Лишь главная фрейлина, как ни в чем ни бывало, продолжала вышивать, а юная Клотильда что-то негромко насвистывать. Что-то очень насмешливое, если не сказать — обидное. Но увлеченные поисками, ошарашенные, сбитые с толку, окончательно замороченные, ее подруги, казалось, не слышалиа ничего!
— Совсем одурели, — хмыкнула главная фрейлина. Зрелище одиннадцати дам, ползающих по мозаичному двору и заглядывающих под цветочные горшки, действовало на нее удручающе. Все более и более удручающе. — Ну, скажи, Клотильда, как могут втиснуться в такую дырочку двое взрослых мужчин? Да еще, черт побери, вместе с лошадьми?!
— Не волнуйтесь, госпожа! — улыбнулась ее единственная разумная подопечная. — Пусть поищут. Не найдут — так и успокоятся. Только вот… странное дело… — замялась она.
— Говори! — велела главная, вправляя новую нитку. Очевидно, под воздействием последних событий, из-под ее пальцев выходило нечто совсем чудовищное — без дрожи и не взглянешь. Ну, ни в сказке сказать, ни пером описать. В общем, бррр! Но она, будто назло себе и миру, упорно продолжала тыркать иголкой синий шелк. С остервенением! До первой капли крови!
— Давно уж такого не было, госпожа, с позапрошлогодних именин. Помните? Ну-у, ка-ак же? Все еще тогда ловили не то дракона, не то стаю василисков, не то еще чево. А старший конюх — тот и вовсе наотрез отказался покидать стойла: мол, и есть тут буду, и пить, и спать. А ежели кому уж так уж невтерпеж или другое какое до меня дело — так пусть, мол, сами сюда и приходят. А я отсюда — ни-ни! Когда, мол, еще живых единорогов увидишь? И, главное, где?! «Может, я всю жизнь такого чуда ждал — и вот, сподобился!»
И кухарка полдня вопила, что будет жаловаться: мол, что это за ангелы за такие, что с ней поцеловаться не хотят! Бгг-г! Все, мол, хотят, а эти — ну, ни в какую! Нечего, мол, тогда здесь шастать — смущать и вводить в соблазн честных женщин. Да еще пирожки прям из печки воровать! С грибами и луком, с ливером, а еще с вареньем. Клубничным, кажется, — нахмурила лоб девушка, — хотя эт неважно. С пылу, с жару пирожки. Ох, она и вопила! «Я, мол, этова так не оставлю!» Ох, и вопи-и-ила!
Не-ет, чево-то тут не тово, — вздохнула девушка и крепкой, натруженной рукой разгладила складки платья. — Может, колдунам нашим опять жаб несвежих прислали? Ну, как в тот раз! Помните?
— Ну, и…?
— Ну, и тово, напортачили. А неудавшееся зелье — в питьевой колодец да и повыливали. Чтоб, значит, госпожа не разгневались. Они ж балованные, — усмехнулась девушка, — боятся потерять теплое местечко да сладкий кусок.
— Говоришь, опять старые склочники головы нам морочат? — на минуту опуская иголку, задумалась главная фрейлина.
— Бог весть, — пожала могучими плечами Клотильда. — Но без колдовства здесь не обошлось. Эт-то уж точно!
Глава 22
Междуглавие
— Ах, это роман, настоящий роман! — шептались дамы в ложе, то и дело, прикладывая к глазам отделанные настоящим кружевом батистовые платочки — последний писк сезона. — Удивительно! Сколько поэзии, сколько чувственности! Сколько экспрессии! Ах-хх!
М-да-а… История, предшествовавшая поединку, была достойна занесения в… Нет-нет-нет! Отнюдь не в анналы истории, хотя (что уж тут скрывать!) случалось ВСЯКОЕ. Нет, она была достойна занесения — и занесения с соблюдением малейших условностей, с перечислением малейших подробностей — в анналы Лучших Историй. Именно так! Наравне с балладами о Прекрасной Розамунде, поисках Кровавой Чаши, полночных плясках ангелов и прочих бессмертных творениях веков былого и нынешнего. Наравне с преданиями о Ланселоте, Галахаде и других славных рыцарях. Наравне с историями о драконах — поражавших своей замысловатостью как благородных господ, так и простолюдинов.
