За его спиной раздалась какая-то непонятная возня, после чего…
— А-а-а-а… — дико заорал Алкидий, заставив стоявшего на стреме приятеля подпрыгнуть на месте.
Схватившись за сердце, рыжебородый грек стремительно обернулся и замер в ужасе…
Несчастный Алкидий с круглыми от страха глазами висел в воздухе в двух метрах от пола, смешно дергая голыми ногами.
Фемистоклюс не сразу осознал, что произошло. Ему уже было достаточно и того, что приятель висит над полом, дабы испытать неописуемый ужас. Но мутная пелена перед его глазами быстро рассеялась, и грек понял, что болтающегося в воздухе Алкидия держит за шиворот гигантская мраморная статуя бога войны Ареса.
Рыжебородый присмотрелся
Так и есть.
Правая нога мраморного изваяния была мокрой
— О великий Крон, — хрипло прошептал Фемистоклюс, — этот идиот помочился на статую Ареса.
Холодные мраморные губы изваяния были искривлены в страшной гримасе, правая свободная рука медленно тянулась к мечу на поясе.
“Неужели вытащит?” — мелькнула в голове Фемистоклюса дурацкая мысль. Происходящее просто не вмещалось в рамки рассудка. Но ведь это был Олимп! Олимп, мать его за ногу! Обитель богов. Как они могли забыть об этом?
Однако Алкидия спасла случайность, вернее, ветхая накидка. Раздался характерный треск рвущейся ткани, и визжащий грек свалился на пол. В мраморной руке статуи, ошеломленной таким поворотом дел, остался лишь серый клочок ветхой ткани.
— Бежим! — Фемистоклюс бросился прочь, глухо топая по выстланному мягкой толстой тканью коридору.
Алкидий побежал.
Рыжебородый обернулся.
Алкидий бежал на четвереньках, но не это напугало Фемистоклюса еще больше..
Мраморная статуя, сойдя с пьедестала с обнаженным мечом, гналась следом за ними.
Греки удирали. Мимо, как во сне, проносились коридоры, какие-то темные залы, прозрачные окна во всю стену с жуткой чернотой неведомого пространства, и в какой-то момент Фемистоклюс понял, что они оторвались.
— Стой! — крикнул он приятелю и бессильно рухнул на пол…
Вид Алкидий имел самый жалкий: колени ободраны, одежда порвана, волосы всклокочены.
“Ну и поделом тебе”, — злорадно подумал Фемистоклюс, безуспешно пытаясь отдышаться.
Возможно, не выпей они амброзии, сейчас в бесконечных коридорах Олимпа уже лежало бы два окровавленных трупа с оторванными головами.
Фемистоклюс был твердо уверен, что статуя, поймав их, непременно оторвет им головы. Он и сам за подобное кощунство поступил бы так же.
— Ну ты и придурок! — Рыжебородый неприязненно посмотрел на приятеля. Тот, постанывая, осматривал свои ушибы и кровоподтеки.
— Чья бы корова хрюкала, — огрызнулся Алки-дий. — Сам что мне говорил? Давай, становись в уголок, я тебя прикрою. Кто ж знал, что эта статуя живой окажется?
— Да не была она живой, — грустно вздыхая, ответил Фемистоклюс. — Пока ты на нее не… Короче, сделать подобное НА ОЛИМПЕ… Такое могло прийти в голову лишь законченному психу.
— От психа слышу.
— Ах ты…
Но подраться греки не успели, так как невдалеке раздались тяжелые размеренные шаги. Фемистоклюс на цыпочках прокрался в конец коридора и, затравленно выглянув из-за угла, успел заметить удаляющуюся спину мраморного исполина.
— Ну что там? — горячечно прошептал Алкидий над самым ухом рыжебородого.
— Да статуя бродит, нас ищет.
— Сатир ее побери! — с чувством выругался Алкидий.
— Сатир тебя побери, — поправил приятеля Фемистоклюс. — Ох, попортит нам каменный Арес кровушку, ох и попортит, попомни мои слова. Такие обиды не забываются…
— Я вот чего не могу понять… — остановившись посередине некогда роскошного, а ныне покрытого пылью пиршественного зала, внезапно проговорил Фемистоклюс.
— Ну-ну… — Алкидий вопросительно посмотрел на друга.
— Почему я, после того как выпил амброзии, сильно изменился, а ты нет?
Алкидий безразлично пожал плечами.
