Рой не выдержал и улыбнулся — очень уж ему тут все нравилось. И боевая женщина Марь Филипповна, очень похожая на свое пятиэтажное жилище — в ширину больше, чем в длину — и пропахшая пылью солнечная квартира, и запах пирогов с луком, капустой и еще чем–то третьим, о чем Марь Филипповна сказала сразу, как ворвалась на кухню. И даже укрощенный кухонный кран ему нравился, разбрасывающий брызги и солнечных зайчиков по почти белой раковине.
— А… А что ж это вы там встали и не проходите? — забеспокоилась Марь Филипповна. Вымытая чашка, звякнув, опустилась рядом с сосудом. — Я вот вам тубареточку сюда подвину, седайте на тубареточку–то, угощайтесь, угощайтесь, молочко парное, вон, остыть еще не успело, а пирожки–то совсем горячие, только–только из духовки, вы не думайте, это мне Леночка, жена капитана гарнизонного, по секрету рецептик быстрого теста дала. Гарнизона нет давно, один только пруд остался, капитан, наверное, уже генералом стал, если не спился, а рецептик до сих пор хорош со всех сторон. Десять минут — и можно лепить, не верите, у кого хотите спросите, лучше моих пирогов даже в городской пекарне не делают.
У Роя язык не повернулся намекнуть, что пока Марь Филипповна стоит у стола, мимо просочиться разве что Ерик сможет, и то, предварительно сложившись в микроба:
— А вы себе–то чашечку помыли? — вместо этого спросил он, невольно, по старой профессиональной привычке, подстроившись под говор.
— Приглашаете? — томно выдохнула Марь Филипповна, явно дождавшись своего звездного часа, и поправив, наконец, кудряшки вместо бигуди.
— Настаиваю, — с патрицианским великодушием подкорректировал Рой.
Улучил момент, когда Марь Филипповна шагнула к раковине, и ловко протиснулся к предложенному табурету, сцапав по дороге самый просящийся в рот пирожок. Оказавшийся при этом настолько вкусным, что только железная выдержка не дала после первого же куска зажевать его целиком. Хитрое тесто ломалось, как пирожное, но не крошилось, и прямо–таки таяло на языке, оставляя послевкусие, удивительно гармонирующее с сочной начинкой.
— А теперь с лучком! С лучком и яичком попробуйте, — с плохо сдерживаемым восторгом проговорила Марь Филипповна. — Тоже, пока не остыли. После молочком запьете, оно весь запах отобьет, если боитесь. Тоже Леночка научила, она у нас столичная штучка была, в Москве на историческом факультете училась, могла в школе преподавать и много всего полезного знала. Говорила, что так древние греки делали, только у них козье молоко было, а не коровье. Ну, думаю, коровье–то еще лучше действует, оно же вкуснее и не пахнет. А у нас, представляете, корень петрушки жевали для таких случаев.
Рой, мысленно улыбнувшийся при упоминании о древних греках, усиленно закивал с набитым ртом. Он почти испытывал неловкость — оттого что никак не мог остановиться, и перестать брать следующий пирожок, когда прежний заканчивался. То есть, неловкость он испытывал, конечно, но какую–то совсем неубедительную, потому что было слишком вкусно.
— Знаете, что, — решилась Марь Филипповна, когда на обоих блюдах осталось едва ли по трети от принесенного. — Давайте я для вашей жены рецептик запишу. Берегла его берегла, как обещала, никому не давала, и что?
Рой чудовищным усилием протолкнул в пищевод очередную порцию:
— Не надо для жены, — поспешно выдавил он.
Плохо пережеванное встало колом, едва не вышибив слезу.
— А что так? — всем весом подалась вперед Марь Филипповна, чудом не своротив стол.
Сцилла, определенно, Сцилла.
— Да стар я уже, привычки менять, — отдался на волю течения Рой. — Всю жизнь в работе, в разъездах, в командировках. Мне и одному хорошо.
— Ой, да что вы такое говорите?! — под ментальный хохот обожравшегося роевскими пирогами Ерика, всплеснула руками Марь Филипповна. — Ну сколько вам? Сорок пять? Пятьдесят? Разве это старость? А сколько молодых интересных женщин, — снова поправив кудряшки и выставив грудь, как флаг на Рейхстаге, ринулась она в атаку, — сколько молодых интересных женщин были бы счастливы ждать вас из командировок, готовить к вашему приезду самые любимые блюда, дом украшать, согревать вам… сердце.
