– Казначе-е-ей! Спускайтесь сейчас же! – рявкнул в свой мегафон Аркканцлер Наверн Чудакулли. – Вы же знаете, я не велел вам подниматься выше стен!
Казначей мягко спланировал на лужайку.
– Я вам нужен, Аркканцлер?
Чудакулли помахал у него перед носом листком бумаги.
– Вы мне говорили вчера, что мы тратим кучу денег на гравировщиков, верно?
В мозгу Казначея начали набирать скорость какие-то шестеренки.
– Я так говорил? – переспросил он.
– Вы сказали, это подрывает наш бюджет. Очень хорошо это помню.
Зубцы наконец зацепились друг за друга в черепной коробке Казначея.
– О, да, да. Точно, – сказал он. – Целое состояние тратим каждый год, опасаюсь. Гильдия Граверов…
– Вот этот парень утверждает, – Аркканцлер взглянул на листок, – что может сделать нам десять копий текста в тысячу слов за один доллар. Это дешево?
– Думаю, гм, здесь какая-то ошибка была в гравировке, Аркканцлер, – сказал казначей, наконец придав своему голосу мягкий увещевательный тон, наиболее подходящий для общения с Чудакулли. – За эти деньги у них даже покупка самшита не окупится.
– Здесь говорится, – шелест бумаги, – вплоть до шрифта десятого размера, – заявил Чудакулли.
Казначей на секунду потерял самообладание.
– Это просто смешно!
– Что?
– Извините, Аркканцлер. Я имею в виду, это не может быть правдой. Даже если кто-то умудрится вырезать такие мелкие буквы, они раскрошатся после пары оттисков.
– О, вы неплохо в этом разбираетесь, да?
– Ну, мой двоюродный дядя был гравировщиком, Аркканцлер. И счета за печать главная статья наших расходов. Впрочем, я могу определенно заявить, что уговорю Гильдию снизить расценки до очень…
– Они приглашают вас на свои ежегодные пирушки?
– Ну, в качестве ключевого клиента, Университет, конечно же, получает приглашения на их ежегодный обед и я, как ответственное лицо, естественно, считаю своей обязанностью…
– Пятнадцать перемен блюд, я слыхал.
– …и, конечно, поддерживать дружеские отношения с Гильдиями является частью нашей поли…
– Не считая орешков и кофе.
Казначей помедлил. Аркканцлер имел тенденцию сочетать ослиное упрямство с нервирующей прозорливостью.
– Проблема в том, Аркканцлер, – попытался объяснить он, – что мы всегда были очень против использования наборных шрифтов для решения магических задач, потому что…
– Да, да, об этом я знаю, – прервал его Аркканцлер. – Но ведь каждый день появляется что-то новое, все чаще и чаще… Всякие формы и графики, и бог знает что еще. Вы же знаете, я всегда мечтал воплотить в жизнь концепцию безбумажного офиса…
– Да, Аркканцлер, именно поэтому вы прячете бумаги в буфете и по ночам выбрасываете их из окна.
– Порядок на столе, порядок в голове, – объявил Аркканцлер.
Он сунул листовку в руки Казначею.
– Просто быстренько смотайтесь туда, и проверьте, не пустая ли это похвальба. Пешком, пожалуйста.
На следующий день Вильяма как будто силой притянуло в сарай позади «Ведра». Помимо всего прочего, ему просто нечем было заняться, а он не любил ощущать себя бездельником.
Как говорится, в мире есть два типа людей. Одни, увидев заполненный наполовину стакан, говорят: он наполовину полон. Другие говорят: он наполовину пуст.
Но на самом деле, мир принадлежит тем, кто, взглянув на стакан, заявляет:
– А что это тут? Извините? Извините? Это мой стакан? Я так не думаю. Мой стакан был полон до краев! И он был гораздо больше!
А на другом конце барной стойки полным-полно людей, чей стакан был разбит, или опрокинут (обычно как раз одним из тех, кто требовал стакан побольше), или у которых вообще нет стакана, потому что их оттерло от бара толпой и они так и не смогли привлечь к себе внимание бармена.
Вильям был одним из них, бесстаканных. Что особенно странно, потому что он родился в семье, которая не только обладала весьма большими стаканами, но и могла себе позволить нанять официантов, которые вежливо толпились вокруг с бутылками и постоянно подливали напитки.
Это была преднамеренная бесстаканность, а началось все очень давно, когда его отправили в школу.
Старший брат Вильяма, Руперт, отправился в Школу Гильдии Убийц Анк-Морпорка, которая всеми признавалась как лучшая в мире школа для класса обладателей первоклассных полных стаканов. Вильям, как менее важный младший сын, был отправлен в Хагглстоунс, школу-интернат столь суровую и спартанскую, что только самые высокие высококлассные стаканы{10} смели мечтать отправить туда своих сыновей.
