Кроме того, как сообщили нам злувы, которые и впрямь были отличными, хоть и не самыми опрятными ребятами, никакие личные симпатии не заставят арбитра древней игры поступиться принципами и кому-то подсуживать.
Еще они помогли нам кое-какими рекомендациями. Например, это как раз они посоветовали не смотреть других участников, так как даже невольное повторение чужой идеи или приема считалось на «Клизме» страшным грехом и вело к потере голосов, а то и к проигрышу.
И вот назначенный день наступил. Наш зал напоминал формой китайский стадион «Птичье гнездо», который нам с Костей понравился, когда мы смотрели по телику Олимпиаду. Но у нас строение было пограндиознее, просто потому что зрителей должно было присутствовать на порядок больше, и это был не стадион, а бассейн. Зато воздвигнут он был за два дня. Все-таки леокадийские технологии потрясали, а местная присказка на все случаи жизни — «Трудно придумать…» очень нам импонировала. Мол, стоимость материалов, сложность изготовления, энергозатратность и прочее — особого значения не имеют. Трудно придумать.
Каждому из нас на шею прилепили по маленькому бумажному кружочку. Если его коснуться, он начинал работать как микрофон, коснуться снова — отключался. Ну, эти приколы нам еще по «Тот-Того» были знакомы. Мы проверили фонограммы, еще раз оговорили друг с другом и с техниками нюансы и стали маяться в томительном ожидании выхода.
И вот, когда прибывшие к назначенному сроку зрители расселись, комментатор Хру'Каган объявил:
— Час настал! Наши последние участники — команда с планеты Земля! Даже если они и не станут победителями, Леокада должна будет всегда помнить о них с благодарностью, как об авторах проекта этого замечательного архитектурного строения!
— Взгляните налево, — вторил ему Хру'Наум. — Вы видите табло, на котором высвечиваются голоса, отданные зрителями Леокады и планеты Соло за данного участника! Пока мы видим цифру «ноль», но это только пока! Итак, номер землян — мюзикл «Эмбрион в эмбрионе»! Встречайте!
Мы к тому моменту уже были в специальной комнате под бассейном. Дальше я постараюсь рассказывать так, словно видел все глазами зрителей.
В центре бассейна заклокотала и вспенилась вода, свет в помещении погас, и зазвучала таинственная музыка из фильма «Человек-амфибия». Затем на месте бурления из-под воды поднялась круглая сцена с большим белым яйцом посередине и четверо танцующих вокруг него юношей в шортах и разноцветных майках.
В принципе уже само по себе это было круто. Ведь юноши эти были — вчерашние претенденты на престол, победители турнира, брошенные принцессой в тюрьму. Трибуны встретили нас аплодисментами, заглушая музыку и болтовню злувов-комментаторов. Но только этот шум стих, как раздался разочарованный голос арбитра Хру'Нестора:
— Ну нет, друзья! Это ни в какие ворота не лезет. Эффектно, конечно, я бы даже сказал, загадочно. Ну да, перед нами — любимые всеми персонажи, причем почему-то еще и в двойном размере. Но традиция «Рваной клизмы» испокон веков зиждется на анонимности. Использование своего былого авторитета, своей былой популярности — прием если не запрещенный, то как минимум не одобряемый. Вы покажите, что вы можете сейчас! Какова художественная ценность именно этого номера?! Или это все, на что вы способны?
И как раз в этот миг из воды вынырнул покрытый чешуей Смолянин. Сделав в воздухе кульбит, он вскочил к нам на сцену и, шлепая по ней ластами в такт музыке, проникновенно запел:
Уходит землянин в свой дальний путь,
Мамане махнет рукой.
Все, что он хочет, — всего лишь вернуть
Земле своей облик свой.
Смолянин картинно приложил к глазам перепончатую руку и, оглядев зал, продолжил:
Но приговор принцессы ему
Будет суров н строг.
И, как всегда, тех бросают в тюрьму,
Кто неволи терпеть не смог.
Тут Смолянин запел ритмичный припев, а мы четверо как могли (спасибо за науку московским попсовикам) принялись изображать подтанцовку:
Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.
Будет шуметь вода,
Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города.
Пропев последние слова. Смолянин запрыгнул на яйцо, а затем картинно нырнул с него в воду, сделав тройной кульбит. Крамольный политический контекст его песни был настолько очевиден, что не заметить его было невозможно. А ведь среди зрителей были не только леокадийцы, а среди леокадийцев — не только сторонники принцессы. Зал взревел.
