— Меня больше всего интересует… знаете, что?
— Что? — шепнула Ирина, округляя глаза.
— Почему вы вызвали не инспектора УОТ, [55] а комиссара СОП?
— А вы послушайте самого Германа Остаповича! — воскликнула с облегчением главврачиня. — Присаживайтесь.
Купри присел, складывая на коленях длинные костистые руки, а Ирина наклонилась к Флоридову, чётко произнося:
— Герман Остапович! К вам пришли!
Последняя фраза, словно будучи кодовой, подействовала сразу: начальник станции встрепенулся, лицо его выразило сильнейшее беспокойство, широко открытые глаза забегали по палате в тревожном поиске.
— Их надо срочно спасать! — торопливо, глотая окончания, заговорил Флоридов, нервно теребя одеяло. — Срочно! Вызовите комиссара Купри! Слышите? Люди в опасности! Они подо льдом, под землёй… Их надо оттуда вывести! Они не виноваты, слышите? Внуки не отвечают за дела дедов! Обратитесь к генруку — Лёнька Шалыт даже пингвинам помогал, а тут люди! Понимаете? Люди! Их надо срочно спасать!
Ирина подбежала к прозрачному стеллажу, на котором рядами попискивали мониторы, и включила успокоительный гипноиндуктор — Герман перестал метаться, его лицо расслабилось, приобрело умиротворённый вид.
— Слышали? — обернулась женщина, зябко потирая узкие ладони, словно обмазывая их кремом. — Психика Германа Остаповича сильно пострадала, но речь связная, ничего похожего на бред.
— Запись ведётся?
— Да, постоянно. Кстати… — Заведующая порылась в нагрудном кармашке и вытащила кристалл. — Вот тут регистрограмма с приборной доски скафандра Германа Остаповича. Наши в ней так и не разобрались, может, вы попробуете? Там только видео понятное: сначала такие вспышки, вспышки над озером, а потом все попадали…
Купри осторожно взял кристаллозапись с женской ладони, невольно касаясь нежной кожи своими мосластыми пальцами, и положил в пакетик, как вещественное доказательство.
— А ментоскопирование делали? — поинтересовался он, испытывая давно, казалось бы, забытую усладу — ощущать близкое тепло, ловить взгляд, брошенный из-под ресниц, вдыхать еле уловимый запах духов…
— Да, да! — оживилась Ирина, включая большой ментовизор. — Герман Остапович видит то, о чём говорит, тут полное совпадение.
На экране задвигались мрачные тени. Слабый рассеянный свет выхватывал из темноты то неровный, влажно блестевший свод, то зыбкую пелену тумана. Наплывом, во весь экран, задрожало изображение старинного фонаря с лампой накаливания под стеклянным колпаком, защищённым сеткой. Далее в потёмках скорее угадывались, чем виделись, угловатые формы приземистых зданий, ржавая решётчатая мачта, мокрый асфальт. Показалась фигура человека, затянутого в чёрный кожаный плащ. Лицо его под надвинутым козырьком фуражки поражало бледностью — оно было белым как мел, но выражало не испуг, а усталость.
— Остальные фрагменты подобны этому, — сказала главврачиня, — но, что они означают, неизвестно.
— Вы сами-то как считаете?
Ирина подумала.
— Это не сон, — медленно проговорила она, — и не бред, Больше всего напоминает фальшвоспоминания, но…
— Но?
— Создать наведённое сознание вне фальшлаборатории — ерундистика полнейшая.
Купри хмуро покивал, вынимая из кармана закурлыкавший радиофон.
— Комиссар Купри слушает, — пробурчал он.
— Димдимыч, ты? — заорал коммуникатор. — Тут с Унтерзее SOS!
— Откуда?
— Ун-тер-зее! Озеро которое! Там группа Олега Кермаса трудится, геологи. Сейчас вот связались с нами два океанца — они там подрабатывают на сборке мумиё, — говорят, наблюдали непонятные метеоявления! И сразу, говорят, отключка у геологов, бредят, хотя температура вроде нормальная…
— Бредят? — насторожился Купри.
— Видения у них! Что? Минутку… Алё! Говорят, всё кого-то спасать рвутся, о пещерах каких-то талдычат…
— А что, кроме меня, уже и вызвать некого? — спросил комиссар брюзгливо.
