Пока Генри вел меня по длинному холлу с высоченными потолками, мимо нас то и дело пробегали адепты с книгами, котлами, склянками для зелий и пучками травы непонятно для чего. А перед самым входом в кабинет ректора мимо прошагала спортивная команда в заляпанной грязью алой форме. Они весело переговаривались, и от всей этой царившей в академии студенческой атмосферы мне вдруг ужасно захотелось учиться. Может, за эти два месяца я успею выучить что-то действительно интересное, а не очередные тридцать способов выведения пятен с обоев, которым нас обучали в женском пансионе?
– Профессор Филлипс, – Генри пару раз стукнул в дверь с надписью «Ректор Н. Филлипс» и, дождавшись разрешения, зашел внутрь. Я шагнула следом, пока Генри заботливо придерживал дверь. Он не мог теперь пропустить меня вперед как даму, но и просто бросить на меня дверь друг был не в состоянии. – Вот это ученик, о котором я говорил вам, а вот, – он извлек из-за пазухи большой мятый конверт, – его документы.
Пока Генри представлял меня, я во все глаза разглядывала кабинет, большой и захламленный, и его обитателя – мужчину с всклокоченными волосами и очками с такими толстыми стеклами, что казалось загадкой, как через них можно хоть что-то увидеть.
– Так, так, – ректор тем не менее протянул руку и, вынув из конверта пачку бумаг, бегло их просмотрел. – Значит, Эмиль? Недавно прибыли в нашу страну?
– Да, профессор, – ответила я и, подавив желание присесть в книксене, неловко поклонилась, – я хотеть учиться магия.
– А вы хорошо знаете эггерионский? Может, для начала годик у лингвистов посидите, попривыкнете? – с сомнением протянул мужчина, и я в ужасе замотала головой.
– Нет, я быстро учить язык. Я хотеть учить магия, – упрямо отозвалась я, мысленно отвешивая себе подзатыльник. Вот кто просил меня изображать такой сильный акцент! – Я буду стараться.
Тут ректор достал из конверта паспорт, и мне захотелось отвесить подзатыльник уже не себе, а Генри и его знакомому, потому что паспорт был не просто розовый. Нет, он был такой насыщенно-розовый, словно вобрал в себя всю розовую краску этого мира, словно на него выкачали цвет из целой стаи фламинго, словно это был паспорт страны розовых феечек. Ужас! Кто вообще поверит, что это – настоящий документ?
Однако, вероятно, изнутри он смотрелся чуть достовернее, потому что ректор Филлипс только хмыкнул. Убрав мои документы в стол, он вытащил какую-то бумажку и начал карябать на ней механическим пером.
– Вот, держите, Эмиль, это ваша карточка на заселение, ключ возьмете у коменданта.
– Спасибо, – я еще раз поклонилась и протянула руку за бумажкой, но Генри меня опередил. Окинув взглядом закорючки ректора, он нахмурился, разбирая почерк, а потом вдруг возопил:
– Профессор, но это же третий этаж! Эмиль совсем ничего не знает в нашей стране, я хотел, чтобы он поселился со мной!
– Вот именно, ему нужно быстрее адаптироваться, и лучше всего, если он будет жить с одногруппниками, а не с вами, мистер Кармайкл. Вы, кажется, знаете иностранные языки, а Эмилю нужно тренировать эггерионский. К тому же его родители, господа Вилар, – тут ректор кивнул на ящик, куда убрал документы, – в своем письме очень трогательно писали, что хотят, чтобы их сын научился самостоятельности, и именно поэтому они решили отправить его учиться за границу. Если вы будете опекать Эмиля, он так и не повзрослеет. Верно, Эмиль?
Не зная, что сказать, я сначала кивнула, а потом помотала головой. Нет, нет, я не хочу жить с какими-то одногруппниками! Мы же с Генри договорились, что я буду жить у него, а он уйдет в свой городской особняк! Я не могу жить с мужчинами!
Однако ректор оказался глух ко всем мольбам моего друга. Когда же я попыталась уговорить профессора Филлипса сама, он воспринял это как еще одно доказательство моей несамостоятельности – дескать, я так боюсь взрослой жизни, что без Генри не могу ступить и шага. В конце концов нам пришлось смириться и, забрав карточку на заселение, понуро выйти из кабинета.
