Кое-кто потупился.
– Не знаю, почему все здесь так боятся барышни Громс-Хмурри! Я вот не боюсь! Вы что же, вообразили, будто она наложила на вас заклятие?
– Да, и судя по всему, еще какое крепкое! – ответила маманя. – Послушайте, госпожа Мак-Рица, сегодня победительницы нет, уж больно убого мы выступали. Все это понимают. Так давайте просто разойдемся по домам.
– Ни в коем случае! Я заплатила за этот кубок десять долларов и намерена вручить его…
Жухлая листва на деревьях затрепетала. Ведьмы сбились в тесную кучку. Зашелестели ветки.
– Это ветер, – усмехнулась маманя Огг. – Всего-навсего…
И тут бабаня просто оказалась среди них. Словно все это время ее просто не замечали. Умела она стушеваться и отступить на второй план.
– Я просто подумала, вернусь посмотрю, кто выиграл, – объяснила она. – Похлопаю вместе со всеми, ну и так далее…
Летиция, вне себя от ярости, двинулась на бабаню.
– Вы вторгались в людские умы! – взвизгнула она.
– Да как же я сумела бы, госпожа Мак-Рица? – смиренно возразила бабаня. – При стольких-то амулетах!
– Вы лжете!
Маманя Огг услышала, как ведьмы со свистом втянули воздух сквозь зубы, и громче всех – она сама. Ибо главный капитал ведьмы – ее честность.
– Я никогда не лгу, госпожа Мак-Рица.
– Значит, вы отрицаете, что намеренно испортили мой праздник?
Ведьмы, стоявшие с края, тихонько попятились.
– Конечно, мое варенье не каждому придется по вкусу, но я никогда… – скромненько начала бабаня.
– Вы на всех воздействовали!
– …я только хотела помочь, спросите кого хотите…
– А-а, хотели! Признавайтесь! – Голос у госпожи Мак-Рицы был пронзительный, как у чайки.
– …и, конечно, я ничего не…
От пощечины голова бабани мотнулась в сторону.
На миг все замерли, затаив дыхание.
Бабаня медленно подняла руку и потерла щеку.
– Вы знаете, что для вас это пустяк!
Мамане почудилось, будто истошный вопль Летиции эхом раскатился в горах.
Кубок выпал из рук председательницы и со стуком приземлился на стерню.
Тогда участницы немой сцены ожили. Две ведьмы, выступив вперед, положили руки на плечи Летиции и аккуратно оттащили ее от бабани. Летиция не сопротивлялась.
Все ждали ответного хода бабани Громс-Хмурри. Та вскинула голову.
– Надеюсь, с госпожой Мак-Рицей все в порядке, – сказала она. – Мне показалось, она немного… не в себе.
Ответом была тишина. Маманя подобрала позабытый кубок и пощелкала по нему ногтем.
– Гм, – заметила она. – Наверняка посеребренный. Неужто бедняжка отдала за него десять долларов? Грабеж средь бела дня! – Маманя перебросила кубок куме Бивис, и та ловко поймала его на лету. – Отдашь ей завтра, Бивис?
Кума кивнула, стараясь не встречаться взглядом с бабаней.
– И все-таки нельзя, чтобы это испортило нам праздник, – бодро сказала бабаня. – Давайте-ка закончим день как положено. По обычаю. Печеной картошечкой, пастилой и давнишними историями у костра. А кто старое помянет, тому глаз вон.
Маманя почувствовала, как над полем разворачивается веер внезапного облегчения. Едва чары (которых бабаня, кстати, и не думала насылать) рассеялись, ведьмы словно вновь вернулись к жизни. Спины распрямились, плечи расправились, и даже возникла небольшая толчея – всем хотелось поскорее добраться до своей седельной сумки, притороченной к помелу.
– Старый Гоппхутор отвалил мне целый мешок картошек, – похвалилась маманя, когда вокруг уже кипела оживленная беседа. – Пойду притащу. Сумеешь развести огонь, Эсме?
Внезапная перемена в атмосфере заставила ее поднять голову. Глаза бабани блестели в темноте.
Маманя, наученная горьким опытом, ничком кинулась на землю.
Рука бабани Громс-Хмурри мелькнула в воздухе словно комета. С пальцев с треском сорвалась искра.
Костер заполыхал. Синевато-белое пламя вырвалось из гущи аккуратно сложенных веток и танцуя устремилось к небу. Резкие тени превратили лес в гравюру. Пламя посрывало шляпы, перевернуло столы, соткало фигуры и замки, и сцены знаменитых сражений, и сплетенные в пожатии руки – и заплясало по кругу. Оно оставило на сетчатке глаз жгучие пурпурные отпечатки…
И унялось. И превратилось в обычный костер.
– На забывчивость я никогда не жаловалась, – буркнула бабаня.
На рассвете бабаня Громс-Хмурри и маманя Огг по щиколотку в тумане возвращались домой. Ночь в целом удалась. Маманя сказала:
– Нехорошо ты с ними обошлась.
– Да я ничего такого не сделала.
– Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…
– Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем, – огрызнулась бабаня.
В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда несколько отдельных капель не хотят идти в ногу со всеми.
– Ну ладно, – не стала спорить маманя. – Но обошлась ты с ними круто.
– Верно, – согласилась бабаня.
– А поразмыслить, так и гнусно.
– Мгм.
Маманю пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у нее в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…
– Я тут ни при чем, – продолжала бабаня. – Я никому не внушала ничего такого, чего вы уже не внушили бы себе сами.
– Прости, Эсме.
– Да ладно.
– Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и ума не большого, и любит покомандовать, но…
– Ты ведь меня с детства помнишь, так? – перебила бабаня. – Мы ведь с тобой прошли огонь, воду и медные трубы?
– Само собой, но…
– Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю вам это как друг», верно?
Маманя помотала головой. Довод был веский. Ни один дружелюбно настроенный человек так не скажет.
– А кстати, какие такие радости сулит ведьмовство? – спросила бабаня. – Слово-то какое дурацкое!
– Без понятия, – отозвалась маманя. – Я, если честно, подалась в ведьмы ради ухажеров.
– Думаешь, я не знаю?
– А твой какой был интерес, Эсме? Бабаня остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.
– Не знаю, – наконец призналась она. – Наверное, такой же.
То-то и оно, подумала маманя. Возле бабаниной лачуги они спугнули оленя. У черной двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.
– Похоже, тут побывали Гоппхутор с Цыппингом, – заметила маманя.
– Хм. – Бабаня поглядела на испещренный старательными каракулями листок, прикрепленный ко второму мешку: «Любезная Хозяйка Громсъ-Хмурри, буду весьма признателен, если Вы дозволите мне назвать этот самоновейший призовой Сортъ „Эсме Громсъ-Хмурри“. Ваш уповающий на доброе Здравие Перси Гоппхуторъ». Так-так. Интересно, кто это его надоумил?
– И не представляю, – сказала маманя.
– Я так и думала.
Бабаня с подозрением принюхалась, развязала мешок и вытащила оттуда Эсме Громс-Хмурри.
Округлую, слегка приплюснутую с одного конца и заостренную с другого… Луковица!
Маманя Огг сглотнула.
– Я же велела ему не…
– Что-что?
– Так… ничего…
Бабаня Громс-Хмурри вертела луковицу в пальцах, а мир в лице мамани Огг ждал, пока вершилась его судьба. Но вот бабаня как будто пришла к решению, которое ее вполне устраивало.
– Очень нужный овощ – лук, – промолвила она наконец. – Крепкий. Злой.
– Для организма полезный, – подхватила маманя.
– Хорошо хранится. Придает вкус.
– Пикантный и распаляющий, – брякнула маманя, от громадного облегчения теряя нить рассуждении и запутываясь в эпитетах. – С сыром – пальчики оближешь…
– Не стоит заходить так далеко, – остудила ее пыл бабаня, бережно убирая луковицу в мешок. Тон был почти дружелюбный. – Не зайдешь попить чайку, Гита?
– Э… мне вообще-то пора…
– Ну ладно.
Бабаня стала затворять черный ход, но вдруг вновь приоткрыла дверь. Маманя увидела в щелку внимательный синий глаз.
– А все-таки я была права, – заметила бабаня. Это не был вопрос.
Маманя кивнула.
– Ага.
– Славненько!