Хру'Нестор забыл выключить микрофон, и слышно было, как он взволнованно похрюкивает. Заметив спой прокол, он взял себя в руки и заявил:
— Ну что ж, все это мило, очень мило. Претензии к эстетическому наполнению снимаются. Но где раскрытие темы? Где, собственно, «два в одном»? И что такое «Эмбрион в эмбрионе»?
Это был ожидаемый вопрос. Раздался треск, скорлупа яйца рассыпалась, и из него вылупился Кубатай в облегающем, подчеркивающем его беременность трико, черкеске и папахе. Публика ахнула. Хру'Каган и Хру'Наум наперебой закричали:
— Вот оно! Вот — два в одном! В яйце — мужчина, да не простой, а беременный! То есть два человека!
Тут из воды вновь вынырнул Смолянин и вновь запел на лирический мотив, указывая то на нас, то на королевское ложе:
Даже не глядя, кто враг, кто друг
(нрав у нее таков),
Что-то принцесса сажает вдруг
Лучших своих женихов…
Услышав очередную крамолу, зал громогласно вздохнул, и над нами завертелась небольшая стайка страж-птичек. А Смолянин продолжал:
Так, брат, ей замуж не выйти никак,
Наследника не зачать…
Если пойдет все и дальше так,
То будут мужчины рожать.
И припев они, приплясывая, пели уже вместе с Кубатаем. Причем Смолянин подыгрывал себе на появившейся у него в руках малюсенькой гармошке, а Кубатай — на гитаре, пристроив ее, как гусли, на животе:
Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.
Будет шуметь вода,
Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города!
Они замерли, и зал вновь разразился аплодисментами и смешками. Мы были готовы к этому. Но мы считали, что сказанного все-таки недостаточно, и нужно еще напомнить, намекнуть публике о том, что наша судьба в ее руках.
Кубатай взмахом руки заставил всех замолчать. Свет погас, луч прожектора выхватывал из темноты только его необычную фигуру. И он произнес:
— О, как близки наши миры, братья леокадийцы. Вдумайтесь. В 1458 году по земному летоисчислению узник тюрьмы, поэт Вийон, был освобожден герцогом Орлеанским за победу в поэтическом состязании, написав прекрасную «Балладу противоречий»…
Пока наша четверка была в темноте, мы скинули с себя костюмы, оставшись в одних плавках. А свет прожектора переместился на Смолянина, и тот, пробормотав: «Вот кусочек… Перевод мой», — вскинул перепончатую лапу и стал читать:
По фене ботаю, свою захлопнув пасть,
Сквозь слезы ржу, моргалы закрывая,
Держусь за шнобель, чтобы не упасть,
Я туп как дуб, я все на свете знаю.
Те для меня, в натуре, кореша,
Кто для меня не сделал ни шиша.
Откинувшись, я все же срок мотаю.
На мнительных ушах висит лапша…
Я нужен всем, и всеми ж я пинаем.
Произнеся последнюю фразу, Смолянин, вызвав тучу брызг, картинно рухнул в воду, но забыл при этом выключить микрофон, и еще пару минут публика слышала его бульканье, фырканье и покряхтывание. И мы вместе с Кубатаем нырнули тоже. Зажегся общий свет и осветил символично пустую сцену, усыпанную огромными кусками яичной скорлупы.
Что тут началось! Это был настоящий фурор. Кто-то кричал: «Победа!» или «Лучшие!», кто-то — «Освободить их!», а кое-кто и — «Долой тиранию Леокадии!»
— Вот это действительно что-то! — воскликнул Хру'Нестор, обретя дар речи. — Прекрасно, просто прекрасно. Да простит меня публика, но я не удержался и тоже присочинил в стиле:
Я голоден, но в рот не лезет хавчик,
Я злув-урод, но я же и красавчик…
Мы четверо и Кубатай выползли на сцену и сидели на краешке, ожидая окончательного решения зрителей. Кубатай отжимал папаху, когда неожиданно сквозь зрительский гвалт прорвался, явно усиленный такими же, как у нас, микрофонами голос принцессы Леокадии:
— Я хочу напомнить почтенной публике о праве выбрать в команде-победительнице фаворита и принудить несчастную принцессу выйти за него замуж! И если он захочет, я поеду или поплыву за ним, куда он только не прикажет.
