– Гмм? Ох. Я так не думаю, сказал Урн, рассеянно. – А ты сможешь?
– Что?
– Ты сможешь заставить ее работать?
– Ох. Возможно. Это только трубы и вес, в конце концов. Гм. Урн по-прежнему глубокомысленно взирал на паровую повозку. Симони многозначительно кивнул сержанту, показывая, что он может уходить, а потом попытался предпринять мысленную межпланетную экспедицию, необходимую, чтобы добраться туда, где был мир Урна. Он тоже попытался поглядеть на повозку. – Когда вы сможете его завершить?
– Гмм?
– Я сказал… – Завтра поздно ночью. Если мы будем работать всю эту ночь. – Но она нужна нам к завтрашнему утру! У нас не будет времени убедиться, будет ли она работать!
– Первое время она будет работать, сказал Урн. – Действительно?
– Я ее сделал. Я в ней смыслю. Ты разбираешься в мечах и копьях, и всем прочьем. Я разбираюсь в том, что кружит и вертится. Первое время она будет работать. – Хорошо. Но, у меня есть другие дела… – Отлично. Урн остался один в сарае. Он рассеянно взглянул на молот, а потом на железную повозку. Здесь не умели правильно лить бронзу. Их железо было смешно, просто смешно. Их медь? Ужасна. Они, казалось, могли сделать сталь, раскалывающуюся от удара. За многие годы Квизиция выполола всех хороших кузнецов. Он сделал все, что мог, но… – Не спрашивайте меня, что будет дальше, тихо сам себе сказал он.
* * *
Ворбис сидел в каменном кресле в саду, с рассыпанными вокруг бумагами. – Ну?
Коленопреклоненная фигура не подняла глаз. Двое стражей стояло над ней с обнаженными мечами. – Люди Черепахи… люди составили какой-то заговор, сказал повизгивающий от ужаса голос. – Конечно. Конечно, сказал Ворбис. – И в чем суть?
– Есть такая… когда вы будете утверждаться Ценобриархом… такое устройство, такая машин, которая движется сама собой… они вышибут ворота Святилища… Голос затих. – И где это устройство теперь? – сказал Ворбис. – Я не знаю. Они покупали у меня железо. Это все, что я знаю. – Железное устройство. – Да. человек глубоко вдохнул – это был полу вдох, полу всхлип. – Говорят… стража сказала… мой отец у вас в тюрьме и вы можете… я умоляю. Ворбис взглянул вниз на человека. – Но ты боишь ся. сказал он. – что я могу с тем же успехом бросить в темницу тебя. Ты думаешь, что я такой человек. Ты боишься, что я могу подумать, что раз этот человек связан с еретиками и богохульниками родственными отношениями… Человек продолжал упорно смотреть в землю. Пальцы Ворбиса мягко обвились вокруг его подбородка и подняли его голову, пока они оказались глаза в глаза. – То, что ты сделал, хорошо, сказал он. Он взглянул на одного из стражников. – Отец этого человека по-прежнему жив?
– Да, лорд. – По прежнему способен ходить?
Инквизитор пожал плечами. – Д-д-а, лорд. – Тогда сию минуту выпустите его, отдайте его под надзор его исполненному долга сыну, и отпустите их обоих назад домой. Армии страха и надежды бились в глазах информатора. – Спасибо, лорд. – сказал он. – Иди с миром. Ворбис следил, как один из охранников проводил человека из сада. Потом он рассеянно махнул рукой одному из высокопоставленных квизиторов. – Мы знаем, где он живет?
– Да, лорд. – Хорошо. Инквизитор замешкался. – А это… устройство, лорд?
– Ом говорил со мной. Машина, которая двигается сама собой? Это противно здравому смыслу. Где у нее мускулы? Где ее мозг?
– Да, лорд. Инквизитор, звавшийся дьяконом Кусачкой находился там, где был вчера, в месте, где он не был уверен, что хочет быть сейчас, ибо ему нравилось мучить людей. Это было простое желание, из тех, что в изобилии удовлетворялись в недрах квизиции. И он был одним из тех, кого Ворбис ужасал весьма специфически. Мучить людей потому, что это тебе нравится… это можно понять. Ворбис мучил людей просто потому, что считал, что их следует помучить, без вдохновения, с какой-то болезненной любовью. По опыту Кусачки, люди в конечном счете не выдумывают, перед эксквизитором. Конечно, таких вещей, как устройства, которые двигаются сами собой, нет и быть не может, но он сделал мысленную заметку увеличить количество стражи… – Конечно, сказал Ворбис, во время завтрашней церемонии будут беспорядки. – Лорд?
– Я располагаю… специальным знанием, сказал Ворбис. – Конечно, лорд. – Ты знаешь предел выдержке мускулов и сухожилий, дьякон Кусачка. У Кусачки сложилось мнение, что Ворбис находился где-то по ту сторону безумия. Он имел дело с обыкновенным безумием. Исходя из его опыта, на свете было великое множество безумных людей, и многие из них становились еще более безумны в тоннелях Квизиции. Но Ворбис прошел прямо через этот красный коридор и выстроил нечто вроде логической системы на другом его конце. Рациональное мышление, состоящее из безумных компонентов… – Да, лорд, сказал он. – Я знаю предел человеческой выдержке.
