Начали волки через частокол прыгать, да попали в западню — стали мужики кольцом, горящими палками в угол волков загоняют, а из-за их спин другие копьями волков тыкают.
Мечутся звери, а ничего поделать не могут. И трех минут не прошло, как перебили всех волков, кто в деревню пробрался. Столько их полегло, что и не сосчитать сразу. Осмелели мужики, увидели, что против огня ничего волки поделать не могут, и полезли сами на частокол. Улюлюкают, копьями да вилами машут, волчьему воинству на льду грозятся.
Яков Карлович им было кричал, чтобы они за частоколом остались, да никто не слушал, кроме его молодцов-ружейщиков. Уж очень всем хотелось волкам отомстить, все их серое племя под корень вывести. Выскочили мужики на косогор и покатились по сугробу вниз, к Реке, и волков, что снаружи еще оставались, перед собой погнали.
Яков Карлович им из-за частокола кричит: «Стойте, назад! Погрызут вас волки!» Потом плюнул, тоже на косогор вылез и побежал всех догонять. А молодцам своим приказ дал ружья последним порохом зарядить да за ним идти.
Хотел и Егорка вместе со всеми побежать, да тут показался из деревни поп. Бежит поп в одной рясе, книгой какой-то над головой трясет и кричит что-то неразборчивое. Схватил Егорку и тянет за собой обратно, в деревню. Егорка отбивается, а поп кричит и книгой ему в нос тычет: «Один ты у нас в деревне Егорка, один! Вот, нет у нас больше Егоров, я все записи церковные три раза перечел! Иди скорей со мной, а то поздно будет!» И потащил Егорку к церкви, как тот ни сопротивлялся.
А мужики тем временем гонят волков перед собой, топорами направо и налево машут, пиками колют. Волки огрызаются, да поделать ничего не могут — огня боятся. Так и выбежали на лед и до середины Реки добежали. Вдруг волки остановились, как по приказу, и стали с двух сторон мужиков окружать. Не успели люди и глазом моргнуть, как сомкнулось вокруг них кольцо. Стоят волки стеной и ждут чего-то. Тут Волк, который до того времени на битву смотрел, на ноги поднялся. Взъерошилась у него белая грива на спине, поднял он голову к луне, да как завоет! Понеслась тут по льду метель, и такая страшная, что мужики еле на ногах устояли, а огонь у них в руках весь потух. Волки только этого и ждали — бросились на мужиков и стали их зубами да когтями рвать.
И порвали бы всех, если бы не Яков Карлович. Он со своими молодцами как раз подоспел: присели они, выстрелили разом остаточным порохом, и разорвали в одном месте волчье кольцо. Немец к мужикам подбежал, приказал круговую оборону держать и к деревне назад прорываться. А сам саблю достал и на волков бросился, и с ним его ребята.
Бьются они до смерти: вот одному волки в горло вцепились, вот другого повалили. Только Якова Карловича боятся: у него в правой руке сабля, а в левой палка железная. Палкой он волчьи головы разбивает, а саблей животы волкам распарывает.
Почти отбился немец от волков, и мужикам дал до нашего берега уйти. Только повернул он сам к деревне, вышел тут перед ним Белый Волк и дорогу перегородил. Голову наклонил и зарычал что-то.
Услышал его ловчий и побелел весь. Но не дрогнул, не оступился — скинул свой армяк на лед и остался в одной рубахе, а саблю свою вперед выставил. Оскалился тут Волк и прыгнул на немца. Аршин десять одним прыжком покрыл. Да ловок был Яков Карлович — увернулся и саблей по боку Волка полоснул.
Много эта сабля на своем веку крови попробовала — и турецкой, и испанской, и русской нашей, и никаких доспехов не боялась. Прокалывала и парчу золотую, жемчугом бурмицким шитую, и стальной доспех фряжской работы, и персидские черные кольчуги!
А вот шкуру волчью заговоренную саблей не взять! Только чиркнула она по боку Белого Волка и надвое сломалась. Осталось у Якова в руках полсабли. Яков мужикам кричит: «Бегите на косогор! Паклю зажигайте!» А потом повернулся к Волку и говорит: «Чего ж ты ждешь? Вот я, весь твой!»
Снова прыгнул Волк и на этот раз повалил немца на землю. Встал на него лапами, так что ребра у ловчего хрустнули и лед под ним затрещал. Поднял Волк свою морду и завыл, еще страшней прежнего — победу свою праздновал.
Да рано праздновал. Яков Карлович из-за сапога нож короткий вытащил и Волка прямо под левую ногу ткнул. Видать, в сердце метил. Попал или не попал — никто того не видел, потому что в ту же минуту вот что в деревне произошло.
Когда мужиков на середине Реки волки окружили, поп как раз с Егоркой к церкви подбежали и на колокольню полезли.