— Нет, братец, погоди, не уходи от ответа. Может быть, ты что-то скрываешь?
— Да ничего я от тебя не скрываю.
— А все-таки?
— Ну… — парень задумался, — пожалуй, после того как я ее выпил, мне совсем не хочется есть.
— А еще?
— И в туалет не хочется.
— Еще?
— Да вроде все. — Алкидий развел руками.
— Не может быть?!!
— Может.
“Что-то здесь не так, — подумал Фемистоклюс, — недаром он что-то скрывает, сатирово отродье, ох недаром”.
— Похоже, мы ходим по кругу, — мрачно сообщил Алкидий, когда они в седьмой раз оказались в пустующем тронном зале Олимпа.
— Нет-нет, все правильно, — пробубнил себе под нос Фемистоклюс. — Просто мы шли все время налево, а теперь пойдем направо.
Пошли направо сквозь практически ничем не отличавшиеся коридоры, ну разве что статуи в них были разные.
— Так, ну а это кто? — Фемистоклюс остановился у абсолютно незнакомой ему мраморной статуи.
Греки присмотрелись. Высокий пожилой мужчина был облачен в ниспадающую до пят накидку, закрепленную на плече большой круглой фибулой На голове незнакомца был надет или, правильнее сказать, был сделан лавровый венок. В правой руке статуя держала дощечку для письма, а в левой что-то вроде птичьего пера.
— А перо-то зачем? — удивился Алкидий.
У подножия скульптуры находилась пояснительная надпись. Фемистоклюс наклонился, чтобы получше ее рассмотреть.
— Написано по-гречески, — сообщил он приятелю, с тревогой поглядывавшему в конец коридора.
— Ну так прочитай, — раздраженно бросил Алкидий, не желавший долго оставаться на одном месте.
— Н. А. Кун, — прочел Фемистоклюс, и его рыжие брови медленно поползли на лоб. — С уважением от всех участников проекта “Олимп”.
— И что это значит? — спросил Алкидий.
— А сатир его знает, идем дальше…
Все-таки они поступили весьма мудро, свернув направо. Коридор менялся на глазах. Стало значительно светлее Статуи вместе с нишами куда-то исчезли, а вместо них появились закрытые двери. На некоторых даже имелись надписи, но, к сожалению, на неизвестном грекам языке. Однако вскоре смертные наткнулись на дверь с греческой надписью.
— МОЙРЫ, — вслух прочел Алкидий, с ужасом глядя, как Фемистоклюс тянет дверь на себя
— Да ты что?
— Т-с-с-с… тихо.
За дверью оказалось просторное помещение, сплошь залитое светом. В центре у огромного, мерцавшего разноцветными огнями куба восседали на необычной форме ложах три хорошенькие девушки: блондинка, брюнетка и рыженькая. Одеты девушки были очень странно: в нечто серебристое, туго обтягивавшее их стройные фигурки.
Мойры сидели к вошедшим грекам спинами и весело о чем-то щебетали, приглушенно хихикая.
— Гляди, это Клото, — прошептал Фемистоклюс, указывая на блондинку, сидевшую рядом со светящимся овалом, по которому тянулись изломанные линии чьих-то жизней. — Она прядет жизненную нить человека, определяя срок его бытия.
Клото звонко рассмеялась, и греки непроизвольно вздрогнули. Стоит одной из девушек обернуться и…
Думать о том, что будет затем, не хотелось.
— Рыжая — это Лахесис, — продолжал Фемистоклюс. — Она не глядя вынимает жребий, который выпадает человеку в жизни.
Беседуя с подругами, Лахесис небрежно подбрасывала на ладони светящуюся круглую монету, и если бы греки могли подойти ближе, то они бы увидели, что на одной стороне монеты был изображен улыбающийся Танат, а на другой веселящийся Дионис. (Символично, не правда ли? — Авт.)
— Ну а черная? — хрипло спросил Алкидий. Фемистоклюс дернулся, так как ему показалось, что приятель говорит непростительно громко. Но все обошлось.
— Черную зовут Атропа, — немного погодя ответил он. — Все, что предназначили в жизни человеку ее сестры, она заносит в свиток, а что занесено в свиток судьбы, то неизбежно.
Никакого свитка в руках Атропы греки не увидели. Девушка сидела у такого же светящегося овала, как и Клото. Овал мерцал белым, и по нему неспешно бежали черные буквы, подчиняясь тонким пальчикам богини, порхавшим над узким столиком с множеством выпуклостей.
