Волосы Кэнди коснулись пола; она потеряла сознание.
Я встал, запахнул на себе халат.
Открыв еще одну банку, я сделал глоток и подошел к кровати с лежавшей на ней мисс Щипли.
— Видите, к чему привело ваше упрямство. По вашей вине Кэнди нарушила самые священные законы психиатрического регулирования рождаемости. Своей черствостью вы даже заставили ее предать святое имя Роксентера. Посмотрите. Вот она лежит, и уже больше не девственница. — Я указал на разметавшиеся по полу волосы и бесчувственное лицо. — Увы, это по вашей вине она подверглась насилию. Теперь она падшая женщина!
Мисс Щипли не проронила ни слова. Ее реакция оставалась совершенно неопределимой. Что за каменное сердце! Но моя озадаченность скоро прошла. Я знал, чем ее испугать, и сказал:
— Хоть вы и чудовище, мисс Щипли, я не могу не чувствовать сострадание к вам. Если будете упорствовать в своем дурацком упрямстве, я не отвечаю за последствия для вас лично.
Она смотрела на меня все так же — никакой перемены.
Я почувствовал некоторые угрызения совести. Боги милосердные, да эта баба, должно быть, сделана из цельного куска меди! Я продолжал:
— Сегодня может пролиться еще больше крови. Вам лучше дать мне эту комбинацию, не то предупреждаю, ситуация может стать неуправляемой.
Гробовое молчание.
— Превосходно, — сказал я, — вы сами захотели не приятностей на свою голову.
Я подошел к проигрывателю и убедился, что на диск готова упасть следующая пластинка. Сделал глоток пивка. Затем вернулся к кровати и встал на нее коленями. Подняв пивную банку повыше, я накренил ее, и пенная жидкость полилась ей на живот.
— Лучше вам все же быть посговорчивей, мисс Щипли!
Ее губы и глаза не изменились ни чуточки. Даже не дрогнули!
Пластинка упала на круг. Жалобно зарыдали скрипки. Я распахнул халат и сказал:
— Времени остается мало!
Мисс Щипли взглянула на меня, но выражение ее лица не изменилось.
Черт ухмыльнулся с маски, и новый певец запел любовную песню:
Милая голубка,
Стань моей женой.
О, какой счастливой
Будешь ты со мной!
Деток нарожаем,
Двух, а может, трех.
Вот твое колечко,
Стань моею. Ох!
Она попыталась ослабить цепи и приподняться.
— Если не желаете говорить, тогда начнем!
Рука ее судорожно сжимала державшую ее цепь.
Внезапно пластинку заело на одном месте:
О, какой счастливой…
О, какой счастливой…
О, какой счастливой…
— Эй! — воскликнул я. — Да вы девственница!
В ее глазах кипела буря. Она пыталась бороться, и ее бедра судорожно дергались вверх, вниз.
— О, к черту этот сейф! — обрадовался я. — Это так здорово! Так здорово!
Она кричала, а маска с ухмылкой черта ехидненько улыбалась.
Глаза ее совсем закатились, и она вырубилась.
Диск все крутился и крутился. Наконец игла покинула заезженную бороздку и перескочила на окончание песенки:
Милая голубка,
Я ль не парень твой,
Пышный торт экстаза —
Секс у нас с тобой,
О, приди, голубка,
Будь со мной всегда:
Хлеб ты мой постельный,
Я твоя вода!
К мисс Щипли возвратилось сознание. Она ритмично дергала рукою цепь.
Проигрыватель перешел на новую песенку. Комнату заполнил хрипловатый женский голос:
Всходим медленно вверх
Мы на гребень утех.
Я со стоном кричу,
Так тебя я хочу.
Сходим медленно вниз.
Милый, только держись!
Я молю горячо,
Чтоб взошли мы еще!
Всходим медленно вверх…
Банка с пивом, крутящаяся на диске, внезапно взорвалась. Пена разлетелась по всей комнате.
Подножие кровати взлетело и снова грохнулось об пол под оглушительные звуки крещендо, вырвавшиеся из горла мисс Щипли.
Проигрыватель вернулся к первоначальной песенке:
Милая голубка,
Стань моей женой…
Я сошел с постели и запахнул на себе халат. Проигрыватель продолжал напевать:
О, какой счастливой
Будешь ты со мной!
Деток нарожаем,
Двух, а может…
Я в бешенстве стукнул рукой по адаптеру, и игла с пронзительным визгом сошла, процарапав пластинку.
Злорадно глядел я на этих двух дамочек, выключенных, как лампочки.
— (…) тебя, Щипли, — прорычал я, ликуя. — Ну что, победила меня опять?
Глава 9
Мне хотелось застрелить их обеих. Собственно, этим, наверное, все теперь и окончится.
Случайно я взглянул на свои ноги.
Кровь!
