бы приглашая сесть.
– Престиагара магика... – бормотала она. – Быстро-быстро!
– Вы слушайтесь, кирия, – сказал Лапсердаки. – Если бабушка говорит, она знает, что говорит.
– Это верхом на овце ехать? Вы тут с ума посходили, что ли? – Я не езжу ни на ослах, ни на пони вовсе не из ложной гордости. У меня ноги длинные, при таких на низкорослом скакуне не шибко прокатишься. А тут овца! – Да она и веса моего не выдержит...
– Значит, не простая это овца, – пояснил трактирщик.
– Особая ездовая, получается? – Едва не рыча от негодования, я уселась на овцу. Против ожидания, та устояла. Хотя куда девать ноги, по-прежнему было неясно.
Ламия тем временем сняла с себя овчинную безрукавку и накинула мне на плечи.
– Зачем? И без того ведь жарко!
– Холодно, холодно, – повторяла настырная старуха до тех пор, пока я не напялила этот весьма изношенный предмет туалета.
Тогда бабка подняла палку и хлестнула овцу по курдюку. Та сорвалась с места и побежала с резвостью, какой я никак не ожидала от домашней скотины. Поскольку никакой сбруи предусмотрено не было, пришлось вцепиться руками в шерсть, а ноги согнуть в коленях, чтоб не волочились по земле. Колонны, статуи, кипарисы, скалы мелькали со все возрастающей скоростью, так что я не успела ни попрощаться с бабушкой и внуком, ни поблагодарить. Должно быть, в овце и впрямь было что-то волшебное или она была под заклятием.
Но какая насмешка судьбы! Мне и раньше приходилось ездить на заколдованном животном, но тогда это был конь чистейших кровей, а теперь что? Позорище... Хорошо хоть, никто не видит. Но это пока. А сколько мне на этой овце скакать придется до самой Сильватрансы?
Конь был, кстати говоря, такой же масти, что и овца. Вот что за пристрастия у колдунов к черному цвету? Прямо как у банкиров. Практично, я понимаю, и немарко, но однообразно. И опять же, ирония фортуны, – тот конь был из конюшни храма Края Окончательного, с каковым божеством и связаны мои нынешние неурядицы.
Пока я размышляла над тем, как низко пала, скаковая овца забралась довольно высоко в горы – пожалуй, конь бы так не сумел. Деревья кругом исчезли, нагромождения валунов тоже. Я видела только изломы скал.
Скрюченные ноги затекли, непроизвольно выпрямились и должны были удариться о землю. Или о камни. Но не ударились, а повисли.
Я глянула вниз, и выражение «как низко я пала» едва не приобрело буквальный смысл. Под ногами – и теми, что в сапогах, и теми, что с копытами – простиралась бездна.
Проклятая скотина летела! Я с новой силой судорожно вцепилась в шерсть. Овца повернула ко мне морду и заблеяла, и мне показалось, что блеянье это напоминает смех, то ли издевательский, то ли, наоборот, успокаивающий. Что ж, если бабушка была древним демоном, удалившимся от дел (или не совсем, судя по наличию в хозяйстве такой животины), то и овца вполне могла быть той же породы, что и волшебный Золотой Овен, за шкурой которого тщетно охотились хитроумный Нездесей и бард Шалфей. Этот Овен прилетел откуда-то из здешних краев в предгорья Кафказа, везя на спине детей короля Бестия – Никса и Перлу. Причем Перла, утащившая Овна, вместе с наиболее ценным содержимым отцовской сокровищницы не удержалась на лету, свалилась со спины животного в Радужное море и там утонула. Во всяком случае, так гласит официальная версия, по неофициальной – и более правдоподобной – ее столкнул в море брат, не желавший делиться Овном и казной.
Ох, да если б мы над морем летели, это ж одно удовольствие! В воду падать, если правильно сгруппироваться – вполне можно. И плаваю я прилично. А тут же одни скалы внизу, подумать и то страшно, не то что смотреть!
Ну, Гверн, что мне из-за тебя терпеть приходится! Если ты жив, за все мне ответишь при встрече.
А если не жив...
Если не жив, тогда ответят другие.
Становилось все холоднее. Ледяные ветры гуляли над вершинами, под равнодушными звездами, и овчинная безрукавка бабы Ламьи была как нельзя более кстати. Сейчас я не стала бы возражать, если бы старушка предложила целую шубу.
Воздух был разрежен, и голова у меня кружилась. Если не считать этого, а также холода, полет проходил нормально. На овце было не так тряско, как на ковре-самолете, и не так закладывало в ушах от ветра, как на драконе.
Море осталось далеко позади. Казалось, стало чуть светлее, а может, это отбрасывали отсвет заснеженные вершины Купатских гор, показавшиеся впереди. Зубы мои от озноба начали выбивать дробь. Возможно, в Балалаях я поднималась и повыше, но там я передвигалась по горам, а не над горами!
Потом овца стала снижаться. Хвала богам, не резко, а кругами, иначе к дроби зубовной прибавилось бы кровотечение из носа.
Долину обволакивал предутренний туман, и что делается внизу, я не могла рассмотреть – до тех пор, пока ступни мои не стукнулись – довольно чувствительно – о твердую поверхность. Овца приземлилась.
Выпустив, наконец, слипшуюся шерсть, я сползла со спины ездовой животины и постаралась оглядеться. Мы находились на поросшем травой горном склоне. Больше ничего в сумраке и тумане разобрать было нельзя. К тому же у меня так затекли ноги и кружилась голова, что я не в состоянии была сделать ни шагу. Пришлось опуститься на землю. Овца отошла в сторонку и принялась щипать трапу. И то – проголодалась, наверное. Мне же было не до еды. От усталости и оттого, что вновь стало тепло, меня разморило, и я мгновенно уснула.
Эта сонная одурь длилась, должно быть, не меньше двух часов, потому что, когда я разлепила веки, солнце стояло уже высоко. Туман истаял, а вместе с ним исчезла и овца. И правильно сделала. Теперь, когда тошнота и головокружение прошли, голод мог сподобить меня на многое. А меня с детства учили, что есть ездовых животных нехорошо. Тем более волшебных. Впрочем, нехорошо есть любое существо, оказавшее тебе услугу, хотя многие люди придерживаются прямо противоположной точки зрения.
Ознакомительная версия.