Школа Хагглстоунс представляла собой гранитное здание среди насквозь промокших от дождей вересковых пустошей, считалось, что в ней из мальчиков делают мужчин. Ее политика предполагала некоторое количество потерь в процессе превращения, и представляла собой, насколько мог припомнить Вильям, агрессивные игры на улице под бодрящим холодным дождем. Невысоких, медлительных, толстых или просто непопулярных учеников такая политика косила, как чума, в полном соответствии с жестокими законами природы, но естественный отбор действует иногда странными путями, и Вильям обнаружил, что обладает некоторым потенциалом к выживанию. Чтобы выжить на игровых площадках Хагглстоунс, оказалось достаточно бежать очень быстро, кричать очень громко, и при этом как бы случайно держаться подальше от мяча. Странным образом это принесло ему репутацию весьма энергичного ученика, а энергичность ценилась в Хагглстоунс очень высоко, даже при отсутствии реальных достижений. Хагглстоунские учителя искренне верили, что достаточным количеством энергичности можно заменить менее важные слагаемые успеха, как то: ум, предвидение, тренировки.
Во что он действительно вкладывал свою энергию, так это в изучение всего, связанного со словами. В Хагглостоунс слова не очень-то ценились, молчаливо предполагалось, что большинство его выпускников никогда не будет ничего выводить на бумаге, кроме своей подписи (подвиг, который большинство из них все-таки осилили через три или четыре года обучения), но зато по утрам Вильям мог спокойно читать интересные книжки, пока вокруг него неуклюжие центрфорварды, которым было предназначено судьбой когда-нибудь стать как минимум помощниками правителя страны, с трудом учились держать в руках карандаш, не сломав его.
Вильям закончил школу с хорошей характеристикой, что обычно происходило с учениками, чьи лица учителя толком и вспомнить-то не могли. И вот, его отец опять столкнулся с проблемой – что же с ним делать?
Он был младшим сыном, а по семейной традиции младших сыновей отправляли обычно в какую-нибудь церковь, где они не могли принести особого вреда, по крайней мере, физического. Но Вильям много читал, и это сильно сказалось на нем. Он обнаружил, что считает молитвы не более чем слегка усложненной формой прыжков и ужимок заклинателей дождя.
Стать управителем земель было почти приемлемо, хотя Вильяму казалось, что в целом земля прекрасно управляется с собой сама. Он ничего не имел против сельской местности, при условии, что она остается по ту сторону окна.
Военная карьера ему тоже не подходила. Вильям имел серьезные возражения против убийства незнакомых людей.
Больше всего ему нравилось читать и писать. Он любил слова. Слова никогда не кричали и не шумели, в отличие от остальных членов его семьи. Слова не заставляли тебя валяться в грязи в холодную погоду. И они не мучили беззащитных животных. Слова делали ровно то, что он им велел. «Так что я хочу писа́ть», – сказал он.
Его отец впал в ярость. С его личной точки зрения писец был всего лишь на ступеньку выше учителя. Боги всемогущие, парень, они даже на лошадях не ездят! Потом прозвучали всякие Слова.
В итоге Вильям отправился в Анк-Морпорк, куда обычно попадали те, кто потерял цель в жизни. Здесь он тихо и спокойно зарабатывал словами себе на жизнь, и полагал, что легко отделался, в отличие от его брата Руперта, здоровенного добродушного малого, который был бы просто рожден для Хагглстоунс, если бы по случайности не родился раньше Вильяма.
А потом случилась война с Клатчем…
Это была маленькая незначительная война, одна из тех войн, которые заканчиваются еще толком не начавшись и про которую противники стараются потом как можно скорее забыть, однако одним из событий, успевших произойти за несколько суматошных дней этой несчастной заварушки, стала смерть Руперта де Словье. Он погиб за свои убеждения; главным из них была очень хагглстоунская вера в то, что храбрость может заменить доспехи, и что клатчианцы бросятся бежать, если ты закричишь достаточно громко.
Отец Вильяма в ходе их последней встречи долго распространялся о прекрасных традициях де Словье. Которые в основном включали в себя крайне неприятную смерть, по большей части для всяких иностранцев, но каким-то странным образом, насколько понял Вильям, де Словье считали собственную смерть вторым по значимости призом. Когда город призывал своих сынов, де Словье всегда были в первых рядах. Это была суть их существования. Разве не было их девизом Le Mot Juste? «Правильный Словье в правильном Месте», – перевел лорд де Словье. Он просто не понимал, почему Вильям не желает поддерживать эту славную традицию, и, в конце концов, лорд решил проблему привычным для себя способом, вовсе отказавшись от ее решения.