Я оказался в чудной ситуации: приходилось отделываться от улики прежде, чем совершить преступление. Убийство одной непорочной девицы являлось достаточно тяжким проступком, но за двух меня могли бы обвинить в целой серии убийств. Одна судебная экспертиза — и меня признают виновным!
Обычно меня не считают чересчур привередливым человеком. Имеются люди, которые бы даже поклялись, что, как и весь Аппарат, я по горло в дерьме. Но какая мне польза от этого? Перед тем как устроить эту резню, мне требовалось позаботиться о том, чтобы меня ни в чем не заподозрили. Мне нужно было поскорее принять душ, чтобы замести свой бред — простите, след.
Я свирепо взглянул на двух еще лежащих в обмороке дам и, с отвращением сорвав с себя японский халат, протопал в комнатку Кэнди и закрыл за собой дверь.
В ванной было много всякого мыла. Я в этом деле никакой не специалист, но утверждаю, что американские сорта мыла с их дешевым (пенни за бочку) «парфюмом» воняют хуже, чем пахнул в тот вечер я. Они применяют резкие ароматы, чтобы отбить еще более вонючие запахи их сомнительных ингредиентов, таких, как прогорклый кабаний жир. В конце концов я отыскал «толокняное мыло здоровья», на обороте которого говорилось, что оно вам вернет «тот непорочный вид», и начал мыться под душем.
Покрываясь мыльной пеной, я обдумывал эту сложную ситуацию. Признаюсь, она меня озадачивала.
Наконец я кое-как покончил со своими расчетами, — неважно, насколько глубоко я верил в них сам. Любому показалось бы, что самое жестокое, чем можно донять лесбиянку, — это сделать ее свидетелем естественного сношения. Сам маркиз де Сад проповедовал «половое насилие без разбора» как, возможно, острейшую форму садизма. Я действовал только по книге. И он бы это понял. То, что маркиз проповедовал, он сам применял на деле. Сам Фрейд, уже десятилетия спустя, оказался бы в полном замешательстве, если бы не работа де Сада, преданного своему делу.
Где-то я, похоже, дал маху. Но хватит беспокоиться. Я человек будущего, а не прошлого. В голову пришла идея: а что, если мне просто убить их и избавиться от тел? Далее я мог бы вызвать фургон для перевозки мебели и попросить их отвезти сейф на завод, где их выпускают. Я мог бы сказать им, что забыл шифр. Но я отбросил эту идею, ведь им это могло бы показаться подозрительным, а мне нельзя обнаруживать себя.
Я закончил мыться. Теперь от меня исходил отвратительно чистый запах — или это был запах толокняного мыла?
Я облачился в японский халат нинзя, взял пистолет и только хотел протянуть руку, чтобы открыть дверь, как услышал, что они разговаривают. Ага, ожили! Я прислушался. Кто знает, может, удастся зацепиться за что-нибудь, что подскажет мне, как быть дальше.
— Тогда, — голос Щипли, — ты ему и скажешь.
— Нет, — отвечала Кэнди. — Это ты ему скажешь. Ты гораздо ловчей меня.
— Он мне не поверит, — возражала Щипли. — Не доверяет он мне.
— Он должен тебе поверить, — утверждала Кэнди.
— Не думаю, что я смогу убедить его.
— Ты должна попытаться! — настаивала Кэнди. — Это же невыносимо. Подумать даже страшно, что он еще может сделать.
— Черт, действительно, — согласилась Щипли. — Мы в отчаянном положении!
Ага! Они считают свое положение отчаянным, вот оно что! Мое сердце наполнилось надеждой. Они «его-то ужасно боялись. Эх, была не была: я вошел в комнату, держа пистолет наготове.
Обе они уставились на меня — Кэнди, связанная на кушетке, и Щипли, надежно прикованная к кровати. Есть ли страх в их глазах? Ага! Есть! Ошибка исключается. Они ужасно напуганы.
Мисс Щипли сделала глубокий вдох и проговорила:
— Если ты снимешь с меня цепи и уйдешь из комнаты, я открою сейф и отдам тебе твои деньги.
Вот здорово! Они боятся, что я что-то такое сделаю. На это «что-то» я наткнулся случайно и, следовательно, должен притвориться, будто знаю, в чем состоит это «что-то» — хотя я этого и не знал.
Но я знал мисс Щипли. Она больше, чем другие женщины, отличалась коварством — вплоть до того, что могла всадить нож в спину. Ничего, я ее перехитрю. По крайней мере услышу, чего они так боятся, прежде чем укокошу их обеих. Я обошел комнату и собрал все выставленные напоказ ножи и прочее оружие. Нашел даже старые дуэльные пистолеты, с которыми были связаны такие болезненные воспоминания. Мне потребовалось трижды побывать в комнате Кэнди, прежде чем там скопилась большая куча всякого добра.
