— Ночью я попробую сделать вылазку! — пообещал Мах. — Посмотрю, как у них обстоят дела с личной охраной.
— Попробуй, попробуй, — согласился Силика. — Рубака ты знатный. Рискованно, конечно, но эти уроды точно не ждут от нас такой наглости. А с твоими способностями, глядишь, что-нибудь и получится… Ладно, вы оставайтесь — у вас наверняка есть о чем поговорить после долгой разлуки, — а я найду Палуча и Клота, обрадую их, что ты благополучно вернулся… Бывшего Рудаля я, если не возражаете, возьму с собой.
* * *
Благородная Анюта ворвалась в комнату подобно маленькому, но чрезвычайно шустрому урагану. Мах даже рта раскрыть не успел, а рыжеволосое стихийное бедствие уже повисло на его шее и радостно защебетало, сопровождая монолог счастливым повизгиванием:
— Дорогой, наконец-то ты вернулся! А у нас тут такое творится! Такое! То и дело в стены бьют камни! Просто ужас! Так страшно! Особенно по ночам, когда рядом нет крепкого мужского плеча! Я так по тебе соскучилась! Но сейчас все уже позади! Ты вернулся! Я так рада!! Так рада!!!
«Вот ведь принесла нелегкая!» — это вместе с растерянностью ясно читалось на физиономии Маха. Но Анюта в его лицо не вглядывалась, она осыпала своего жениха поцелуями.
— А я, между прочим, предупреждал, — раздался из-за спины ехидный шепоток деда Пузыря. — Сколько я тебе талдычил: слушай старших, слушай старших. Но ты все по-своему норовишь! Теперь вот расхлебывай!
— Здравствуй… Анюта… — прохрипел Мах, пытаясь осторожно отодрать от своей шеи чересчур темпераментную графскую дочку.
— И это все?! «Здравствуй, Анюта» — и все?! — Она обиделась, отцепилась, и рыцарь смог наконец поставить ее на пол.
В ту же секунду в него, как камни из катапульт, полетели упреки:
— И. это после двух месяцев разлуки! Той ночью ты был куда красноречивее! Или ты меня уже разлюбил? Что, уже не рад видеть? Не молчи, отвечай!
— Рад, — буркнул Мах, старательно отводя взор от сверкающих яростью глаз кураски.
Лула, только что весело и непринужденно рассказывавшая Верду о своем народе и бытовой магии курасов, теперь буквально кипела от гнева.
— Ах ты, стерва наглая! — сквозь зубы прошипела она, медленно поднимаясь из кресла. — А ну, убери руки от моего мужчины!
Анюта, только теперь заметившая кураску, быстренько смерила взглядом соперницу, после чего презрительно фыркнула, повернулась к Маху и небрежно полюбопытствовала:
— Дорогой, а это что еще за пугало? И о чем оно… — Анюта подчеркнула это слово, — там лепечет?
Столь откровенное пренебрежение переполнило чашу терпения Лулы, и она, не говоря лишних слов, с трясущимися от праведного гнева губами, бросилась на обидчицу. Если бы не ловкость Маха, сумевшего перехватить руки кураски в паре вершков от лица Анюты, последней вряд ли удалось бы избежать памятных царапин. Тут уж и аристократическая надменность Анюты бесследно испарилась. Быстро пересилив испуг, она снизошла до общения с кураской:
— Дура! Припадочная! Психопатка!
— Дрянь! Стерва! Потаскуха! — не осталась в долгу Лула, рвущаяся из рук Маха.
Мах, желая всех примирить, робко попросил:
— Девушки, не надо.
— А ты заткнись! — в унисон рявкнули обе его подружки и продолжили диалог, но уже стараясь вовлечь в него и Маха.
— Мах, что ты нашел в этой драной кошке? Чего это она тут бормочет, будто ты — ее мужчина?! Да ты только посмотри на нее: глупая, взбалмошная деревенщина! Злая, никаких манер! Чуть что, бросается глаза выцарапывать! Мах, ты сам подумай, разве такая сумасшедшая может быть баронессой?
— Сейчас же пусти!.. Вот, значит, как? Значит, тебя здесь подружка дожидалась? Что ж ты о ней в Вечнозеленом лесу ни разу не вспомнил? Значит, эта выдра — твоя невеста?
— Отец, сделай что-нибудь! Помоги! — взмолился Мах.
— Еще чего… — отмахнулся Верд, поспешно пересаживаясь подальше от разъяренных девиц. — Сам, сынок, сам разбирайся. А я стар уже, мне такие потрясения ни к чему.
— Да отпусти же! Мне больно!.. — неистовствовала Лула.
— Не отпускай ее, дорогой, поделом ей! — злорадствовала Анюта. — В другой раз будет вести себя тише. А то бросается на людей со своими когтищами!..
— Мах, кто тебе дороже? Я или она?! А ну, отпусти меня!
— Сперва пообещай, что не будешь царапаться, — попросил Мах.
— Что-о?! Он еще и условия ставит! — взъярилась кураска. — Отпусти, тебе говорят!