– Ну что? – спросил меня хмурый Генри, когда мы отошли от дверей. – Возвращаемся в мой особняк?
Я напряженно размышляла, отстраненно глядя на стену. На ней виднелась филигранная надпись, предназначенная для вдохновения студиозов: «Будущее в твоих руках». Пока что я держала в руках только бумажку на заселение, но от моего решения действительно зависело, стану ли я миссис Фиггинс или буду жить свободной мисс Эмили Бишоп. Почему-то дух возможностей, витающий в академии, вдохнул в меня веру, что все будет хорошо, даже если придется пожить в одной комнате с настоящими парнями.
– Нет, – решившись, я повернулась к Генри, – я остаюсь. Пойдем заселяться.
Мы прибыли в академию вечером, но, несмотря на позднее время, нам все же удалось разыскать коменданта общежития и взять браслет студента, который я должна буду носить все время. Он работал как ключ от комнаты и заодно служил пропуском в общедоступные места. Например, в библиотеку. А вот в какую-нибудь подземную лабораторию я просто не смогу зайти: если нет доступа, то при попытке проникнуть туда меня отбросит назад.
«Тюрьма какая-то, а не академия», – уныло подумала я, когда тонкая серебряная цепочка застегнулась на руке и словно сжалась, слившись в сплошную полосу. Хотя, наверное, это лучше, чем если бы тут по комнатам ночами ходили воспитатели и проверяли, спим мы или бродим в неположенных местах, как бывало в нашем пансионе.
После этого плохие новости, к счастью, закончились. Мою комнату мы с Генри отыскали довольно быстро, хотя комендант и не стал нам помогать, а, сославшись на поздний час, удалился. Внутри обнаружились всего две кровати, и обе пустовали. Видимо, мой сосед еще не прибыл – официально учебный год начнется только завтра.
Сама комната оказалась достаточно просторной и уютной. Кровати были застелены синими покрывалами с вытканными грифонами, символом академии, а стены – обклеены бледно-голубыми обоями. Между кроватями имелось окно, широкое и занавешенное светлой шторой, к которому был придвинут массивный письменный стол.
– Уроки можно делать тут, а можно в библиотеке, – пояснил Генри и указал на неприметную дверь в углу комнаты: – А там у вас, наверное, ванная.
За дверью действительно оказалась ванная комната, оснащенная не только, собственно ванной, но и раковиной, и зеркалом, и прочими удобствами, о которых галантный Генри не посмел бы заикнуться при дамах. Подергав защелку на двери и убедившись, что она хорошо закрывается, я вышла в комнату, куда как раз затаскивали мой чемодан.
– Спасибо, – мимолетно бросил Генри, поблагодарив слуг монеткой, и я вдруг поняла, что скоро он уйдет, и я останусь одна в академии, где вокруг куча мужчин. Сейчас, еще несколько минут, у меня был шанс отыграть все назад. Я могла вернуться в особняк Генри или сразу в пансион, жить жалкой жизнью, но при этом не стать изгоем общества. Если же сегодня я переночую в академии, и об этом узнают, то социальная жизнь Эмили Бишоп будет разрушена навечно, и меня не примут ни в одном приличном доме.
– Все нормально? – спросил зоркий Генри, который знал меня как облупленную и видел, что я сомневаюсь.
– Да, – помедлив всего миг, отозвалась я. – Все отлично. – И я даже улыбнулась, чтобы показать, как у меня все отлично.
Наверное, получилось достаточно фальшиво, потому что беспокойство во взгляде Генри никуда не делось, но он все же кивнул и, пожелав мне спокойной ночи, удалился.
«Что ж, – я вздохнула и, раскрыв чемодан, уставилась на кучу вещей. – Пора это все разобрать». Кстати, а в чем мужчины спят ночью? Не в ночной же сорочке? Как-то я забыла уточнить этот момент…
В конце концов мне удалось обнаружить на дне чемодана, под бесчисленными перчатками, жилетками и бриджами уютную фланелевую пижаму на несколько размеров больше. Облачившись в нее, я наконец-то легла в кровать. Ну и денек сегодня… Редко кому, наверное, удается в один день сменить пол, имя и учебное заведение. Поэтому я так устала. Надо бы, конечно, разобрать чемодан, но сейчас у меня уже просто слипались глаза. Завтра займусь.
