— Пересаживайся сюда, парень, да побыстрее.
Нан и я забрались в новую машину. Шак сидел за рулем. Они угнали старый разбитый «олдс», в котором воняло, как на ферме, а левый край сзади сильно просел. «Форд», в котором находился Сэнли, проехал вперед, а мы последовали за ним в сторону Накогдочеза. Сэнди сбавил скорость, когда ехали по маленькому мосту через реку Анжелика. В обоих направлениях дорога была пустынной. За мостом находился поросший кустарником длинный склон. Мы притормозили, и «форд» съехал по склону, гремя и подпрыгивая на кочках. Через несколько минут в лучах фар «олдса» появился улыбающийся Сэнди. Шак вылез из машины. Они затерли на обочине следы «форда». Как оказалось, Сэнди и Шак прихватили номер с какого-то автомобиля. Мы приспособили его на «олдс», а старый выбросили в кусты.
Сэнди опять сел за руль, и мы помчались вперед. Двигатель тарахтел, но Голден был в восторге.
— Мы сначала украли номер. Потом долго ждали, пока не вышел какой-то пьяница. Он остановился около своей машины. Мы спрятались у него за спиной. Как только он достал ключи, трахнули его по голове. Нам повезло — машина работает неплохо, да и бак полон.
Примерно через сто пятьдесят миль мы въехали в штат Арканзас. Мотор перегрелся. На востоке стал светлеть горизонт.
Сэнди опять достал карты. Когда мутное солнце взошло уже высоко, мы свернули с пыльной дороги в лес и улеглись спать: Сэнди на переднем сиденье, Нан — на заднем, Шак и я растянулись на земле. Лесная земля приятно пахла глиной. Я почувствовал, что туго натянутые внутри меня пружины слабеют, и мир гаснет. Мне хотелось, чтобы сон был вечным.
Вечером Сэнди разбудил меня пинком. Мы побрились, умылись в ледяном ручье, что протекал рядом. Нан отошла футов на двадцать вниз по течению, разделась, намылилась и залезла в мелкую заводь. Она не заметила (или ей было наплевать), что Шак ни на секунду не спускал с нее глаз. Когда она снова натянула штаны, из его горла вырвалось не то мычание, не то стон.
Я несколько раз взглядывал на Козлову, пока она мылась. Наннет могла бы быть доисторической женщиной в диораме музея естественной истории. Современная культура выкрасила ее губы в красный цвет и отметила шрамом живот. Но все остальное — диковатые черты лица, плавный переход талии в бедра, шафранные соски, треугольник волос на лоне — все это не изменилось за пятьдесят тысяч лет.
Я не мог хотеть ее. Ее бросили мне, как бросают пачку сигарет другу. Когда привыкаешь пить кислоту, кислое красное вино кажется протухшей водой. Я почувствовал, как подходят друг другу Нан и Шак. Сэнди называл их животными. Они родились с большим опозданием. Оба принадлежали далекой истории, когда миром правило грубое насилие, а люди блуждали по пустынной земле, яростно совокуплялись, сражались друг с другом, жарили на костре у входа в пещеру окровавленное мясо.
Все мы были созданы не для нашей эпохи. Но их несоответствие времени отличалось от несоответствия моего и Голдена. Существует органическое несоответствие у тех, чьи тела неприспособлены к жизни. В глубинах мозга других скрыта слабость интеллекта. Несоответствие Сэнди носило нравственный и социальный оттенок, из-за чего ему было трудно приноровиться к нормам общества и культуры. Я — воплощение эмоционального и душевного несоответствия. Это можно выразить кратко. У меня нет способности любить. Человек, неспособный любить, — то же самое, что одна из тех машин, которые ради шутки делают механики-весельчаки. Крутятся колесики, вспыхивают лампочки, поршни ходят вниз-вверх. Слышится громкий, но бесполезный шум. Такая машина, выйдя из под контроля, может стать опасной. Однажды я подошел очень близко к тому, чтобы полюбить. Я имею в виду, конечно, Кэти. После Кэти бесцельная машина заработала на полных оборотах.
Мы ехали в арканзасских сумерках на восток, я чувствовал себя отупевшим, одеревеневшим, бездушным. Мой мозг был комнатой, где мебель обили пыльно-черным бархатом.
Я спал, когда они угнали в каком-то маленьком арканзасском городке машину получше, новый красно-белый «шевроле». Они взяли его на стоянке частного клуба. Смутно помню пересаживание из машины в машину. Еще в памяти сохранился напряженный голос Сэнди, взахлеб рассказывающего о ночных приключениях.
