Даринда Джонс
Рождественский рассказ. Свечение.
«Мерцание», рассказанное Рейесом Фэрроу
Чарли Дэвидсон сидела на самом краю моего дивана, глядя на меня огромными золотистыми глазами, сверкающими из-под темных ресниц. На ней был тонкий свитер, напоминающий густые сливки на коже, и темные джинсы, обтекающие каждый чувственный изгиб. Ботинки она сбросила и сидела, подсунув под себя одну ногу. Назвать ее очаровательной означало бы перечеркнуть все остальные качества, которые делали ее такой уникальной. Страстность. Притягательность. Тот факт, что она самое смертоносное создание по эту сторону вечности. К счастью для многих, сама она о последнем нюансе пока даже не догадывалась.
Она по-настоящему светилась в тусклых отблесках огня. Казалось, в его тепле греется сама ее суть. Ослепительный свет, который всегда ее окружал, поглощал желтые и рыжие сполохи, лизавшие потрескивающие поленья. От этого она казалась окутанной багряно-золотым мерцающим свечением. Эффект был фантастическим и опьяняющим. Запомню на будущее: нужно почаще разводить огонь.
Когда я делал ремонт в этой квартире (прямо через стенку от той, в которой живет прелестное создание, сидевшее рядом), я установил электрический камин. Тогда это показалось удачной мыслью. Он выглядел, как настоящий. Издавал звуки, как настоящий. Даже тепло давал. Но на самом деле был не более реальным, чем окружающий меня мир. В итоге бригада строителей выдрала его из стены и заменила настоящим, который нужно топить дровами. Непростая задача, учитывая, что в здании нет дымоходов. Может быть, счастье за деньги не купишь, зато дымоотвод с вентиляцией – как нечего делать.
Однако урок я усвоил: в этом мире вещи редко оказываются такими, какими кажутся на первый взгляд. Взять хотя бы людей. Большинство из тех, кого якобы заботит, как у меня дела, не более чем притворяются. Их интерес ко мне – вовсе не по доброте душевной. Они хотят получить что-то взамен. Чаще всего – меня. Когда они смотрят, их голод почти осязаемый. Желание настолько ощутимо, что как будто царапает меня снаружи и внутри. Ничего этого мне не нужно. Даже их улыбки – фальшивка, полная слепой жажды.
Но Чарли Дэвидсон, она же Датч, очень даже настоящая. Неподдельная до мозга костей. У меня никогда не возникает сомнений в том, что между нами происходит в каждый конкретный момент. Если она почему-то на меня злится, то чертовски доходчиво об этом сообщает. И не дает мне отвертеться. Такая искренность – как глоток свежего воздуха, который вызывает зависимость. Как и сама Датч.
Поначалу меня привлек к ней яркий свет, особое свечение, воплощающее в себе суть всех ангелов смерти. Я забыл, кто они такие. Забыл, кто я сам. Быть рядом с ней – все равно что оказаться в самом сердце рая. Даже в нематериальном виде. Так было и тогда, когда я был еще ребенком. Сама ее суть излучала тепло. Ласковое. Утешительное. И все же обжигающе горячее.
Я смотрел на нее и думал, какой была бы ее аура в головокружительно мерцающем разноцветье елочных гирлянд. Сумели бы они пробиться сквозь невесомое марево излучаемого ею тепла? И если да, то отразилась бы от нее, словно от призмы, россыпь разноцветных сполохов на стены? Сполохов, которые могут увидеть только сверхъестественные существа?
Размышляя об этом и о том, какой карьерный рост она себе навыдумывала, я очень старался не улыбнуться. Вечно у нее всяких планов громадье, но последний меня напрочь ошарашил.
- Репортером? – переспросил я, стараясь, чтобы слово не прозвучало так же нелепо, как сама идея. Не получилось.
Она поджала губы, всем своим видом выражая горький упрек, и в уголке ее чувственного рта появилась впадинка.
- Нет, - покачала головой Датч, - не просто репортером. Хочу быть журналистом, который проводит самостоятельные расследования.
Теперь улыбка, с которой я до сих пор боролся, без труда победила, выставив напоказ все, что я думал по поводу поднятой темы.
- То есть быть частным детективом, владелицей многоквартирного дома, совладелицей бара, консультантом полиции Альбукерке, барменом на полставки и единственным ангелом смерти по эту сторону вселенной недостаточно?
Впадинка стала глубже, когда Датч сделала глубокий вдох, а потом положила ручку с блокнотом (которые, судя по всему, принесла с собой, чтобы делать пометки во время своего первого интервью в качестве добросовестного репортера) на мой журнальный столик. После чего наградила меня своим лучшим негодующим взглядом.
- Есть профессиональная жизнь. Понимаешь? Профессиональная. – Она помолчала, приподняв брови и давая мне время понять, что именно имеет в виду.
К сожалению, меня больше интересовала та самая впадинка, которая появлялась каждый раз, когда ее лицо приобретало нравоучительное выражение.
- А есть личная. Я решила, что журналистика будет как бы моим хобби. Ну разве сложно быть журналистом?
Я сел поудобнее и прочистил горло, перед тем как сказать:
- Ты осознаешь, что только что оскорбила всех живых журналистов на свете? И скорее всего многих, кого в живых уже нет.
Она не стала спорить:
- Ты прав, но, ей-богу, я ведь знакома с кучей людей.
Датч подалась ко мне. Слои воздуха сдвинулись, и ее запах стал ближе. Я вдохнул аромат цветущих яблонь и ванили. Не знаю, что так благоухало. Ее шампунь или легкий шлейф духов. Что бы это ни было, куплю ей целый ящик. Этот аромат ей очень подходил. Свежий, чистый и очень соблазнительный.
- Только подумай! – продолжала она, и мне пришлось выбираться из трясины размышлений. – Я бы брала интервью у знаменитостей, к которым другие даже подступиться не могут. В смысле у мертвых. Представь, какие у меня были бы статьи.
Она говорила что-то еще, но я видел только ямочку на ее подбородке. Я честно пытался сосредоточиться, но ямочка была чертовски сексуальной. До меня лишь урывками доходили ее слова. Что-то об Аврааме Линкольне, который боролся с Джейн Остин, о Гитлере, который готовил мет. Какой бы захватывающей ни была история о наркозависимости Гитлера, я не мог отвести глаз от той самой ямочки. Не мог не смотреть, как Датч раскрыла пальцы, пытаясь меня в чем-то убедить.
- Возможностей непочатый край!
Ее волнение вернуло меня к действительности. Даже направленный не в ту степь энтузиазм Датч был достоин восхищения.
Я развалился в углу дивана и поставил на ногу бокал чистого бурбона, заметив, что янтарная жидкость в хрустале мерцает точь-в-точь как глаза Датч. В первый раз я увидел эти глаза, когда впервые покинул физическое тело и помчался навстречу ее манящему свету. Мне было три, а Датч как раз появлялась на свет в этом измерении.
К тому моменту я не так давно «познакомился» с человеком, который меня вырастил, и узнал, зачем, собственно, он меня купил. Может быть, все дело в моем неземном происхождении, но даже в три года мне хотелось только одного. Умереть. Избавиться от земного тела. Остановить загребущие руки и безжалостные зубы.
А потом я увидел ее. Почувствовал тепло ее света. Она была как тихая гавань в разгулявшийся шторм, и я смаковал каждое проведенное с ней мгновение. Поначалу, а потом и в течение многих лет, я верил, что она мне снится. Что она – всего лишь плод моего воображения. Ангел, которого я выдумал, чтобы утешать себя в особенно трудные моменты. Я не помнил, кто я такой, до девятнадцати лет. До того, как меня упекли за решетку за преступление, которого я не совершал. Воспоминания возвращались медленно, во всех мельчайших деталях, и в конце концов я вспомнил, зачем меня отправили на Землю. Почему я решил родиться человеком. И почему меня, как магнитом, влекло к Чарли Дэвидсон, которая, даже не зная об этом, одной лишь мыслью могла потребовать моего внимания.
В этом измерении ангелы смерти куда сильнее других сверхъестественных существ. Когда-нибудь Датч это поймет. А до тех пор пусть верит, будто у меня больше сил, чем у нее. Сейчас мне это даже на руку. Когда она станет самой собой, она поймет, что я – всего лишь горстка пыли, которую она легко может стереть с лица земли.
До меня вдруг дошло, что мы молчим, а я беспардонно пялюсь на Датч. Впрочем, она тоже на меня смотрела. Я почувствовал, как в ней вспыхнуло и стало разгораться желание. Естественно, это вызвало во мне физическую реакцию. Неумолимую жажду, насытить которую могла только Датч.
Я приложил ко рту указательный палец и замедлил сердцебиение, чтобы иметь возможность спокойно разглядывать Датч, не набрасываясь на нее, как свихнувшийся от гормонов школьник. Но голод в ее глазах делал мою задачу почти невыполнимой. Она понятия не имеет, как легко мне сорваться с цепи, когда она рядом. Я решил ее предупредить:
