– Не надо про троллей, – скривился психоаналитик.
Развнедел собрался удивляться дальше, но тут что-то вспомнил и понимающе махнул бровями.
– Да, Харлей ведь со зверями не в ладах. Ну так эти тролли, знаете, как на этих зверей охотятся?
Психоаналитик начал зеленеть.
– Возьмут двух слонов (Харлей затрясся), натянут между бивнями десяток питонов (зубы профессора начали выстукивать популярную мелодию «Нас не догонят – мы сзади») и запускают в джунгли. А там столько живности (психоаналитик экстракласса попытался спрятаться под кушеткой), верещат все, пищат, стрекочут, ухают, гукают, каркают… куда это он?
– Зачем? – прохрипел Фантом, полупридушенный телом Харлея.
– Пойду я, – сказала Амели и отправилась восвояси. Она всегда очень переживала, когда ее обожаемый профессор попадал в неловкое положение. Да еще в шкафу.
– А и точно, если специалисты опытные, то в шкаф запросто помещаются, – сказал Развнедел. – Ладно, вас я проведал. Пойду Клинча проведаю.
Тень внизу сидела на крыше главного корпуса Первертса и озабоченно шевелила ушами. Она тоже умела слышать эхо звуков будущего, но, в отличие от небесной Тени, ей эти звуки совсем не нравились. «Мда», – сказала тень, махнула хвостом и потрусила к чердачному окну. Если бы поблизости оказался независимый наблюдатель, он бы с удивлением отметил, что у тени строгая кошачья морда. Впрочем, что тут удивляться – у волшебного кота Кисера всегда была при себе строгая кошачья морда.
Название это довольно условно.
Свою комнату бывший майор волшебного спецназа, а ныне завхоз Школы волшебства Мистер Клинч разрисовывал собственноручно и неоднократно. Яркие маскировочные цвета со временем перемешались в не поддающийся описанию оттенок, который Клинч почему-то определил как «пятнисто-зеленый».
Внутри царил строгий армейский бардак: начищенные до блеска сапоги перегораживали вход; настенные командирские часы с абсолютной точностью отсчитывали время, хотя и обходились при этом без минутной стрелки; аккуратные стопки портянок использовались в качестве табуреток; отполированная несколькопудовая[17] гиря находилась точно в центре комнаты. Точно под гирей плющился пропахший пылью и нафталином серый колпак.
Хозяин комнаты – мрачный розовощекий крепыш средних веков – описывал вокруг шляпы правильные окружности и ходил по ним, приговаривая:
– Попался, голубчик!
Галантерейный пленник издавал сдавленные звуки, подтверждающие, что гиря настроена на максимальную нагрузку.
– Что ты там говоришь? – остановился Клинч. – «Такое было время»? «А что я один мог сделать»? Нет уж, дудки!
В доказательство своей правоты майор в отставке выхватил из-за пазухи пару дудок и потряс ими перед условным носом колпака.
– Помнишь, кепка с ушами, выпускное распределение? Как ты веселился, направляя меня в Высшую Школу Ментодеров? А я ведь фундаментальной магией заниматься хотел! Тонкий Астрал изучать! Мечтал, что моим именем назовут новое заклинание!
В ярости Мистер перешел на строевой шаг. «Цилиндр недоношенный» издал пронзительное мычание.
– Что?! То есть ты считаешь, что я нашел свое место в жизни? А ты знаешь, что такое кросс по пересеченной местности с полной выкладкой? Да еще под видом влюбленной парочки! Да еще в одиночку! А потом, когда я попал под Трубу Мордевольта[18], не ты, тюрбан-переросток, нашептывал ректору, что нельзя меня даже на испытательный срок брать?
Колпак приступил к серии возмущенно-отрицающих звуков.
– Ты-ты! Не отнекивайся! Хорошо, что Бубльгум оказался человек порядочный, даром что подлец и обманщик, приютил меня. Но кто, – голос Клинча зазвучал патетически, – кто вернет мне потерянные годы? Молодость мою?
– Чего шумишь?
Мистер раздраженно оглянулся:
– Стучаться надо, дежурный!
– Извиняй, я думал, ты тут один, – Развнедел выпрямился и гулко стукнул головой о косяк. Висящий над дверью диплом «Лучшему Клинчу среди школьных завхозов» покачнулся, но не упал, а отполз по стене в сторону.
Клинч с досадой крякнул. Уткой. Потом селезнем. Потом махнул рукой.
– Так чего шумишь? – повторил профессор, входя в комнату и разметывая по пути шеренгу сапог.
– Молодость возвращаю!
– Чью?
– Да мою.
– Кому?
– Себе.