* * *
Была ночь, и было холодно для этого времени года. Лу-Тзе пробрался во мрак сарая, усердно подметая. Иногда он доставал из тайников своей робы тряпку и что-нибудь полировал. Он надраивал внешнюю сторону Движущейся Черепахи, низкой и угрожающей, неясно вырисовывавшейся среди теней. Он промел себе дорогу к печи, где некоторое время наблюдал. Отлив хорошего металла требует полной концентрации. Не удивительно, что боги роятся вокруг одиноких кузен. Так многое может произойти неправильно. Легкая неправильность в подборе ингредиентов, секундное замешательство… Урн, почти засыпавший на ходу, заворчал, когда его разбудил толчок и нечто было всунуто ему в руки. Это была чашка чая. Он взглянул в маленькое круглое лицо Лу-Тзе. – Ох, сказал он. – Спасибо. Большое вам спасибо. Кивок, улыбка. – Почти готово, сказал Урн, более или менее сам себе. – сейчас просто надо дать остыть. Дать остыть воистину медленно. Иначе оно кристаллизуется, видите ли. Кивок, улыбка, кивок. Это был хороший чай. – А, ладно, эта отливка не так и важна, сказал Урн, зевая. – Всего-шь рычаги управления… Лу-Тзе осторожно поддержал его и направил на сидение на куче древесного угля. Потом он подошел и некоторое время наблюдал за печью. Кусок железа светился в изложнице. Он вылил на него ведро холодной воды и посмотрел, как огромное облако пара поднялось и развеялось, потом забросил на плече свою метлу и быстро бросился прочь. Люди, для которых Лу-Тзе был лишь случайной фигурой позади очень медлительной метлы, были бы изумлены такой скоростью пробежки, особенно у человека в шесть тысяч лет, который не ест ничего, кроме нешлифованного риса и пьет только зеленый чай с брошенным туда кусочком прогорклого масла. Неподалеку от главных ворот Цитадели он перестал бежать и начал мести. Он промел до ворот, обмел сами ворота, кивнул и улыбнулся солдату, глазевшему на него, а потом додувшему, что это все – лишь слабоумный старый дворник, пополировал одну из ручек ворот, и промел себе дорогу среди пассажей и арок до огорода Бруты. Он увидел фигуру, сгорбившуюся среди тыкв. Лу-Тзе нашел коврик и пробрался обратно в огород, где Брута сидел скрючившись с мотыгой на коленях. Лу-Тзе на своем веку, который был продолжительнее, чем видывали целые цивилизации, видел много агонизирующих лиц. Лицо Бруты было наихудшим. Он обернул коврик вокруг плечей епископа. – Я не слышу его, хрипло сказал Брута. – Это может значить, что он слишком далеко. Я стараюсь так и думать. Он может быть где угодно. За многие мили!
Лу-Тзе улыбнулся и кивнул. – Опять все с начала. Он никогда не велел никому что-либо делать. Или не делать. Ему все равно!
Лу-Тзе кивнул и улыбнулся еще раз. Его зубы были желтые. Это был его двухсотый набор. – Ему не должно быть безразлично!
Лу-Тзе исчез в своем углу снова и вернулся с плоской чашкой, полной чего-то вроде чая. Он кивнул, улыбнулся и предлагал ее до тех пор, пока Брута взял и сделал глоток. Вкус был такой, словно кто-то бросил в горячую воду мешок лаванды. – Ты не понимаешь ничего из того, о чем я тут говорю, верно? – сказал Брута. – Не слишком много, сказал Лу-Тзе. – Ты можешь говорить?
Лу-Тзе приложил к губам морщинистый палец. – Большой секрет, сказал он. Брута взглянул на маленького человечка. Что он знал о нем? Что кто-нибудь о нем знал?
– Ты говоришь с богом, сказал Лу-Тзе. – Откуда ты знаешь?
– Признаки. Людям, которые говорят с Богом, тяжело живется. – Ты прав! Брута взглянул на Лу-Тзе поверх чашки. – Почему ты здесь? сказал он. – Ты не омнианец. И не эфебец. – Вырос неподалеку от Пупа. Давно. Теперь Лу-Тзе чужой всюду, куда приходит. Лучше всего. Изучал религию в храме дома. Теперь идет туда, где есть дело. – Возить землю и подрезать деревья?
– Верно. Никогда не был епископом или большой шишкой. Опасная жизнь. Всегда будь человеком, который чистит скамьи в церкви или подметает под алтарем. Никому нет дела до полезного человека. Никто не интересуется маленьким человеком. Никто не помнит имени. – Именно это я и собирался делать! Но это не сработало. – Найди другую дорогу. Я выучился в храме. Мне сказал старый наставник. Во время передряг всегда помни мудрые слова старого и почтенного мастера. – Какие?
