Лякмунт - Основание

Встреча прошла без лишних сантиментов. Мы пожали друг другу руки, я ответил, что доехал нормально, мы двинулись в сторону здания вокзала и вскоре подошли к автостоянке. Роберт Карлович сунул руку в карман, и тут же нам приветливо, но молча, мигнула всеми огнями огромная черная машина с затемненными стеклами, стоявшая в пяти шагах от меня.

За руль сел сам Роберт Карлович. Я устроился рядом на пассажирском сидении и начал смотреть в окно. Я хорошо знаю центр Москвы и со многими местами, которые мы проезжали, у меня связано много разных воспоминаний хороших и плохих. Но я не ощущал ни удовольствия, ни волнения, одно огромное равнодушие. Сон души, так сказать. Вскоре мы подъехали к воротам старого особняка в самом центре города. Большая вывеска на воротах гласила, что там располагается офис хорошо известного мне банка. Именно в этом банке хранились мои внушительные средства, подаренные заморским дядюшкой. Милиционер, стоящий у ворот, открыл шлагбаум и отдал нам честь. Мы въехали на просторный двор. Там Роберт Карлович припарковал машину и направился в сторону центрального входа — огромной деревянной резной двери высотой почти в два человеческих роста. Однако прошел мимо этого великолепия и остановился возле небольшой дверцы, после чего обернулся, дожидаясь меня. За внешней дверью оказался небольшой тамбур. Роберт Карлович приложил руку к пластине на железной двери в конце тамбура. Раздался довольно противный электронный писк, и на пластине заморгал красный огонек, после чего мы открыли дверь и оказались в светлом коридоре. Светлыми, почти белыми, здесь были не только потолок, но и пол со стенами. Метров через пять коридор резко повернул вправо, затем влево. Там нас ждала лифтовая кабина. Открылась кабина также после прикладывания руки к металлической пластине. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Покинув лифт, мы опять оказались в белом коридоре, будто никуда не спускались. Снова сделали пару поворотов и уперлись в большую дверь без номера или таблички. Кажется, добрались. Прошу вас, — сказал Роберт Карлович, предупредительно и с гостеприимством любезного хозяина, пропуская меня вперед. На пороге я обернулся и внимательно посмотрел на сопровождающего. Не слишком он изменился за два года. А костюм, похоже, и вовсе тот же самый. Стиль есть стиль. Приятно в нашем изменчивом мире встретить такое постоянство. Я вспомнил свои ночные рассуждения, и невольно в памяти всплыло: «Черный человек спать не дает мне всю ночь». Сероватая физиономия Роберта Карловича на фоне костюма смотрелась светлым пятном. Снежно-белый шарфик, похоже, остался в машине. Я перевел взгляд на распахнутую дверь. Впереди, как мне показалось, было абсолютно темно. Я шагнул вперед, сделал два шага, выйдя из светлого прямоугольника, освещенного из коридора, и остановился. Я слышал, что Роберт Карлович идет за мной. Дверь за спиной тихонько прикрылась. По скрипу полов и легкому движению воздуха я понял, что хозяин обогнул меня справа. Я продолжал стоять, довольно расслаблено. Через пару секунд метрах в пяти впереди вспыхнул изумрудный свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на круглом столе. Стол был покрыт темно-зеленой скатертью, явно старого, почти музейного вида. Я подумал, что на краях у скатерти должна быть бахрома, а то и кисточки. Но я их не видел — освещена была только поверхность стола. «Присаживайтесь, Андрей», — неожиданно появился из темноты Роберт Карлович, Черный Человек. «Значит, лампу зажег не он, или выключатель где-то на стене», — подумал я. Еще два года назад я бы слегка напрягся из-за мрака и как-нибудь пошутил про серых кошек в темноте или еще про что-нибудь. А сейчас, снова ощутив безразличие к происходящему, я подошел к столу, с некоторым трудом отодвинул тяжелый стул с высокой спинкой и сел. Я никогда не сидел на таких стульях. Под седалищем моим оказалась выпуклая сильно пружинящая подушка, как на диване. Я попытался придвинуть стул к столу, что получилось не сразу и с неприятным визгом ножек, скребущих пол. Паркет, наверное, поцарапал. Я откинулся на спинку, но без особого успеха. Спинка оказалась абсолютно вертикальной, правда, где-то в районе моих лопаток также оказалось что-то вроде подушки. Удивительно неудобный стул. Я такие встречал во время путешествия в номерах в дорогих отелей. Однако, воспринимал эти стулья просто, как предмет интерьера, и мне в голову не приходило на них садиться. Пытаясь устроиться поудобнее, я сполз по спинке стула, зад мой съехал вперед, а голова оказалась немногим выше уровня крышки стола. Я замер в этом неловком положении и поднял глаза на Роберта Карловича. Оказалось, он все это время внимательно следил за мной. Я приветливо глянул ему в лицо и улыбнулся, мол, я прекрасно устроился и внимательно слушаю. «Такую обстановку, включая освещение, нам посоветовали выбрать психологи, — объяснил он. — Предполагается, что вам будет легче усвоить то, о чем мы с вами побеседуем». Я стер с лица улыбку и немного опустил брови. Остальными частями лица я постарался выразить понимающее выражение. И всё это — молча. Изменился я всё-таки за последнюю пару лет, повзрослел. Я ждал, пока заговорит мой собеседник. Ждал совсем недолго, и вскоре раздался неожиданный вопрос, произнесенный тихим отчетливым голосом: «Андрей, вы получаете удовольствие от жизни?»

Я отвел глаза. Да, я по-прежнему получаю удовольствие от комфорта, хорошей кухни, а вспоминая приключение с девушкой в купе, признаться, сейчас испытываю приятные чувства. Иногда я читаю книги, с удовольствием хожу в музеи. Почему бы мне не получать удовольствие от жизни? Тем более что забот особых нет, особенно, финансовых. Но вдруг, неожиданно для себя, я ответил:

— Только сиюминутное.

— А я ведь об этом предупреждал, правда? Помните?

Об этом предупреждении в течение последнего года я вспоминал куда чаще, чем хотелось бы. Практически каждый день. Помню и еще как. Но я ответил сдержано:

— Да, припоминаю.

— А почему так произошло, понимаете?

Я не понимал, но кое-что подозревал. Поэтому, будто бы только что догадавшись, сказал:

— Вы что-то говорили о смысле жизни? И считаете, что у меня с этим сейчас какие-то сложности?

И тут, Роберт Карлович разразился речью. Наверное, не совсем правильно сказать «разразился». «Разразился», пожалуй, предполагает богатое использование голоса — от набатного гласа до шелестящего шепота. А он говорил всё время негромко и ровно, глядя, по большей части, куда-то вниз. А еще он встал и ходил, огибая круглый стол вместе со мной, время от времени скрываясь в темноте и вдруг возникая из нее. Иногда, вынырнув из темноты на другом конце стола прямо напротив меня, замолкал и внимательно смотрел мне в лицо. Молча. Потом снова продолжал речь. Думаю, что всё это ему тоже посоветовали психологи. Уж не знаю, как бы я отреагировал на это выступление, не будь темноты и яркого пятна освещенного стола, но тут был сильно впечатлен. Читал Роберт Карлович в моих сердце и душе куда лучше, чем я сам. Не было для него там загадок, а были там одни сплошные слова истины, набранные крупным и отчетливым шрифтом. И читал он их вслух не вдохновенно, а как-то скучливо, не высказывая, однако, презрения ко мне. А я сидел, слушал, и начинал понимать себя гораздо лучше, чем раньше. И то, что я про себя понял, не очень мне понравилось. А понял я с его слов приблизительно следующее:

Я — не лучше и не хуже многих. Но своим двухметровым ростом я превосхожу большее количество населения, чем умом или, скажем, интуицией. Особо обидного для себя я в этом заявлении ничего не усмотрел, хотя ничего приятного в том, что на земле живут миллионы людей, более талантливые, чем я, тоже не увидел. Я и сам об этом знаю, но зачем это произносить вслух? Дальше речи пошли еще менее приятные. Оказывается, превосходство некоторых других людей над собой я признаю лишь от безысходности и невозможности оспорить очевидные факты. Кто-то хорошо играет в шахматы или собирает кубик-рубик, а я — нет. Некоторые делают великие открытия, впервые доказывают сложнейшие теоремы и пишут талантливые симфонии, а я ни в чем таком не замечен. В то же время, и это довольно удивительно, до последнего момента меня не покидало ощущение собственной исключительности. По словам Роберта Карловича, такое присуще многим детям, но годам к двадцати у большинства нормальных людей проходит. А у меня, как он считает, этот процесс только-только запоздало начинается. Начинается, принося очень неприятные ощущения — краснухой хорошо бы переболеть в детстве. Тогда эта детская болезнь проходит, не оставив после себя ничего, кроме иммунитета. А в моем солидном возрасте краснуха является смертельно опасной болезнью и протекает очень тяжело. Далее, он довольно достоверно описал протекание моей запоздалой болезни.