Вытерев рот рукавом, принц-консорт сердито посмотрел на профессора с явной и открытой неприязнью.
– Да, понимаю, – пробормотал проф. Эйнштейн. – Тогда; благодарю вас за снисходительность, ваше величество.
Королева незаметно для всех слегка пнула его.
– Да перестаньте вы дуться. Я знаю, что вы не виноваты, и на следующей неделе, когда шум поутихнет, вас снова произведут в рыцари. А теперь будьте молодцом, откатитесь в сторону и примите самый серьезный вид.
В самом деле? Превосходно! Маскируя подъем духа скорбным выражением лица, проф. Эйнштейн оттолкнулся от красного ковра, являя собой классический образ удрученности и страдания. Несколько человек в толпе всплакнули при виде такого жалостливого зрелища.
Одобрительно кивнув, королева сделала лорду Карстерсу и Мэри Эйнштейн знак приблизиться. Лорд заставил себя поклониться, несмотря на боль, а Мэри сделала самый лучший реверанс, возможный при таких обстоятельствах.
– Лорд Бенджамин Карстерс и Мэри Елизавета Виктория Эйнштейн, похоже, мы мало чем можем вознаградить вас за службу короне и стране, – громко произнесла королева, делая царственный жест маленькой ручкой. – Лорд Карстерс уже произведен в рыцари Британской империи за доблестные действия во время Событий и имеет «Крест Виктории» за подвиги во время бурской войны в Африке.
Переменив позу, королева Виктория улыбнулась Мэри:
– А вы, дорогая, скоро станете леди Карстерс, заняв положение, которому мы до некоторой степени завидуем.
Женский вспомогательный корпус Клуба исследователей закодировал, но один строгий взгляд королевы живо покончил с этим ребячеством. Что за разнузданная толпа хулиганок! – подумала Виктория. – Нужно как можно быстрее взять их под свое покровительство.
– Благодарю за комплимент, ваше величество, – снова попыталась сделать реверанс Мэри.
– О, не делай этого, девочка, я же вижу, как тебе больно, – мягко приказала королева. А затем заговорила громким и повелительным тоном. – И потому мы просим Мэри Эйнштейн и лорда Карстерса принять наше предложение гостеприимства и устроить свою свадьбу здесь, в Букингемском дворце.
Разве что конец света мог бы удержать внимающую толпу от возгласов удивления, восторга, потрясения и необузданной ревности при этом объявлении. Хотя профессору Эйнштейну и полагалось вести себя как наказанному, он заулыбался, словно пьяный оболтус. Мэри зарумянилась, и даже лорд Карстерс был взволнован этой невероятной честью.
– О да, пожалуйста, ваше величество! – порывисто согласилась Мэри, осторожно беря забинтованную руку жениха в свою. – Благодарю вас, да!
– Не стоит благодарности, дитя, – сказала королева Виктория, выдав редкую улыбку. – На следующей неделе, дорогая, мы обсудим за чаем детали. Идет?
Мэри кивнула.
– Превосходно, – утвердительно заявила королева. – Тогда пусть будет так!
В ответ лорд-гофмейстер дважды стукнул Большим посохом империи по тронному возвышению, официально скрепляя договоренность.
– А теперь в отношении ущерба, причиненного этим довольно неприятным делом, – обратилась королева Виктория к толпе. – Мы постановили обложить всех во всем Содружестве однофунтовым налогом для содействия в восстановлении Лондона, а на Трафальгарской площади будет воздвигнута бронзовая статуя в честь солдат и граждан, которые столь доблестно погибли в ходе этого, кхм, Происшествия.
Происшествие. Это слово тысячу раз прошептали по всему тронному залу и на галереях. Хороший выбор.
– Кроме того, отныне на всей территории Британии запрещаются все виды кальмаров вплоть до дальнейшего уведомления! – добавила она с некоторой мстительной ноткой.
Точно по сигналу лорд-гофмейстер дважды стукнул Большим посохом.
– Боже, храни королеву! Аудиенция окончена!
Гремя медными цимбалами, Королевский филармонический оркестр заиграл бодрый марш. Взволнованно переговариваясь, толпа степенной процессией последовала к выходам.
Среди этой толпы несколько членов Клуба исследователей парламента бросились утешать проф. Эйнштейна по поводу потери звания. Но шагнувший из теней кэбмен Дэвис преградил им путь хмурым выражением лица представителя низшего класса. Гоня свою каталку как безумный, профессор воспользовался этим отвлекающим маневром и ловко прокатился через тронный зал к небольшой нише.
