— Триста шестьдесят.
— Точно, как я мог забыть! — улыбаясь вымученной улыбкой больного дизентерией, вернувшегося из очередного забега в известном направлении, прохфессор преодолел огнедышащие ворота.
О студентах, оказавших ему помощь, он тут же забыл.
А в кабинете ректора копились раздражение, ярость, гнев, и прочие чувства, которые имеют обыкновения разряжаться в виде громких воплей. Глав Рыбс сидел в своем кресле и медленно багровел, прохфессора и деканы осторожно перешептывались.
— Куда он мог деться?
— Невежливо так опаздывать!
— Может быть, он позабыл про совещание?
Дверь распахнулась, и на пороге возник Синиус Фляк, взмыленный и тяжело дышащий, словно только что участвовал в скачках в качестве лошади. Борода его слегка растрепалась и напоминала очень длинный веник.
— Где вы были? — гневно вопросил ректор.
— Я… испытывал систему безопасности ворот, — нашелся с ответом прохфессор. В чем-то он даже не соврал.
— Ну и как?
— Она с честью прошла испытания!
— Ладно, садитесь, — Глав Рыбс махнул рукой. Гнев и его близкие родственники, которым не удалось пока воплотиться, с сердитым шипением растаяли в воздухе. — Как я понял, сегодня ночью имело место хищение, — каждое слово ректора отпечатывалось на чистых листах мозгов слушателей, точно оттиск канцелярской печати. — По тревоге была поднята группа быстрого реагирования… Докладывайте!
Заговорил пожилой волшебник, которого назначили командиром этой самой группы, поскольку в молодости, лет сто двадцать назад, он прослужил полгода в какой-то армии.
В какой именно — даже он сам уже вспомнить не мог.
— Мы преследовали злоумышленников, ваша милость, — доложил он, — но они злодейски скрылись, пропав в районе, известном под названием Норы!
— То, что вы преследовали, я понял, — буркнул Глав Рыбс, — а по доставленным мне сегодня жалобам на пожары, разрушенные стены и покореженные вывески могу даже проследить ваш маршрут… Как выглядели злодеи?
— Было темно, — неуверенно сказал преподаватель с военным опытом, — а мои очки свалились, и…
— Короче! — гнев вновь появился в воздухе, ведя за собой подружку — ярость.
— Их было двое. Один — человек, а другой — что-то вроде козла… Точнее мы не разглядели!
— Козла? — удивился ректор. — Уже и козлы лазают к нам в здание! Скоро тут гиппопотамы начнут расхаживать! Бардак!
Прохфессор кафедры животноводческой магии сделал кроткое лицо и отвел взгляд в сторону. Он был в курсе истории с неудачно сработавшим заклинанием, и подозревал, какой именно козел оказался замешан во всей этой истории. Но большой опыт административной работы подсказывал ему, что в данном случае молчание хотя и не золото, все же что-то достаточно ценное.
— Что пропало? — спросил ректор. Прохфессора и деканы переглянулись.
— Вроде ничего, — сказал кто-то.
— Как мы можем знать, что у нас пропало, если мы не ведаем, что у нас есть, — резонно заметил мэтр Тугодум, декан факультета магии нечеловеческих существ.
— Если у вас украдут голову, вы это заметите только к обеду, поскольку некуда будет совать ложку! — Глав Рыбс вскочил с кресла. — Скопище тупиц! Если бы я назначил на ваше место стадо баранов, то ничего не изменилось бы!
Гнев, до сего момента витавший рядом с ректорским креслом, удовлетворенно вздохнул и принялся перевоплощаться в полновесный, качественный скандал.
— Да, хозяин, все сделал, хозяин, — сказав так, Бульк Он в последний раз поклонился сапожнику, у которого состоял в учениках, и побрел по скрипучей лестнице вверх, в каморку над мастерской, где и жил.
И только закрыв за собой дверь, он позволил торжествующей улыбке появиться на лице.
Ничтожные люди! Они подозревают, что могут унижать его, издеваться над ним, считать его жалким и слабым! Но они не знают, кто он такой, он великий герой, и он им всем…
— Бульк! — донесся снизу раздраженный вопль. Героические мысли сразу куда-то делись.
— Да, хозяин? — истребитель зла, согнувшись в раболепном поклоне, отворил дверь. Голос его вполне искренне подрагивал.
— Завтра откроешь мастерскую, — велел сапожник. — Меня не жди, я ухожу в творческую паузу…
— Хорошо, хозяин, — вздохнул Бульк. «Творческими паузами» сапожник поэтично называл запои. Они у труженика обувной отрасли наступали не реже раза в месяц и длились дней по пять. После них хозяин мастерской возвращался помятый, синий и опухший, но какой-то присмиревший. Куда-то девалась его обычная грубость, и даже подзатыльники становились не столь убедительными.
