– Я понял вас. Никто не узнает о нашем разговоре.
Мы поняли одно: нужно действовать без промедлений.
Я выбиваю дверь ударом ноги. В сумраке Крошев сидит на смятой постели, рыхлый и грузный, как борец сумо, бледный, в одних семейных трусах. Худенькая мулатка забилась в угол у бельевого шкафа. У окна – фон Бигенау с пистолетом в руке.
– Генрих! Будь ты проклят!
– Линдберг! О, доннерветтер!
Мгновение – и мы оба снова спокойны, как могут быть спокойны двое смертников, держащих друг друга на мушке.
– Разве, Артур, ты не должен сейчас лежать в морге? – ухмыляется он.
– Как видишь, я воскрес из мертвых. Но ты – разве ты не должен был прийти сюда завтра ночью, а не сегодня?
– Должен ли я? Кто сказал, что я должен?
Мы медленно шли по кругу, не спуская друг с друга глаз. Бледное фиолетовое зарево Луны растекалось по стеклянной стене, превращая наши лица в странные маски. Одно из окон было открыто – ясно, как этот ублюдок проник сюда. Зачем же Бигенау явился к советскому консулу в спальню?
– Послушайте, что все это значит?! – кричит Крошев по-испански (он ни слова не понял из нашего немецкого диалога). – Что вам нужно у меня дома, черт подери?
– Прекрасно, прекрасно, – смеюсь, – так что она сказала тебе, Генрих? Урсула?
Он меняется в лице, и я понимаю – попал в точку. Теперь я жалею лишь о том, что выбил дверь в эту спальню минутой раньше, чем следовало. Все, что мне требовалось: мертвое тело советского консула в завтрашних газетах. После такого международного скандала танки Красной армии на улицах Гаваны будут смотреться уместно и буднично. А через год-другой – открытая дорога к нефтяным месторождениям Венесуэлы и дальше на юг. Продолжаю:
– Дай угадаю. Мне Урсула призналась, что Крошев работает на тебя, – я проверил, она не лгала. Тебе же… тебе она сообщила, что Крошев – двойной агент, в Москве стало известно о его измене, и меня прислали для его устранения. И чтобы Крошев не испортил тебе игру своими признаниями, ты поспешил к нему с внезапным ночным визитом. Ты купился.
– Я уверен, эта сучка знала, что рано или поздно мы схлестнемся из-за вашего борова, – кивает Генрих на консула. – Я знал, с ней что-то не так – слишком горячо меня вдруг возлюбила. Она хотела, чтобы мы с тобой поубивали друг друга.
– Разочаруем ее. Уступаю борова тебе. – Я делаю шаг к двери.
– С чего бы такая щедрость, мой большевистский друг?
– У нас говорят: о двойных агентов и руки марать стыдно. Я ухожу.
Далеко-далеко слышатся мерные гулкие шаги. Мой оппонент быстро смотрит на часы:
– Поздно, Артур. Зумеш не дождался моего условного сигнала и идет на выручку. Он не выпустит тебя, даже если я попрошу его. А я не люблю советских шпионов, ты знаешь.
Во дворе захлопали выстрелы.
В ответ ухает что-то тяжелое… миномет?
Крошев медленно оседает на подушках, схватившись за горло, грудь его стремительно становится черной от крови…
Я бегу сквозь лиловый лунный сумрак, слушая пение пуль вокруг… звон стекла… шорох травы… на аллее под фонарем – тело охранника в луже крови…
Зумеш шагает через кусты на длинных механических ходулях. Выпускаю весь барабан в него с расстояния нескольких шагов, он только тоненько вскрикивает – и прыжком бросается на меня… Это конец.
Громыхая винтами, из лунного неба над головой вываливается стальной шар. За шиворот мне валятся горячие отработанные гильзы пулемета. Успеваю заметить в кабине усатую физиономию Рохо – и в этот момент Зумеш вскидывает толстую черную трубу. Все тонет в облаке огня…
Я не помню, как пришел в себя. Помню лунный свет и мясистые неподвижные листья банановых деревьев по обочинам пустого шоссе. На зубах пыль, во рту привкус крови. Непослушными пальцами заталкиваю в барабан револьвера патроны и жду. В роще тихо перекрикиваются ночные птицы, где-то далеко слышен плач полицейской сирены.
От сплетения ветвей и листьев отделяется клок тьмы, неслышно плывет в мою сторону. Лунный луч падает на него, и я вижу долговязого седовласого негра в одной набедренной повязке. У него в руке связка воздушных шариков. Они парят у него над головой, как облачко боевых газов. Негр прикладывает палец к губам: тс-с-с, и я медленно киваю в ответ. Он бесшумно пересекает шоссе и исчезает в ночи.
Спустя минуту красный «роллс-ройс» Бигенау с ревом вылетает на дорогу… спокойно делаю три выстрела… затем, когда машина замерла в кювете, выбиваю стекло – и контрольный в голову.
21 июня 1941 года, Гаванский залив и небо над ним, 7:10
Утро выдалось ослепительным. Я стоял у каменного парапета набережной и не верил глазам.
В иссиня-розовом небе, выворачивая наизнанку облачное подбрюшье атмосферного фронта, наползала на город исполинская черная сигара. На ее боку алели полотнища с портретами Ленина и Сталина (они казались крошечными отсюда, но каждое было длиною не меньше ста метров). Сигара двигалась на высоте километров пяти, однако даже с такого расстояния можно было разглядеть крутящиеся исполинские лопасти винтов, по три ряда с каждого борта. Длинная вытянутая гондола крепилась к аэростату сотней стальных вант.
Я присвистнул.
За моей спиной в городе ударил колокол на церкви святого Иосифа. Вскоре набат подхватили многие храмы. Люди высыпали из домов, поднимая головы к небу. А следом за первой гондолой показались еще две! Они словно вырастали из океана. Я видел снежно-белые стометровые струи пара, рвущиеся из боковых отдушин. Чудовищные боевые аэростаты на несколько долгих минут закрыли собой солнце, и в город ненадолго вернулась ночь.
– Святая Дева! – возбужденно крикнули в толпе. – Смотрите, смотрите – там еще!
Сердце мое билось у самого горла: я десять лет не видел наших дирижаблей! Над горизонтом, далеко на севере, будто застыло серое облако – там собралась целая эскадрилья летающих машин с алыми пятнами знамен на бортах. В довершение картины колокольный звон перекрыло мощным ревом сирены: из глубин залива, сверкая заклепками, изрыгая вулканы пара, поднялась подводная плавучая база типа «Свердлов-29». Шестнадцать ее орудий спешно выдвигались из башен, нацеливаясь прямо на безмятежно спящий форт.
То была безупречная операция. Местное правительство капитулировало через два часа после вторжения, диктатор Рамирес бежал в горы. Днем по острову прокатилась волна студенческих и рабочих акций в поддержку Красной армии. К вечеру республиканский парламент под дулами пушек «Свердлова-29» объявил о самороспуске и выборах в Советы народных депутатов.
Но еще утром того дня я бежал по коридору гостиницы «Плаза», и вокруг плавали среди пальм кефирные лица растерянных арийцев. В номере 306, который Урсула тайно от Бигенау сняла за день до вторжения, было тихо и темно. На полу лежал незнакомый мужчина в сером костюме, с пистолетом в окоченевшей руке. Его лицо формой и цветом напоминало гнилую картофелину, в горле торчала тонкая черная игла. «Хорошо, я пойду с вами, – сказала ему, должно быть, Урсула, – если фон Бигенау хочет меня видеть, я не смею отказывать. Но позвольте – я закурю папиросу. У вас нет спичек?»
Тогда я бросился в порт, где уже шла выгрузка морской пехоты. Я знал, что ее не стоит искать в окрестных горах или за стенами германского посольства. Она – там, где сейчас опасней всего. И я успел вовремя.
– Товарищ старшина, – опробовал я командный голос, – одну минуту. Эта девушка со мной.
Патруль уже готовился увести ее куда-то в недра одного из стальных чудовищ, что покачивались на якорях невдалеке от берега. Урсула, одетая в простое крестьянское платье, закутанная в цветную шаль, бросилась мне навстречу, но матросы удержали ее.
– Вы еще кто такой? – Старшина скептически шевельнул тараканьим усом.
– Полковник Марков, разведка.
– Доказательства?
– Что вы чушь порете, старшина? – разозлился я. – Удостоверение, что ли, хотите увидеть?
– Отведи-ка их, Сайдуллаев, обоих в комендатуру, – приказал старшина, – там разберутся, кто ты такой – полковник или беляк недобитый.
По крайней мере нас не разлучили.
Вечером в каюте у молоденького особиста я изложил все начистоту:
– В сложных боевых обстоятельствах товарищ Урсула Майринк, перевербованная мною, проявила удивительное мужество, героизм и сообразительность. Сообщив мне ценную информацию о предательстве консула Крошева, она спасла от провала всю нашу агентурную сеть на острове.
Парнишка долго смотрел на меня дикими глазами.
– Так, – наконец протянул он, – а где медальон-то ваш, товарищ Марков?
Как же приятно слышать этот южнорусский говорок. Я продемонстрировал свежий шрам на затылке:
– Вынужден был снять. В целях конспирации. Под угрозой смерти.
Выдрать из-под кожи медальон с товарищем Сталиным? Это не понравилось особисту. Впрочем, из-под стражи нас с Урсулой освободили и дали отдельную каюту. За ужином (макароны по-флотски, кислая капуста и чай) давешний усатый старшина подмигнул мне:
