— Кто ты, красавица? — поинтересовался я. — И что делаешь…
— Сегодня вечером, — перебив меня, обратился к девушке Добрыня.
— Не знаю, — призналась она. И сделала небольшой шаг в нашем направлении. Снег едва слышно скрипнул под ее голой ступней с выпачканной в земле пяткой.
— Ты, видать, замерзла? — с ноткой сочувствия в голосе поинтересовался богатырь, расстегивая тулуп.
— Замерзла, — ответила девушка, делая еще один, более решительный шаг в нашем направлении.
И тут в чаще что-то затрещало, заухало…
Девушка испуганно вздрогнула, встрепенулась всем телом и попятилась.
Я потянулся за топором, вспомнив рассказы Добрыни о волчьих голодных стаях, пытающихся решить продовольственную проблему за счет одиноких путников.
Качнулись деревья, роняя с голых крон пласты снега, расступился кустарник, открыв тропинку, и из леса вышел невысокий мужичок в скособоченном заячьем треухе, в лаптях поверх шерстяных носков и в выцветшем камуфляжном плаще зимнего образца с меховой подкладкой.
— Опять?! — грозно вопросил незнакомец, уперев руки в боки, а взор — в незнакомку.
— Невиноватая я, — пропищала девушка. — Они сами пришли…
— Вот я тебе, проказница! — Достав из кармана зеленый ивовый прутик, мужик в камуфляже хлестко приложился им по щуплым полушариям девичьего зада.
Она взвизгнула и попыталась убежать.
— Проказница! — И прутиком. — Егоза!
— Я больше не буду! — выкрикнула девушка, бросаясь грудью на дерево.
— Я зажмурил глаза. Правда, недостаточно быстро для того, чтобы не заметить, как ее тело вместо удара слилось с древесным стволом, погрузившись в него. Обратно я открывал глаза много стремительнее, чем закрыл, но девушки уже не было. Лишь мужичок пару раз прошелся прутиком по древесному стволу, да вскрикнуло по-человечески подвергшееся экзекуции дерево.
— Это непедагогично, — заявил я, нахмурив лоб.
Мужичок в камуфляже обернулся ко мне.
— А, старый знакомый, — сказал он, обескуражив меня.
— Простите. Не припомню…
— А кто за мной на олене злобном по лесу гонялся?
— Я?
— Ты, ты. У избушки заброшенной…
— Леший! — тотчас вспомнил я. И не самые это были приятные воспоминания. Хотя и минуло уже немало годочков… Из-за его дурацких игр мне тогда не удалось вовремя предупредить Заречный хуторок о готовящемся набеге орды степняков. Что с одной стороны хорошо — они не волновались напрасно. Но с другой не очень — мне пришлось самостоятельно обратить орду в бегство. Ну… не самостоятельно, а с помощью оленя Рекса, именно во время той погони показавшего свой истинный нрав. Нрав величайшего воителя среди парнокопытных. Я тоже заработал имидж отважного богатыря. Хотя и не по своей воле — не успел вовремя слезть с оленьей спины, а потом уж поздно было.
— Он самый, — подтвердил леший. — Собственной персоной.
— А давай его поймаем, — предложил я несколько пьяным голосом. Попустивший было на морозе алкоголь пробился-таки к мозгу и разбудил бесшабашную удаль.
— А зачем? — удивился Добрыня.
— Чтобы люду больше козней не творил. Детей малых, в лес случайно забредших, в топи не заманивал. И девок не того.
— Чего «того»? — в один голос поинтересовались богатырь и леший.
— Тоже не заманивал.
— А у тебя оружие есть? — спросил Добрыня, сдвинув шапку на затылок.
— У меня топор, — похвалился я, пытаясь извлечь из-за пояса вышеназванный инструмент лесорубов и раскольниковых.
— А у меня хлыст.
— Злые вы, — обиделся леший. — Я к ним со всей душой…
— У тебя души нет! — категорично заявил я. — Я Библию с картинками и пояснениями читал и знаю.
— Да я сам, между прочим, душа! — закричал леший, ударяя себя кулаком в грудь. Гул прокатился над лесом, отозвавшись множащимся вдалеке эхом и требующим соблюдать тишину карканьем вороны. — Я душа леса.
— Какая ты душа?! — возмутился я, — Ты его надзиратель. Тиран! Диктатор!!!
— Я?!
— Ты.
— Нет!
— А вот и да! — Отстаивая свою точку зрения, я указал на сосну, в стволе которой скрылась лысая девушка, — Я кто вот ее… такую хрупкую, болезненную… лозиной да по мягкому месту охаживал? Сатрап!
— Так я любя, — развел руками леший. — В воспитательных целях. Увяжется ведь за человеком каким, да и сгинет навеки, Без лесу деве лесной жизни нет.
— А чего она лысая? Болеет? — поинтересовался Добрыня.
— Так зима же… Листва как по осени опала, так теперь только весной и отрастет, соками пробудившейся ото сна землицы питаемая.
— Ну, если так… — протянул я. — А людей ты зачем водишь?
— Скучно.
— Тебе веселье, а они гибнут.
— А вы зачем в лес с топором пришли?
— За елкой.
— Рубить? Для веселья? А они от этого гибнут.
Я растерянно замолчал, не зная, что ответить на его и общем-то справедливое замечание.
Но тут к разговору подключился Добрыня Никитич:
— Топор у нас от волков обороняться.
— И елку рубить не намеревались?
— Не-а, — заверил богатырь лешего. — Мы так.
— Как так?
— А вот так, — ответил Добрыня, подходя к трехметровому деревцу — настоящей лесной красавице. Сняв рукавицы, он поплевал на руки и ухватился за шероховатый ствол. — Ну-ка, милая, давай!
Если елка ему что-то и ответила, то я этого не услышал. Земля у основания ее вспучилась, и из нее показались корни.
— Посадим во дворе, — пояснил Добрыня, взваливая выдернутое с корнем деревце себе на спину. — Мы так завсегда делаем.
— Ну ежели так… — протянул леший, — то оно конечно.
— Нам пора, — заметил я. — Бывай!
— Постой! — задержал меня леший, ухватив за рукав.
— Чего тебе?
— Извини, что тогда так вышло. Не люблю я пришлых.
— Чего уж там, — отмахнулся я. — Дело минувшее.
Помахав нам вслед, леший обернулся и, сделав пару шагов по возникшей среди зарослей тропинке, растворился в укрытых снегом кустах. Ни веточка не дрогнула, ни снег не захрустел под его лаптем. Вот он был — и вот его уже нет. Тропинка исчезла так же внезапно, как и появилась.
— Тебе помочь? — поинтересовался я у Добрыни, несущего на спине дерево с довеском в виде кубометра земли.
— Справлюсь. Здесь и идти-то… версту — не больше.
Дойдя до подворья, я взопрел, что та мышь в бане, и заморился сильно. А былинный богатырь, прислонив деревце к стеночке сарая, ухватил лопату и, поплевав на ладони, спросил:
— Где копать-то?
— А вон там, — указал я на центр двора.
Пока он трудился с настойчивостью экскаватора, но с куда большей результативностью углубляясь в мерзлый грунт, я отдышался и даже сумел приобщиться к процессу:
— Немного расширь. Вот так. Хорошо. Теперь углуби…
На крыльцо вышел Ванюшка в сопровождении нянек, отошедших от шока приобщения к передовым компьютерным технологиям. Лишь неестественная бледность обычно розовых лиц и глаза по рублю напоминают о пережитом ими стрессе.
— А что вы делаете? — поинтересовался ребенок.
— Елку хотим посадить.
— А зачем?
— Чтобы нарядить игрушками.
— А подалки Дедушка Молоз мне принесет?
— Принесет, — пообещал я ребенку.
— А пускай, это сестличка будет. Маленькая. Как у Малфы.
— А… э… — растерялся я, — Может, на следующий год.
— Я хочу в этот.
— Но так быстро это не…
— А я уже все плиготовил, — заверил меня ребенок, заговорщицки подмигивая.
— Ч-что приготовил? — Вот она, обратная сторона акселерации и излишней доступности информации.
— Капусту.
— А?..
— И все остальное.
— Давай все же ограничимся чем-нибудь другим. Хорошо?
— Плохо. Но если Дед Молоз не может… пригорюнился ребенок.
В ворота усадьбы со свистом и воем ворвался стремительный порыв ветра, укутав все подворье снежной пеленой.
— А вот и я, — сообщил хрипловатый голос. — Не ждали?
— Нет, — закрыв лицо рукой, ответил я. Напрасно пытаясь что-либо рассмотреть сквозь пальцы в непроглядном круговороте снежинок.
— Хм. А мне показалось, что я только что слышал мое имя?
Тем временем принесенный порывом ветра снег начал медленно оседать, позволив рассмотреть появившиеся во дворе сани, запряженные низкорослыми косматыми лошадками. С мощными ветвистыми рогами на головах к тому же… Олени?!
Радостно порыкивая, из сарая выскочил Рекс.
— Мороз Иванович? — неуверенно произнес я, рассмотрев выбирающуюся из саней фигуру, укутанную в тяжелый полушубок ярко-красного цвета с белоснежной меховой оторочкой.
— Он самый. И не один… Так кто меня вспоминал?
— Я, — признался Ванюша.
— Подарок хотел заказать? — догадался Мороз Иванович, подойдя к ребенку и склонив к нему свое лицо с бородой по пояс и покрытыми инеем усами.