Куртуазное обхождение сподвигло благородного рыцаря на милые, малозначащие и уж совсем ничего не обещающие поступки — распевание баллад (донельзя чувствительных), целование прелестных ручек и подсылание слуги с нежными записочками в потном кулаке, подмигиванье, воздушные поцелуи и улыбки, наилюбезнейшие улыбки и улыбочки. И еще многое, многое, многое другое, что вряд ли стоит перчислять, ибо это известно каждому благородному сердцу, уязвленному любовным желанием — пускай себе и пяитиминутным.
Все это весьма и весьма не понравилось мужу красавицы. От бдительного супружеского ока не ускользнула та искра взаимности, что пробежала между заезжим молодцом и его дорогой Анельдой. Не ускользнуло от внимания хозяина замка и намерение (весьма горячее!) его дорогой Анельды угостить своего любовника, за которым давно укрепилась слава «пожирателя сердец», приворотным зельем. Ибо тот через день-два, от силы — три, отбывал в столицу. О тамошних искушениях и возможностях (по слухам, граничащих с нереальными) знали все — и хозяйка замка, увы, не была исключением.
Она бы собственноручно передушила будущих соперниц, а кого недодушила — с радостью добила бы чем-нибудь потяжелее. Причем, госпожа графиня готова была приступить к правому (как она считала делу) пока не поздно — то есть прямо сейчас.
Увы! Всех не передушишь и не добьешь. Стараться же из-за одной-двух — ну, ей-богу, не стоило! Не проще ли потрудиться над причиной, а не следствием? Привязать к себе незримыми узами волшбы сердце Неотразимого. Что может быть надежнее привотного зелья? Только Истинная Любовь. Но, говорят, она нынче — большая редкость и уповать на ее защиту — все равно что ловить облака голыми руками. Глупость, настоящая то есть, неподдельная глупость, Ваше Сиятельство! Конечно, цена зелья немалая, но не дороже денег. Эффективно и безопасно — проверено! Ох, ей-богу, нечего раздумывать!
И старой знахарке (поговаривали — ведьме) удалось-таки уговорить без памяти влюбленную госпожу. Минула ночь — и зелье было готово.
Но и супруг прекрасной леди Анельды оказался не промах. Соглядатаи быстро разузнали и, не менее быстро, донесли о недобром замысле госпожи графини. Гнев их господина и повелителя оказался страшен: двое из слуг были прибиты им на месте и еще несколько отправлены на конюшню, в ожидание своей жалкой участи. Но, поостыв, господин граф понял, что даже перебив всех смердов, слуг и служанок; и воинов своих, и свиту — не успокоится. Даже велев срыть замок свой до основания или поджечь его в ночи — не успокоится. И даже суд и расправа над предавшей, но все еще дорогой, любимой, все еще — «дьявол, дьявол, дьявол!!!» — все еще желанной Анельдой — тоже не принесет покоя его душе.
И задумал он извести благородного гостя, и подсыпал тому, немало исхитрившись при том, яд. О, примитивнейший из возможных и даже не слишком дорогой, что было совсем уж оскорбительно. Ведь не только извести рыцаря хотел несчастный граф, но и унизить — да-да, унизить побольней! И потому взял он порошок из толченых грибов, поганых и ядовитых, как и ревность, что уязвляла его душу.
Но неправому делу, даже и делу мести, вовек не зваться добром! За разговорами о крестовом походе, из которого возвращался их незваный гость, за лихими и сладкими песнями менестрелей, за дурачеством карликов и мелкими стычками придворных, наконец, за многочисленными переменами блюд, господин граф ненароком расслабился и отвлекся. И лишь когда внезапно смолкли лютни, когда закричали, заверещали дамы, забегали слуги и служанки, когда свита и воины, подхватившись, оцепили пиршественный зал, когда, наконец, сам гость, вскочив с места, бросился туда, где на коленях у рыдающей камеристки, лежала мертвая леди Анельда, лишь тогда обманутый супруг понял — случилось непоправимое. И он, только он, тому виной!
Так казнил себя несчастный, знать не зная и ведать не ведая о самом страшном. И в глазах его было черно от горя. Ах, лучше б он ничего не знал!