Еще дней пять он оставался вполне вменяемым. А потом делался все злее и злее, пока в очередной раз не брал «творческую паузу»…
Бульку приходилось терпеть.
«Ничего, — утешал он себя, закрывая дверь во второй раз. — Недолго мне сносить издевательства и придирки!»
Меч и костюм героя лежали под кроватью, дожидаясь своего часа. Бульк помнил ужас, мелькнувший в глазах грабителей, когда он обнажил клинок. Видеть это было так приятно…
Ученик сапожника сильно удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что глаза его в сгущающемся сумраке горят двумя золотыми кружочками, точь-в-точь тем светом, что исходит от рукояти выкраденного с выставки меча.
Удивился бы и махнул рукой. Герой — он на то и герой, чтобы выглядеть необычно…
Сквозь крошечное окошко, через которое даже солнечным лучам было трудно протискиваться, виднелась крыша соседнего дома, и кусочек неба, на тусклом бархате которого все ярче проступали световые пятнышки, обозначающие в Ква-Ква звезды.
Наступала ночь. Геройское время. Его время.
Костюм, сшитый из старых подметок, таинственно зашуршал, когда Бульк извлек его из-под кровати. Снабженный капюшоном, он выглядел поношенной медвежьей шкурой, которую очень долго терли.
Зато меч оставался все так же великолепен. Почти невидимое лезвие радужно переливалось — казалось, что блики скользят в пустоте. Рукоять сверкала так, что глядеть на нее было больно.
Сегодня Бульк ухитрился сделать ножны — нечто напоминающее кожаный чулок в метр длиной, с завязками у основания. Вчерашний вариант с веревочкой показался не очень удобным, да и что за меч без ножен?
Когда над Ква-Ква стало полностью темно, дверь сапожной мастерской, что на улице Пресной Песни, тихонько скрипнула, и из нее выбралась темная фигура неопределенных очертаний. На боку она придерживала нечто длинное и болтающееся.
Убийственный Башмак вышел на тропу героизма!
Мелкий воришка Шульц занимался тем, чем обычно занимался ночью — обходил свою территорию в поисках добычи. Почти невидимый в сумраке, он с ловкостью тени скользил с улицы на улицу. Его длинный нос шевелился, напоминая приставленную к лицу пиявку.
Доверенный попечению Шульца район заключал в себя множество питейных заведений, и почти каждый вечер их недра порождали что-нибудь интересное — загулявшего мастерового, у которого деньги сами вываливаются из кармана, жреца, решившего почтить своего бога обильными возлияниями, или даже купца, топящего остатки совести в вине…
Стража тут если и появлялась, то только в виде окровавленных трупов.
Свернув с улицы Бронзовых Ножниц в переулок Потерянной Добродетели, Шульц замер. Впереди, маскируясь под кучу грязи, и выбрав для этой цели сточную канаву, лежало нечто. Точнее, некто.
Длинный нос Шульца ощутил запах денег.
Со стремительностью атакующей ласки он бросился к лежащему телу. Оглянулся, не заметил ничего подозрительного, и перевернул расположившегося лицом вниз мужчину.
Мощная волна перегара ударила в лицо, подействовав не хуже нюхательной соли. Шульц на мгновение задохнулся, но, как истинный профессионал, продолжил делать свою работу.
Его пальцы ловко отвязывали от пояса толстый кошелек, набитый чем-то приятно звенящим. Судя по добротной одежде и лицу, которое можно было назвать «толстым» только в качестве комплимента, пьяница являлся купцом.
Сердце Шульца полнило одуряющее предчувствие успеха.
— Стой, ничтожный! — грозный окрик упал откуда-то сверху.
Забраться на крышу, особенно в костюме и с мечом, стоило немалого труда, но Бульк пошел на это. Всякому известно, что герой с неотвратимостью рушащейся на злодея судьбы должен появляться сверху. В сопровождении соответствующих спецэффектов.
Шульц замер и принялся оглядываться. Обычно тот, кто разговаривает подобным тоном, имеет на то право, даже если оно заключается в крепких кулаках или остром клинке.
Но никого видно не было.
— Ты кто? — на всякий случай спросил Шульц, продолжая отвязывать кошелек.
— Я — справедливость, царящая во мраке! — нечто темное спрыгнуло с крыши ближайшего дома, и возвышенная речь прервалась сдавленным возгласом. — Ой, проклятье… Я уничтожитель зла! Я — погибель, крадущаяся во тьме, я — крошка в постели преступности и песчинка в ее глазу! Я — Убийственный Башмак!