– Сержант Олтион? – спросил, с визгом тормозя, запыхавшийся проф. Эйнштейн. – Вы старший сержант Тревор Олтион? Мои контакты в среде военных сообщили, что вы тот, кто будет заниматься частями моей венерианской машины, если я не ошибаюсь?
Британский морской пехотинец уставился на профессора равнодушным и откровенно оценивающим взглядом и медленно – очень-очень медленно и пренебрежительно – поднял бровь.
– Сэр, эти части, которых, могу заметить, достаточно для постройки еще одной машины, – проговорил с нарастающей горячностью сержант Олтион, – вовсе не «ваши», в кавычках, а являются единственно и исключительно собственностью правительства Ее Величества! – От такого вербального отпора кресло профессора даже откатилось на несколько дюймов назад.
– Сэр, – добавил сержант поразмыслив.
– Конечно! Именно это я и имел в виду, старина Тревор! Но разве вы не могли бы просто оставить эти части у меня на хранении? – с надеждой спросил проф. Эйнштейн, роясь у себя в бумажнике. – Я почетный член Северо-Камберлендского драгунского полка!
– Нет. – Это единственное слово пресекло любые дальнейшие обсуждения.
Но Эйнштейн все равно продолжал гнуть свое:
– Я также полный капрал в Скотланд-Ярде.
– Это не имеет для меня никакого веса, сэр, – фыркнул сержант Олтион, скрестив на груди мускулистые руки с татуировками участника десятка войн.
– Я также оперативный сотрудник Британской Секретной Службы.
– Очень мило.
– Епископ англиканской церкви?
– Не волнует, – зевнул сержант.
– Однажды, давным-давно, я вернулся из путешествия в далекую страну, – проговорил профессор, стряхивая одной рукой невидимую соринку с лацкана, а другой потирая сложным жестом запястье.
Сержант непонимающе воззрился на профессора.
А, пропади ты пропадом.
– Богатый и неразборчивый в средствах? – в отчаянии спросил проф. Эйнштейн, извлекая из кармана визитки безупречный бело-голубой алмаз величиной с крикетный мяч.
У солдата отвисла челюсть.
– Он из утерянных копей царя Соломона, знаете ли, – поддразнил морпеха профессор, поворачивая бриллиант и давая ему посверкать своими многочисленными гранями. – И есть еще много других. О, их еще очень много.
Сияя от восторга, сержант Олтион дружески положил руку на плечо профессора.
– Черт возьми, так что же ты сразу не сказал, старина! – хохотнул солдат, не в состоянии оторвать глаз от массивного камня. – Выпьем-ка по чашечке чая у меня в кабинете, да там и поболтаем спокойно...
* * *
Много часов спустя, когда долгий день, наконец, закончился и солнце село, в звездном небе взошла полная луна. На сей раз ее нечеловеческий зад снова отвернулся, уйдя из поля зрения человечества, и «человек на луне» мирно улыбался дремлющей Земле.
Если это лицо казалось слегка изменившимся и теперь смутно напоминало очень пораженного проф. Феликса Эйнштейна, сияющего буйным взрывом магии в каком-то первобытном храме, то это наверняка было чистейшим совпадением.
Харабе – мексиканский парный танец ухаживания. В нем танцор бросает на землю сомбреро и, если он устраивает партнершу в качестве возлюбленного, та проходится в танце по полям шляпы, а потом надевает ее себе на голову.
1 фут = 30,48см.
1 фунт = 453,59 грамм.
1 ярд = 91,44 см.
Панатела – длинная, тонкая сигара с прямыми сторонами, скругленными на запечатанном конце.
Canis Familiaris – домашние собаки (лат.).
Профессор цитирует «Библию» (II книга Царств, гл. 1, песня Давида).
Такой котел по легендам есть у любого ирландского лепрекона (эльфа-башмачника).
Ad infinitum – до бесконечности (лат.).
Enchante – очарован (фр.).
Sotto voce – вполголоса (итал.).
Au gratin – обжаренная в сухарях или протертом сыре.
Scusi, signore – извините, синьор (итал.).
Pazzesco – сумасшедшие (итал.).
Siete benevenuti – пожалуйста (итал.).
Пьяцца – тоже площадь, только поменьше (итал.).
Credo qua absurdum est – верую, потому что абсурдно (лат.).