Тихо пробираясь в темноте между автомобилями, они набрели на машину, в которой какая-то парочка занималась любовью. Оба были окурены. Не успел Сэнди сказать и слово, как Шак распахнул заднюю дверцу, схватил этого жеребца за шею, ударил его и засунул под машину. Женщина захныкала: «Артур! Артур! Где ты, беби?» Наш монстр ответил: «Я здесь». Он нырнул в машину, как фулбэк,[4] прорывающийся по центру. Через пять секунд девка поняла, что в ее жизнь вошло что-то новое, и ей это не понравилось. Она завопила, словно ее резали, поэтому монстру пришлось стукнуть и ее. Пока все это происходило, Сэнди вытащил Артура из-под машины и обыскал. Обнаружил пятьдесят восемь баков, но ключей не было. Когда Шак вылез наружу, Голден заставил его засунуть Артура обратно в машину. Следующая машина оказалась с ключами.
Итак, подумал я, к нашему послужному списку добавилось еще и изнасилование. После того, что мы сделали с Горацием, это было так же серьезно, как мелкое хулиганство. После Горация для нас уже не существовало места, где можно спрятаться.
Я опять заснул. Когда проснулся, Шак и Нан спали, а Сэнди на большой скорости гнал «шевроле». На круглом его желваке отражались лампочки приборного щитка. Мимо проносились темные холмы. Сэнди пел «Я работал на железной дороге». Но только две последние строчки, повторяя их снова и снова: «Фи фай фиддли-я-ох, фи фай фиддли-я-ох, ox, ox, ox, ox». Итак бесконечно. Сейчас все стало частью воспоминаний того дня: ночь, шум мчащегося автомобиля и голос Сэнди, как звуковое сопровождение к фильму.
На рассвете мы остановились у конторы мотеля недалеко от Тьюпело, штат Миссисипи.
— Нам требуется чистый американский юноша, — сказал Голден, — который благодаря сияющей внешности вне всяких подозрений. Покажи, на что ты способен, Кирби.
Я вышел из машины и зевнул, потягиваясь и потирая лицо. Из меня получился бы неплохой мальчик на побегушках. Над входом горел красный свет — знак того, что свободные места имелись. После трех долгих звонков я услышал какое-то движение. Беременная круглолицая блондинка в домашнем халате из красного атласа открыла дверь, тупо посмотрела на меня и спросила:
— Да?
Я записал в книгу: «Мистер и миссис Иван Сандерсон, мистер Кеннет Тинан и мистер Теодор Стэрджен». Скудость моей фантазии можно списать на утреннюю дремоту. Во время процесса эта запись предоставила прокурору чудесную возможность проявить остроумие.
Я заплатил восемнадцать долларов за два двухместных номера в этом дрянном мотеле, полном старой мебели и ржавых труб. Стоя в грязном душе, я чуть не заснул. Когда забрался в постель, Эрнандес храпел, как лошадь, но мне это нисколько не помешало заснуть.
С заходом солнца мы выехали из мотеля. Сэнди раздал бодрящие таблетки, и мы засветились от стимулированной радости, паря в облаках, обмениваясь плоскими шутками. Даже напряжение между Шаком и Нан ослабло. Девушка пела хриплым неестественным голосом непристойные французские песенки, которым ее научил бывший сожитель. Сэнди долго подражал Моргу Салю.
Мы проезжали через Нашвилл. Я не собираюсь описывать тамошний эпизод. Он достаточно освещен в газетах. Это было вызывающее тошноту, грязное, бессмысленное, жестокое и кровавое дело. Не могу считать убийство Горация Вечера очень грациозным и изысканным, но в нем был хоть какой-то смысл, который полностью отсутствовал во втором случае. Это убийство явилось признаком отчаяния. Я принял в нем непосредственное участие. После Нашвилла Сэнди перестал называть меня студентом. Последний раз он назвал меня так во время похищения Хелен Вистер.
В Нашвилле я узнал еще кое-что о нашей четверке и понял, что нас поймают. Раньше мне казалось, что нам удастся улизнуть, пробраться в Нью-Йорк и разделиться. Но Нашвилл показал, что мы сами себя погубим. Когда наши проблемы упрощались, мы их искусственно усложняли и делали так, чтобы нас искали с еще большим рвением. Даже если бы Сэнди не потерял на месте убийства пистолет Горация Вечера, думаю, все равно эти два убийства как-нибудь бы связали. Но Голден практически подарил им эту улику, хотя полиция и потратила много времени на проверку. Потеря пистолета, по-моему, и явилась именно тем усложнением проблем, которых и без того хватало.
После Нашвилла мы оказались связанными одной веревочкой. Даже Сэнди стал намного сдержаннее. Мы решили, что позже разойдемся. Но думаю, каждый понимал, что такого случая не представится, а если даже и представится, мы сами не захотим им воспользоваться.
Угон автомобиля, изнасилование, похищение и убийство. Эти страшные слова не воспринимались мной серьезно. Это слова для обыкновенных преступников. Со мной все по-другому, потому что я, Кирби Палмер Стассен, уникален. Для меня эти слова имеют иное значение. Я не участвовал в грязных преступлениях, я вел программу социальных экспериментов. После ее завершения я собирался читать интересующимся лекции о смысле жизни и смерти.