— Размечталась! Ха!.. Держи, держи ее, дорогой! — подбадривала графская дочка.
— Мах, ты кого слушаешь?! Если любишь меня, сию же секунду отпусти мои руки, — продолжала бесноваться Лула.
— При чем здесь моя любовь? Если я их отпущу, ты тут же начнешь царапаться, — пробормотал Мах и с надеждой в голосе попросил: — Пообещай, что не будешь, и я тут же тебя отпущу.
— Значит, там, в лесу, ты меня обманул, а на самом деле не любишь?!
— Наконец-то дошло! — поспешила добить соперницу благородная Анюта. — Меня он любит, милочка, меня и больше никого! Заруби это себе на носу! А ты — всего лишь мимолетное увлечение! Сама подумай, какая из тебя баронесса, с твоими-то манерами? Только не надо трагедию разыгрывать. Небось сама Маха окрутила, а теперь строит тут из себя несчастную жертву…
От убийственной логики графской дочки Лула вдруг впала в какое-то странное оцепенение, она даже перестала вырываться из крепких рук рыцаря. Вместо этого она застыла на месте, распрямив спину, расправив плечи и гордо вскинув голову. Простояв так без малейшего движения секунд пять, она начала медленно разводить руки в стороны. Мах по-прежнему крепко сжимал ее запястья и попытался было помешать, но, несмотря на его недюжинную силу, он не смог даже на секунду замедлить плавное движение хрупких рук девушки — в них откуда-то влилась исполинская мощь! Разведя руки на ширину плеч, Лула резко ими тряхнула, и ладони Маха сорвались с ее запястий.
Почувствовав неладное, Анюта истошно завизжала, Лула же стремительно сорвалась с места… Но прыгнула она не на перепуганную соперницу, а в открытое окно.
Пару секунд Мах, Анюта и Верд пребывали в оцепенении, но едва к ним вернулась способность двигаться, они, подстегиваемые самыми нехорошими предчувствиями, со всех ног бросились к окну. Шутка сказать, комната Верда располагалась аж на четвертом этаже замка.
* * *
В отличие от оборотней курасы довольно редко меняют обличья, а некоторые за всю жизнь не переживают ни единого перевоплощения. И не потому, что курасы не хотят превращаться или им это не нравится, дело в том, что они не могут при этом владеть собой. У курасов перемена обличья совершается неожиданно для них самих. Раз — и вместо маленького кураса, доброжелательного и умного, он уже огромный ящер, злобный и тупой.
Когда у Лулы лопнуло терпение, с ней это и случилось. Поэтому, когда Верд, Мах и благородная Анюта выглянули в окно, изломанного тела Лулы под стенами замка они, к счастью, не обнаружили. Зато они увидели огромную грязно-серую драконицу, которая с удивленным выражением на клыкастой морде спокойно парила этажом ниже. Драконица тоже заметила высунувшихся из окна людей и, радостно пискнув, замолотила крыльями, быстро набирая высоту. К счастью, все трое успели отскочить, и зубастая пасть, звонко клацнувшая в оконном проеме, не причинила им никакого вреда. Разочарованно взревев, драконица попыталась было просунуть голову в окно и продолжить охоту, благо гибкая полуторасаженная шея вполне это позволяла. Но тут в ее бронированное брюхо вдруг ударил здоровенный обломок скалы, влетевший в очередную брешь защитного купола. Камень был уже на излете и особого вреда драконице не причинил, но разъярил изрядно. Обиженно взвыв, она ловко развернулась в воздухе и полетела на катапульты.
— Не-ет! Стой! Вернись! — закричал вслед драконице Верд, в отчаянии заламывая руки.
— Отец, в чем дело? — забеспокоился Мах.
— Она сейчас разнесет наш купол! — сдавленным от волнения голосом пояснил старый барон.
— А разве купол не отбросит ее, как отбрасывает камни? — спросила Анюта и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Сейчас ка-ак врежется лбом! Бедная девочка, мне ее даже жалко — у нее наверняка вскочит на лбу огромная шишка. И она станет драконом-единорогом.
Когда говорливая барышня наконец замолчала, старый барон объяснил:
— Она не камень, она дракон. А драконы к магии малочувствительны. Заклинаний, из которых сплетен наш купол, она даже не заметит. Вот, смотрите! Что я вам говорил!
И вправду: драконица без усилий преодолела магический барьер.
— Видите, какая огромная дырища осталась после нее. Такую нам уже вряд ли удастся залатать. Теперь купол развалится. О-о, это конец!
За пределами купола на драконицу обрушился целый град камней. Ни на мгновенье не переставая реветь от боли и обиды, Лула обрушила свое бронированное тело на дюжину стоящих рядком катапульт и начала с остервенением крушить все вокруг, сея в стане врага ужас и панику. Но бывалые рубаки, у которых за плечами был опыт десятилетней междоусобицы, довольно быстро оправились от потрясения и попотчевали драконицу настоящим дождем из стрел. Пришлось Луле бросить недоломанные катапульты и отступить.
