— Гарри, какая Франция, очнись, мы должны были высадиться во Флориде ровно в три пятнадцать!
— Мы и высадились. Только я не могу оторвать руку от гарпуна, будто она приклеена!
— Боже! Мои ноги, они меня не слушаются, они сами куда-то идут!
— Спокойно, Билл, спокойно, посмотри лучше, какая девушка впереди.
— У-ух ты, вот это фигура! Только не говори ничего Мэри…
— Ты что, думаешь, я рехнулся — рассказывать такие сказки твоей жене? Хочешь, чтобы она наябедничала Джулии и больше никогда не пустила меня в твой дом?
— Верно. Это не в твоих интересах, дружище… А какой бюст! Бедная Мэри, она мне этого не простит! Я обещал быть к утру дома.
— Черт побери, я себя чувствую в этом дурацком прикиде как клоун! Да, а эта красотка и впрямь ничего. Детка! Эй, детка! Не слышит… Интересно, куда это мы направляемся?
Мулкеба обратился к министру Мароне и прошептал с восторгом:
— Обратите внимание на даму, которая увлекла нашего короля. У нее в сопровождающих состоят целых два Блязандра. Причем это великолепные экземпляры неизвестной разновидности. Не знаю, кто она, но денег у нее, должно быть, просто невероятное количество. Таримурзийцы не расстаются с Блязандриками задаром.
Марона уважительно покивал. Да, неплохая кандидатура.
Вельможные худосочные селедки и пухлые дщери соседних правителей время от времени подкатывались к ее величеству королеве-тете Гедвиге с выражениями почтения и всякими прочими глупостями. Ведь всему Вольхоллу было известно, что король женится не на той, с кем танцует (пусть и первый раз в жизни), а на той, на которую укажет бестрепетным пальцем его дорогая родственница.
Второй пункт вхождения в историю был отмечен придворным летописцем во время праздничного ужина.
Гости давились сверхполезными салатиками из циписпупской синюши, мылзуйчиков, бутербродами из печально известных перепелцапчиков и втайне радовались, что предусмотрительно отобедали дома. О том, что тетя Гедвига помешана на здоровой пище и экономии средств, знали тоже все.
Похвалы и комплименты — один заковыристее другого — сыпались на цветущую Гедвигу как из рога изобилия. Она повернула было голову к Оттобальту, чтобы указать ему на то, как ее ценят окружающие, и… не обнаружила короля. Оттобальта не было за обеденным столом, и напрасно вглядывались в дальние углы большого зала разочарованные и встревоженные претендентки.
Со все возрастающей тревогой Гедвига обнаружила, что отсутствует и таинственная принцесса. Эти двое наплевали на приличное общество и куда-то смылись, оставив всех с носом.
Если бы приличное общество проведало, чем заняты сейчас воркующие влюбленные, оно бы просто взвыло от зависти.
Побег состоялся следующим образом.
Усадив возле себя прелестную гостью, Оттобальт заботливо посоветовал ей ограничиться перепелцапными бутербродами и больше ничего на столе не пробовать.
— Дак ведь перепелцапчики ваши — это же жуткий ужас, — заявила Галя, хлопая ресницами. — На балах, то есть на прибацуйчиках, такое подавать неприлично.
— Это полезно, — промямлил король, разделявший Галину точку зрения.
— Голодать и давиться всухомятку никому не полезно. Мужику надобно есть много, чтобы силы прибывали, — заявила Галя. — Борща горяченького с пампушками, вареников, галушек, мясца жареного… А то что это за издевательство?
Король подумал, что и впрямь издевательство. Просто все боятся сказать об этом вслух.
— Кухонька-то у вас есть? — поинтересовалась принцесса.
Оттобальт отчаянно закивал и поморщился. Чепчутрик мешал жить и дышать.
— Да снимите вы этот ночной горшок, — посоветовала Галя. — Голова же болеть станет. И отведите меня на кухню. Я сегодня к вашему вечеру готовилась — ничегошеньки не ела. Сейчас сообразим что-нибудь на скорую руку.
Король впал в легкий транс. На скорую руку в его королевстве ничего не мог приготовить даже виртуоз своего дела Ляпнямисус.
Через полчаса во все закоулки Дартского замка были отправлены поисковые экспедиции, живо интересующиеся судьбой своего обожаемого монарха. На кухню никто из них, естественно, не заглянул, упорно прочесывая парк и самые романтические местечки.
А тем временем Галя и Оттобальт сидели на огромной пустой кухне Дартского замка и смотрели, как огонь отражается в надраенном до блеска котле. Его величество задумчиво поглощал жареную мынамыхрячу (в которой Галя Наливайко не без удивления признала обыкновенную картошку) с квашеной пусатьей и божественно прожаренными пупунчикскими ножками. Думал король сразу о нескольких вещах: о том, что определенно необходимо жениться на этой сказочной фее; о том, что Ляпнямисус — если сильно захочет — может вступать в сплоченные ряды отшельников, его, Оттобальта, это больше не волнует; о том, что скажет тетя и что он ей ответит…
Галя прикидывала, что, когда король наконец ее поцелует, она сможет с негодованием заявить, что «она не такая», а потом покраснеть и все же сдаться; как загоняла этого беднягу мерзкая тетка! — придется все брать в свои руки. Мужчины, они как малые дети, не понимают: повара, который по три часа жарит ножки, нужно либо увольнять, либо сокращать ему зарплату и набавлять трудодни; парадный зал нужно будет покрасить в приличный цвет. Сразу же после свадьбы она этим и займется. Двое аквалангистов, кляня судьбу, топтались в своих ластах где-то у самых дверей.
Через пару часов Салонюк немного поутих и за скромной партизанской трапезой шпынял Маметова просто так, не возвращаясь более к больной теме загубленного миномета.
— Маметов, ну що ты за людына? — вопрошал он, прихлебывая добытый в таверне «Дви ковбасы» самогон. — Горилки не пьешь, сала не йишь, тики хлиб та вода. Хиба ж це нормально? Гарно, що якись ягоды тоби нравятся. Та теж — хиба можна их жраты уси пидряд, без разбору? Вчора якоись гыдоты наглотався. Поперше, зеленый був, потим увесь лис испаскудыв. Та невже в Ташкенти це нормальна еда? — Тут Салонюк закусил салом и продолжил менее внятно: — Вже скильки ты у нашему отряде, а сала и доси не зъйив ни шматочка.
Перукарников встрял с разъяснениями:
— Он, товарищ командир, по родине скучает. У них там утром плов, в обед плов, на ужин плов — и все с бараниной. Они ж, мусульмане, сала не едят, религия не позволяет.
Командир от возмущения чуть не подавился:
— Що ты таке кажешь?! Де я ему зараз барана визьму?! Яка це религия може заборонить людыни Сало йисты?! Як це можна людыни у житти николы ни тришечки сала не пожувать?! Ну де якесь життя у свити може нормально розвиватысь зовсим без сала?!
Перукарников подумал и ответил:
— На Марсе, товарищ командир.
Салонюк сочувственно вздохнул:
— Ну, хиба що на Марси… тоди може буты. Звидки им на тому Марси свыню взяты? — И после паузы заметил: — Це тому там и нема ниякого життя.
Маметов скорбно вздохнул.
— За минометом убиваешься чи за пловом? — спросил участливо Сидорчук.
Вместо безмолвного узбека ответил вездесущий и всезнающий Иван:
— У него в Ташкенте мама осталась, говорит, одна совсем. Как она там без него с немцами справится? Боится, что немцы Ташкент взяли, а он здесь совсем ничего не знает.
Салонюк вспомнил про ночной обстрел и материальные потери, которые нанес отряду воинственный Колбажан. Удержаться от комментария он просто не мог.
— Действительно, Маметов! Мне дуже интересно, як твоий мами самой з нимцями впоратыся без такого снайпера, як ты? Якщо у твоему Ташкента уси так стриляють, як ты вчора з нашего миномета, то нимци довго будуть сидиты у наший Середний Азии, колы ее захватят. Можлыво, ты ще встыгнеш побачиты, як разом з мамою воны чай пьють.
Кому что, а курице — просо, говорит мудрый народ. В том смысле, что командир Салонюк убивается по загубленному партизанскому оружию, а Перукарников и Жабодыщенко испытывают невероятное облегчение. Миномет-то тяжелый, черт. И теперь Иван мечтает заодно избавиться и от бесполезных мин.
— Ты, Маметов, — начал он издалека, — не кручинься: никуда твой Ташкент не денется. И мама твоя никуда не денется. Ты только обязательно должен по ночам учиться вместо миномета мины прямо к немцу бросать руками. А то на кой ляд мне их в этом ящике тягать?
Салонюк, вначале одобрительно кивавший в такт перукарниковской речи, внезапно спохватился и заголосил:
— Перукарников! Мовчаты! Знову починаеш до хлопця чиплятыся? Бильш не надийся, що вин буде твои дурнувати задумки выполняты! Тоби цей ящик до кинця вийны пхаты поперед себе. А ще одын раз побачу, що ты цим займаешся и бедному хлопцю мозги морочишь — забуду, що ты до вийны у институти вчився, и так по рогам надаю, як ото Жабодыщенко. У него тильки тры класы церковно-приходськои школы. Зрозумив?
— Так точно, господин Салонюк! — рявкнул Иван.
Тарас испуганно от него отшатнулся:
— Який я тоби господин?! Ты що, Перукарников, белены объився? Мы уси тут з симнадцятого року — товариши. Ну то шо, шо у мого батька ранише, до революции, свий сахарный заводык був. Це ничего не означае. — Командир слегка задумался, пошевелил губами, позагибал пальцы. — Ну, мабуть, ще два-тры ветрячка теж було, та маленька свыноферма з ковбасным цехом. Ну, тришечки коптыльней володив… — и как бы оправдываясь за такого неправильного папашу, уточнил: — Але свичкову фабрику запустыты не успив! А ничего з махновцями звязыватыся! Зараз був бы головою колгоспу — як я, або ще краще — головою райкому, як Шинкарук.