Егорка просит: «Оставь меня, батюшка, я с волками драться хочу!»
А поп ему в ответ: «Да кто же в колокол позвонит, если ты с волками драться будешь? Дед твой, Терентий, истинно вещий сон видел, да разгадать его не мог, а я разгадал! Возьми вот веревку да звони в колокол — быстрее, а то сейчас светать начнет!»
И верно — в тот миг, когда Волк с Яковом Карловичем схватился, увидели поп и Егорка с колокольни, как на востоке солнышко всходит. Схватил поп веревку от колокола, в руки Егорке вложил и стал вместе с ним язык раскачивать. Дернул раз, дернул два. На третий раз язык о край колокола ударился. И так сильно колокол загудел, и так славно и звонко, как после того ни разу не было! Что там мужики на льду — вся земля вокруг услыхала! С деревьев птицы снялись, в хлевах скотина замычала, а в лесу звери проснулись и из нор своих выскочили. Еще раз ударил Егорка в колокол, а на третий раз солнышко совсем взошло и Реку осветило. Тут на Реке что-то ухнуло, будто колоколу в ответ, и лед посреди нее треснул. Как раз в том месте, где Волк с Яковом Карловичем сцепились. Рванулся было Волк в свою сторону, к лесу на том берегу, да Яков Карлович его крепко за шерсть держит и за собой под воду тянет. Затрещал вокруг них лед, закружилась вода, забурлила под ними. Завыл в последний раз Волк и ушел под воду, только его и видели. И Яков Карлович с ним.
Тут волки, что на льду оставались, заскулили, хвосты поджали и побежали кто куда. Кто успел — в лесу спрятался, а кто не успел — под лед ушел. Так и кончилась зима, а с ней и волчья осада, и Белый Волк навсегда сгинул.
Смотрят мужики на Реку — идет по ней ледоход. Льдины друг о друга бьются, пар от воды поднимается, а солнышко все выше встает и всю округу припекает уже по-летнему, жарко и весело так.
А колокол все звенит и звенит. Бегут мужики к церкви, плачут от радости, лбы крестят и чудесному избавлению молятся. Тут вышел к ним поп, держит за руку Егорку и всем показывает: «Вот он, Егорка, избавитель наш, единственный Егорка в деревне! Это он раньше был Егорка, а теперь мы его должны Георгием величать, как я его в церкви двенадцать лет назад окрестил! Георгий-то и значит „оратай“, только по-гречески! Правду твой сон говорил, Терентий, только поздно я его разгадал, много людей оттого погибло…»
Ну, тут все мужики начали Бога славить, попа с Терентием благодарить, а Егорку на руках носить! Сколько было веселья, сколько радости! И солнышко весеннее со всеми вместе радовалось и так припекало, что снеговик, которого мальчишки вчера слепили, совсем за день стаял, в ручейки превратился. И птичка зеленая, желна, на верхушку колокольни села и стала петь: «Глюк-глюк! Глюк-глюк!»
Радость радостью, но и горя в те дни было много. Волки восемь человек погрызли, а еще больше покалечили. Похоронили мертвых на погосте и поминали потом всех поименно в церкви каждый день еще десять лет, пока поп был жив. Больше всех поминали Якова Карловича. Терентий, когда поминки были, рассказал все, что немец про себя поведал. Бабы, как рассказ этот услышали, заплакали, так им Якова Карловича жалко стало. А мужики погрустнели и задумались — каждый его судьбу на себя стал примерять. Терентий им говорит: «Не жалейте о нем, люди добрые! Он с таким горем в сердце двести лет жил, с которым вы и дня не проживете! Долго он скитался, смерти искал, да видать, не настал еще его срок. А как пришел он в нашу землю, смерть сама его нашла».
А поп к тому добавил: «За то, как он нашу деревню защищал и смерть через это принял, ему многое простится. Как тому разбойнику, что со Спасителем на кресте был распят и в последний час уверовал».
Простились Якову Карловичу его грехи или нет — того я не знаю, он нам с того света весточки не прислал. Осталось от него ружье да десять рублей, ему Егоркой обещанных, а боле ничего. Хотя, может, и еще что-то осталось: к зиме у одной бабы двое ребят родились — вылитые Яковы, только что без усов и трубки.
И был потом целый год урожайный и счастливый, и лето теплое, и осень ласковая. Егорку звонарем к церкви приставили, а поп стал его грамоте учить и заботиться о нем. Отцу его, Степану, к весне вроде полегчало, стал он снова мужик как прежде — крепкий да осанистый. А вот дед Терентий куда-то из деревни ушел и пропал навсегда. И землянка за Гнилым озером тоже опустела, только кустик рябины на том месте вырос, где жила старая мордвинка Ашава.