— А кого, Димдимыч? — сказал коммуникатор с проникновенностью. — Две опергруппы на всю АЗО!
— Понял, понял… Вылетаю.
Спрятав радиофон в карман, комиссар встретился взглядом с Ириной — и отвёл глаза, словно устыдившись своих помышлений.
— Вот такие дела, — вздохнул Дмитрий Дмитриевич.
Задержавшись в дверях, он проговорил со смущением:
— Будете в «Новолазаревской» — заходите.
— Зайду, — пообещала главврачиня и кокетливо улыбнулась.
9 декабря, 11 часов 45 минут.
Ирина проводила глазами взлетавший флаер, по косой уходивший к северу, вздохнула о своём, о девичьем, и вернулась в медцентр. Она заглянула в бокс к Арнаутову, сняла показания приборов у молодых гляциологов, но мысли её были далеки от здравоохранения. Заведующая думала о Купри. О Димдимыче.
Повторив это смешное сокращение мысленно, она ласково улыбнулась. «Димдимыч»… Комиссар любит казаться суровым и хмурым, этаким бирюком-нелюдимом, но к такому не станут обращаться «Димдимыч». Надо думать, людям была виднее добрая и отзывчивая натура Купри, чем его внешняя колючесть.
Внезапно приятные и волнующие размышления главврачини были грубо оборваны — в светлый коридор медцентра ворвались четверо в одинаковых зелёных каэшках, с бластерами в руках.
Двое из них, сохраняя невозмутимость, шагнули в бокс к Михаилу, Евгению и Александру. Трижды выстрелили бластеры, трижды в коридор выбилась красно-лиловая вспышка. Покинув бокс, парочка сухо отрапортовала старшему группы:
— Готовы.
— Кто вы такие? — закричала Ирина, испытывая одновременно ужас и гнев. — Что вы сделали с моими пациентами?
— Убили их, — вежливо сообщил старший, рослый, чисто выбритый мужчина с приятным лицом и располагающей улыбкой. Махнув бластером в сторону палаты Флоридова, он приказал своим: — Добивайте Германа, и сваливаем отсюда.
— Не трогайте его! — воскликнула заведующая, рванувшись наперерез убийцам, но старший задержал её, приобняв за талию.
— Не волнуйтесь так, Ирина Павловна, — мягко попенял он, — это вредно для здоровья.
— Пустите меня! — разъярилась главврачиня.
В этот момент она испытывала ужас несовместимости, как при встрече со змеёй — холодной, чешуйчатой, отвратительно извивающейся тварью. И вместе с этим пробивалось чёрное отчаяние, и острая, до слёз, жалость к себе, и смертная тоска, и страх, страх липкий, всепоглощающий страх. То, что творилось в палатах, было недопустимо, невозможно, и рассудок зависал, изнемогая от беспомощности.
Из палаты Флоридова донеслось короткое пронзительное шипение. Полыхнуло лиловым. Старший вытянул руку с бластером, выцеливая Генриха Арнаутова, лежавшего в палате напротив, и нажал на курок.
Ирина расширенными глазами следила за тем, как оголяется широкое запястье с татуировкой — молнии в круге, как сухо щёлкает инжектор, как бласт-импульс прожигает канал в голове Арнаутова, откинутой на подушку. Точно между глаз.
— Прощай, красавица, — сказал старший с лёгкой улыбкой, приставляя пирамидальное дуло к левой груди заведующей медцентром.
— Не надо! Не хочу! — забилась она, не имея сил вырваться. — Не надо!
— Надо, Ирочка, надо, — нежно проворковал старший.
И нажал на спуск.
Глава 1
ЗАКОН РЕВОЛЬВЕРА
9 декабря, 8 часов 30 минут.
ТОЗО, Восточно-Тихоокеанское поднятие, разлом Пасхи, батиполис [56] «Рапа-Нуи».
Заряд просадил переборку — брызги кремнийорганика заляпали пол, продырявленная сетка термоэлементов набухла каплями расплава, быстро отвердевавшими и тускневшими на воздухе.
— Замечательно… — пробормотал Сихали Браун.
Он распластался по стенке, держа бластер дулом кверху, и крикнул:
— Бросай оружие, Чанг!
Ответом был выстрел, пробороздивший потолок. Запахло озоном.
