— И что?
— Скажи ей, что нельзя дергать за штурляндик!
— Что?
— Не! Дер-гать! Штур-лян-дик!
— Хорошо! Хорошо! Ищи дракона…
Мулкеба потер затылок и тяжко вздохнул:
— Зачем ей дергать за штурляндик? Это опасно… И кстати, где он лежит?
Из старого башмака выглянуло пуховое личико шумнязи Мымчи.
— Штурляндик-то кому понадобился?
— Да вот ведьма наша просит, чтобы ее внучка дернула за штурляндик прямо на прибацуйчике. Надо уважить старую подругу. Она знаешь как радовалась, когда нашла свою девочку. Так что давай ищи.
— А за последствия кто отвечать будет?
— Придумаем, назначим ответственных, — вздохнул Мулкеба. — Как он хоть выглядит, этот штурляндик?
— Глупо выглядит, — ответил Мымча.
Чародей кряхтел, пыхтел, тер ноющую спину, но доблестно копался в самом старом и самом дальнем из своих сундуков в поисках неведомого штурляндика. Он помнил, что когда-то ему подсунули штуковинку с таким странным названием, но для чего она предназначалась и куда он ее запихал во время последней генеральной уборки?.. Позвольте, а когда же он в последний раз делал генеральную уборку? Пятьдесят, нет, семьдесят пять — семьдесят семь лет тому. Да, давненько.
— Под диван загляни, — посоветовал шумнязя. — Там у тебя корзинка со всяким хламом. В ней что-то все время в спину давит.
— Куда? — недоверчиво спросил маг.
— В спину. Сплю я там иногда, — пискнул шумнязя. — И там что-то твердое.
Маг опустился на колени, в сотый раз дав себе крепкое магическое слово наколдовать ковер помягче, и вытащил корзинку из-под своего ложа. Штурляндик действительно был там.
По бокам железного ящичка цвета хаки торчали две ручки. На замке висела пломба, в стеклянном окошке во всей своей красе виднелся штурляндик. На торце красовалась табличка, на которой строгим шрифтом было выдавлено: «В случае необходимости разбить стекло и дернуть за штурляндик».
— Значит, возникла необходимость, — покачал головой Мулкеба. — Но зачем?
— Поторопись, — посоветовал шумнязя. — Там на кухне такое делается, такое делается.
Ну не умел Мулкеба торопиться! Мы об этом много писали. Бег по пересеченной местности не входил в необъятный репертуар мага.
Он ковылял по двору замка, словно пересекал Гунухскую пустыню. Естественно, что он опоздал и отчаянного сражения бесумяков и Гали не видел. С другой стороны, он видел нечто гораздо более важное: король Оттобальт надел смущенной невесте на палец старинный цупитуйчик Хеннертов и наградил ее поцелуем прямо на глазах тети Гедвиги.
Мулкеба не знал слова «революция». А жаль. Лучше все равно не скажешь.
Дождавшись, когда повелитель оторвется от любимой женщины, чародей подошел поближе к молодым и протянул Гале коробочку со штурляндиком.
— Поздравляю, ваше счастливое величество. Поздравляю, королева Галя. Ваша бабушка просила вас непременно дернуть за штурляндик.
— А кто у нас бабушка? — заинтересовался король.
— Свахерея, уппертальская летающая ведьма, — пояснил Мулкеба.
— Ух ты! — восхитился Оттобальт.
— Самая добрая и заботливая на свете, — сказала Галя. — Не то что некоторые. Чего дернуть-то?
— Да вот, — и чародей потыкал пальцем в табличку.
Стекло снялось неожиданно легко, и разбивать его не пришлось. Молодая королева Упперталя взялась за штурляндик и дернула.
Вот тут и началось сущее светопреставление. Во всем замке погасли свечи, сами собой распахнулись все окна и в них ворвался зловещий холодный ветер. Захлопали тяжелые шторы, завизжали знатные дамы, чьи пышные юбки взметнулись вверх.
Во дворе рассыпался диковинный Галин экипаж. Аквалангисты растаяли в пространстве, а по полу запрыгали две переполошенные лягушки.
Залы, комнаты, подвалы озарились мигающим красным светом, и какая-то милая молодая особа заговорила загробным голосом, немного в нос:
— Внимание! До самоуничтожения станции осталось тридцать минут. Всему персоналу собраться у аварийного выхода! Повторяю! До самоуничтожения станции — тридцать минут! Всему персоналу собраться у аварийного выхода!
И Галя исчезла, не сходя с места.
— Где моя невеста? — вытаращил король испуганные глаза.
— Э-э-э… — весьма вразумительно отвечал маг.
— И слава Душаре! — вставила тетя.
— Помолчи, — отрезал Оттобальт. — А не то посажу к лесорубу Куксу, и будешь пятый угол искать до конца жизни.
— Командира! Командира!
Счастливый Маметов прыгал вокруг Салонюка, светился от счастья и только что не пел.
— Командира! Немца с моя говорить, в гости звать. Шибко добрый был: говорить — камрад Ташкент не брал. Прага брал, Гданьск брал, Париж брал, Белохатки брать надо, Ташкент брать не надо. Мама дома, Ташкент, чай пить, Малика Маметов с войны встречать.
Салонюк продолжал заниматься каким-то своим командирским делом, по ходу дела наставляя глупого бойца:
— Ну що ты стрыбаешь, як скажена кенгуру? Ты що думаешь — цей нимець тебе до хаты к маме у Ташкент повезе? Ци нимци — уси брехуны. Вони тоби все, що завгодно скажуть, тильки щоб скорише таку вузькоглазу кенгуру, як ты, до своий Германии видправить! — И себе под нос пробормотал: — Мабуть, у ихнего фюрера такого ще нема. Они так мого кума видправилы, — продолжил он в полный голос. — Теж був такий, як ты… довирливый. Нимець наговорыв с три коробы, а вин ухи и развисив. Зараз, мабуть, десь на той Нимеччини у ихнему зоопарку сидыть пид вывеской «наидурниший дурень»…
Тут его осенило, и он внимательно вгляделся в счастливое лицо Маметова:
— Стий. Яка мама? Який нимець? Що таке? Де ты знову нимця взяв?! До речи, откуда у тебе цей ахтомат… та шапку де ты знову свою знайшов?
На радостях Колбажан не стал акцентировать внимание на том факте, что командир его — существо недогадливое и еще к тому же глухое. Русским же почти языком говорят ему, что случилось.
— Товарищ немецко-фашистская захватчик камрад, — пояснил он с готовностью, — с моя говорить. Ахтамат отдавать. Шапка с красный звезда — отдавать. Моя в гости звать, твоя в гости звать, всех в гости звать, на танка кататься давать! Моя не стрелять, камрад не стрелять, дружба-мир заключать!
Перукарников почесал за ухом. Оно, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, когда Бог спит?
— Товарищ командир, а может, урюк прав — да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.
Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:
— Куды вин тебе подкине… на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.
Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:
— Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.
— Да хотя бы поглядим на него, — предложил Иван смущенно. — Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.
Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны — это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.
Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб — и именно этот дикий грохот немцы и слышали.
Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж «Белого дракона» был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака — не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.
Однако Салонюк осторожничал.
Чужая душа — потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.
С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.
Жабодыщенко, смущаясь, робко — как на школьном экзамене — обратился к Салонюку:
— Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.
