Ознакомительная версия.
Сергей медленно поднялся из-за стола и крепко пожал руку Каценовичу. Он подошел к Вадиму и прошептал тому на ухо. Вадим встал, и они отошли в темный угол двора. Раечка, почуяв неладное, увязалась было за ними, но тотчас же вернулась обратно, остановленная резкими словами обоих мужчин. Когда они остались одни, Сергей негромко сказал пару фраз, затем о чем-то спросил Вадима. Тот кивнул головой, и тут Сергей неожиданно резко с силой ударил Вадима в челюсть. Вадим упал, не издав ни звука. Сергей подхватил обмякшее тело под мышки и заботливо усадил на землю, прислонив спиной к забору. Затем вернулся к столу, попрощался со всеми, обнял удивленную Танюшку и пошел к калитке. Раечка молча пошла проводить их. Она открыла им дверь, и только там решилась спросить о Вадиме. Сергей молча показал ей, где валяется ее любовник, и так же молча вышел, увлекая за собой свою жену.
Дело было сделано. Судя по всему, я даже перевыполнил план. Было ясно, что после такого объяснения Вадим больше никогда не перешагнет порог этого дома. Раечка тоже поняла, что следующий удар в челюсть достанется ей. Конечно, будут слезы, трагедии и скандалы. Когда Раечка окончательно поймет, что проиграла, она начнет мстить Сергею тем, что попытается настроить против него своего мужа. Но это уже были не мои заботы. С такими проблемами мои мужики справятся сами. Главное я сделал: ни Серегу, ни Арика чертям теперь не видать.
Можно было возвращаться, но я еще долго следовал за Сергеем и Танюшкой. Они шли, держась за руки, по ночному городу, и увлеченно о чем-то говорили. Я не стал подслушивать. Я просто смотрел на двух счастливых, влюбленных друг в друга и в саму жизнь молодых людей. Они прошли мимо станции метро и двинулись дальше. Я знал, что так они будут идти до самого дома, часа два, не меньше, но это будут для них самые счастливые часы с момента их первой встречи.
Маграт невольно вздрогнула.
– А кого здесь бояться? -
переведя дух поинтересовалась она.
– Нас, – надменно молвила матушка.
(Т. Пратчетт, Вещие сестрички)
Домой я вернулся совершенно измученный. Здесь тоже был поздний вечер. День получился чересчур насыщенный. Я решил отложить все оставшиеся дела на завтра и отправился спать. Проснувшись утром, вспомнил, что сегодня понедельник. На работу я решил не идти. Первым делом мне надо заглянуть в общагу и посмотреть, как там дела. Я надеялся, что Серегу там уже не застану. Если верить в теорию моего компьютера, то он должен был исчезнуть примерно в тот момент, когда другой Сергей на Земле поднялся из-за стола после разговора с Каценовичем, захватил с собой тетрадку с рукописью книги и отправился домой. В этот момент «вилка» истории должна была исчезнуть, и два Сергея, слившись в одно, стали полноценной личностью. В этом я и хотел убедиться. Кроме того, в общаге оставалась Маринка, которая наверняка удивлена исчезновением Сергея. «Да, – подумал я, – потерять двух любимых мужчин за одни сутки – это уже чересчур. Поэтому поторопимся…». Я быстро оделся и выскочил из дома. Идти к телефонной будке я не стал, а просто на миг закрыл глаза и тут же открыл их, без удивления обнаружив, что стою напротив здания общежития.
Здесь тоже была зима. В воздухе висела промозглая сырость, дул противный холодный ветер, который, казалось, продувал меня насквозь, несмотря на теплую пуховую куртку. Ветер принес с собой затхлый воздух, которого я никогда раньше здесь не замечал. В отличие от моих белоснежных Альп, снег вокруг здания общежития имел отчетливый индустриально-серый оттенок. Местами виднелись талые проплешины; в этих местах из-под снега проглядывала бурая мокрая глина. Стараясь не попасть в грязь, я вошел в здание. Что-то неуловимо изменилось в нем. В пустом коридоре было тихо. Там стоял специфический запах опустевшего жилья. Остро пахло то ли французским деликатесным сыром, то ли грязными носками.
Я прошел на кухню. Там никого не было. В раковине, как обычно, лежала грязная посуда; на столе сиротливо стоял Сережин красный чайник. Возле чайника стояла полная окурков консервная банка, приспособленная под пепельницу. Других следов человеческого пребывания на кухне я не обнаружил. Я прошел до двери в комнату Марины и Сергея и открыл ее, заранее зная, что я там увижу. Комната была пуста. На полу валялись рубашка, носки и прочие предметы мужского и женского туалета. Дверцы шкафа были распахнуты настежь, демонстрируя царивший там беспорядок, постель была смята и не застелена. Создавалось впечатление, что жильцы только что вышли, буквально на минутку, и сейчас же вернутся обратно. Однако я знал, что это не так. Отсюда все ушли. Спектакль закончен, сцена опустела, артисты разошлись по домам.
Сцена? Артисты? Почему у меня возникла такая ассоциация? И кто режиссер этого дурацкого спектакля?
– Кхе-кхе! А вы так и не поняли? – раздалось за моей спиной. – Вы ведь с самого начала прекрасно знали, что происходит. Только вот не дали себе труда хорошенько подумать.
– Евлампий, это вы? – спросил я, оборачиваясь. – Это что, ваша очередная проделка?
– Все проделки здесь целиком ваши. Что вы смотрите на меня как ребенок, у которого сломалась игрушка? Сначала сами придумали себе компаньонов по общежитию, потом вам стало с ними скучно, и вы решили переехать в собственный дом. А игрушки забыли на старой квартире. Вот они и убежали, кхе-кхе…
– Что вы мне морочите голову, Евлампий? При чем здесь игрушки? Они ведь нормальные живые люди!
– Нормальные они или нет, а тем более, живые ли вообще – это вам, конечно, виднее. Только отправили вы их прочь отсюда, так и забудьте. Пусть живут у себя дома, как прежде. А вы больше их не трогайте. И вообще, Александр, что-то вы разошлись. Вам положено сидеть возле компьютера и нажимать на клавиши. Вот и сидите себе!
– Вот вас только забыл спросить, где мне сидеть и на что нажимать. Откуда вы взялись на мою голову? Знаете, я тоже сейчас отправлюсь домой. Надоело мне здесь!
– Потерпите, милейший, потерпите! Не все так быстро. Сначала отработайте положенное по контракту. А потом поговорим, может быть, и отпустим вас.
Евлампий взял пустой стул, поставил его спинкой вперед и уселся на него верхом.
– Куда же вы собрались так рано? Нам только-только начало все это нравиться. Только, можно сказать, обжились, а вы уже уходите. Так не годится, любезнейший. Вы нас создали, теперь извольте терпеть.
Я уставился на Евлампия. Вот она, та мысль, что не давала мне покоя с самого появления черта в моей квартире в Иерусалиме. Она периодически возникала у меня все время, пока я был здесь, но я никак не мог додумать ее до конца. Теперь все уложилось окончательно. Все стало ясно.
Действительно, достаточно внимательно приглядеться к тому, что меня окружало в этом мире. Казалось, я должен был увидеть здесь столько нового и необычного! На самом же деле, я не встретил ничего такого, о чем бы раньше не читал или подсознательно не представлял себе. Все, что я здесь увидел, уже было где-то описано; все окружающее было позаимствовано частично из книг и фильмов, частично – из моих собственных страхов, надежд или просто размышлений о потусторонней жизни.
Если внимательно рассмотреть весь этот мир – эту тюрьму, где грешников мучают телевизором; чертей в деловых костюмах за компьютерами, – все это и раньше жило в моем подсознании. И в момент стресса выплеснулось наружу с такой силой, что приобрело материальные очертания.
Мое подсознание сотворило целый мир, и я ушел туда, прячась от обид и напастей окружающей меня реальности, нырнул с головой, как в омут. И этот мир затянул меня. Он стал живым, осязаемым, и ему совсем не хочется снова исчезнуть, превратившись в призрачную нематериальную субстанцию, из которой он материализовался неделю назад.
Я огляделся вокруг. Действительно, как я раньше не сообразил?.. Все, что я видел, все, что творил сам, уже жило во мне раньше. Все было узнаваемым. Значит, действительно, это мое подсознание сыграло со мной злую шутку!
Тем лучше. Этот мир выполнил свое предназначение. Я сильно изменился за последнюю неделю. Теперь можно и возвращаться. Не существует прежнего Сашки-букашки, не зря, видимо, меня так дразнили в школе. А существует теперь только Александр Леонидович, будьте любезны именно так, по имени-отчеству, хоть это и не принято это в нашем демократичном, плохо воспитанном Израиле. И будьте любезны расступиться, когда дорогой Александр Леонидович начнет строить свое земное, реальное, а не выдуманное счастье. Не нужен мне больше мой альпийский домик со всеми его прелестями, не нужны ни черти, ни ангелы, ни Ад, ни Рай. Спасибо тебе, подсознание, выручило, вылечило. А теперь – будь добро, подвинься, хозяин возвращается на свое законное место.
Я повернулся к Евлампию:
– Что ж, будем прощаться. Мне пора домой. Подсознание – вещь хорошая, но засиживаться у вас я больше не собираюсь.
Ознакомительная версия.