– А-а-а, – задумчиво протянул Развнедел.
Декан Чертекака умел очень хорошо имитировать задумчивость, что позволяло маскировать природное тугоумие в присутствии проверяющих. Впрочем, производство шума с целью вернуть молодость поставило бы в тупик кого угодно.
– Так я чего пришел, – продолжил профессор. – Может, уже пора сигнал давать? На праздничный ужин?
Клинч посмотрел на дудки, которые все еще сжимал в кулаке, и мотнул головой:
– Сначала решу проблему с потерянной молодостью! Сначала делу время, а потом посмотрим, кто посмеется последним! Правда жизни. Сам придумал.
Развнедел внимательно затаращился на центр комнаты.
– Я, конечно, извиняюсь, – сказал он, – но, по-моему, там под гирей – не твоя молодость. Это наш Распределительный Колпак. Мы им студентов распределяем. Кого в Чертекак, кого еще куда.
– Вот этот цилиндр недоношенный «еще куда» меня и распределил! И все, прощай молодость! Береги честь смолоду, не уберег – все, хана.
– А-а-а, – повторил трюк с задумчивостью Развнедел. – Понятненько. И что делать думаешь?
Клинч прищурился.
– Думаю распороть и пустить на ветошь (Колпак икнул). Или распустить и связать варежки (Колпак застонал). Или постирать и продать на блошином рынке?[19]
Колпак принялся яростно вырываться из-под гири. Завхоз осклабился. Развнедел нахмурился.
– Не пойдет.
– Пойдет! – уверенно заявил Клинч. – На ура пойдет. Если цену не задирать, то за пару деревянных уйдет как миленький! В зубы не посмотрят!
– Не пойдет – в смысле не годится, – пояснил Развнедел. – У нас распределение выпускников через месяц. Кто их распределять будет? Я, что ли?
Декан снял гирю и сунул волшебную шляпу в карман.
Клинч уставился на Развнедела. Развнедел пару раз отжал гирю и задумался, держа спортивный снаряд над головой.
– И потом, продашь ты эту шляпу за пару штук, на новую молодость все равно не хватит. Лучше продай летом как панамку. Во-первых, сезон, во-вторых, выпускное распределение уже пройдет. Хотя нет, потом же вступительное распределение. Ну, значит, продай зимой как ушанку. А еще лучше следующим летом, после следующего выпускного. Или следующей зимой…
Тут декан Чертекака поднял голову, увидал гирю и приятно удивился:
– Во я даю. Как говорит народная мудрость, сила есть!
Развнедел грохнул гирей о пол. Вторую часть народной мудрости он не знал.
– Так это, жрать-то будем сегодня или как?
Клинч молчал, глядя в окно на башню Орлодерра. В майорской голове смутно, как утреннее привидение, колыхался большой и красивый план школьных реформ, первым пунктом которого убедительно обосновывалась необходимость списания Распределительного Колпака с последующей передачей в руки школьного завхоза на его, завхоза, полное усмотрение. А распределять студентов предписывалось не посредством вздорной шляпы, а с помощью точного, объективного и неподкупного механического устройства.
– Так это, жрать-то…
– Ага, – рассеянно сказал Клинч, – сейчас… Будет и на вашей улице, не отвертитесь…
И продолжил смотреть в окно напротив.
По ту сторону стены между мирами началось движение. Несколько плотных теней, стирая с неба звезды, подплыли к приоткрытой двери и заглянули вниз. Первертс с такой высоты походил на подсвеченный муравейник. А тени – на муравьедов. Вернемся-ка мы лучше на землю.
Вообще-то раньше эта комната была Перламутровой, но с прошлой осени здесь проживал юный научно-магический гений Порри Гаттер вместе со своим другом, юным гением политтехнологий Сеном Аесли. Однажды научно-магический гений, несмотря на активные возражения гения политтехнологий, решил выяснить, что произойдет, если демон встретится с антидемоном, – и комната приобрела свой нынешний, закопченно-черный цвет.
Идея заменить Древний Распределительный Колпак точным механическим устройством не зря пришла к завхозу именно при взгляде на окно Черной комнаты. За неполный год обучения в Школе волшебства Порри Гаттер успел серьезно расшатать основы традиционного Магобуча[20], применяя достижения мудловского прогресса где только можно, и везде, где нельзя. Дело дошло даже до экспериментального включения мудловских дисциплин в школьную программу Первертса[21].
Сен Аесли эксперименты не любил, считая их глупым развлечением для тех, кто слаб в теории. «Если действие нельзя заменить его обдумыванием, – говорил Аесли, – то стоит подумать, есть ли смысл в таком действии».