— Вообще–то тридцать восемь, — сухо поведал Рой, мощным гребком выведя полуутопшее судно в относительно нейтральные воды.
— А? — у Марь Филипповны вытянулось лицо. Ерик на своем подоконнике уже не ржал — валялся кверху брюшком, хрипел и слабо дрыгал всеми тремя парами лапок. Госпожа явно судорожно подсчитывала разницу, но выходило, что даже если она где–то ошиблась на десятку, то особого значения это уже не имело. — Ага, — на удивление быстро пришла она в себя, — так ведь я‑то и говорю, ну что вам, сорок пять уже, что ли, или пятьдесят? Вижу ведь, что не старше тридцати пяти… — уныло вздохнула она.
— Вот именно, — не менее уныло поддакнул Рой. — И все женщины, способные на описанные вами подвиги, уже давно либо замужем, либо тоже все в своих привычках. Так что не будем о грустном.
— Не будем, конечно, не будем, — удивительная боевая женщина Марь Филипповна еще и удары держать умела. — Вы молочко–то пейте, я вам еще налью, а когда окрестности инспектировать пойдем, в холодильник поставим, чтобы не закисло. А даже если закиснет, мы его Верочке отдадим, она такой творожок делает, язык проглотить можно. Верочка у нас из деревни, жизнь ее не особо баловала, по городам всяким покидала–поматросила, и выбросила с ребеночком прямо к нам. А она такая умелица, да и девочка у нее тут выздоровела, на свежем–то воздухе, да на домашнем молочке с творожком самодельным. Всем Верочка хороша, только мужика нет, у нас же тут кто?
— Кто? — поневоле поддакнул Рой, из последних сил стараясь не поддаться морской болезни.
— Алкаши! — страшным голосом припечатала Марь Филипповна. — Кругом алкаши и бездельники. А Верочка у нас умница, на пианино умеет, и крестиком вышивает, и огород ей скоро выделят, редиску сажать. Там и кабачки пойдут, и капустка, а я ей рецептик свой, так и быть, по секрету передам. Или вообще, ко мне приходить будете, я вас завсегда пирожком угощу, это ведь радость какая, смотреть, как вы кушаете!
Вусмерть укачанный Рой из счастливого монолога понял только одно: Марь Филипповна их с умницей Верочкой уже поженила и поселила где–то рядом с собой.
— Почему редиску? — поинтересовался он первым попавшимся, только чтобы сделать передышку и попробовать оценить обстановку. — В смысле…
Но Марь Филипповна явно плыла с ним на одной волне, потому что дополнительных пояснений ей не потребовалось:
— Верочка ее на балконе выращивает, пока огорода нет. Вот прямо арбуз, а не редиска! Такая же сладкая и рассыпчатая. Хотите, пойдем, прямо сейчас попробуете, — загоревшись идеей, она даже привстала.
— После ваших пирогов? — недоверчиво уточнил Рой. Таким тоном, чтобы Марь Филипповна сразу поняла — конкуренток у нее нет. Проблема есть: разница в возрасте, а конкуренток — ну вот ни одной–единственной. Даже со сладкой редиской. — И вообще, странно как–то, — с недоверчивой интонацией разборчивого жениха продолжил он, — умница–умелица, а все равно одна.
В набитом желудке приятной тяжестью лежали пироги, рядом плескалось сытое удовольствие от души повеселившегося Ерика. Больше всего организм тянуло прилечь и поспать, но работа сама себя делать явно не собиралась. Приходилось помогать.
— Так, а как же иначе–то! — послушно ринулась в новую атаку Марь Филипповна. — Сами посудите, Верочка у нас девочка образованная, бухгалтером работает, не в цехе там каком–то, то есть, цех это дело тоже, конечно, нужное, но только другое, не настолько тонкое. А значит, работяги и хмыри из частного сектора отпадают сразу. Дальше. Верочка у нас не только образованная, но и порядочная, следовательно, женатиков тоже отметаем. И кто остается? Кто, спрашиваю я вас?! Из непьющей интеллигенции только физрук школьный, да завхоз. Так вот физруку всего двадцать три, мальчишка несерьезный, а завхоз вообще бука нелюдимый, зарылся в свои бумажки инвентарные, совсем людей из–за них не видит. Нет уж, не пара они Верочке, не пара! — Марь Филипповна грозно выдохнула и положила пухленькую пятерню на стол, поставив яростную точку в разговоре.
