ново и чуждо мне, ночные игры и смеющиеся друзья по соседству. Детство. Мы с Калебом ухмыльнулись друг другу, довольные собой, потому что мы уже выиграли игру. Каждую игру, в которую мы могли бы когда-нибудь сыграть. Ночь, казалось, простиралась во всех направлениях, созданная для таких детей, как мы, непобедимых — бессмертных — в то время как далеко на утесе Дженни выкрикивала имена, надеясь заставить кого-нибудь бежать. Мы долго наблюдали за ней, свет её фонарика подпрыгивал и нырял сквозь черные пучки травы, пока, наконец, луч не стал меньше булавочной точки.
* * *
Тогда Уилл был влюблен в Дженни, хотя в неё все были влюблены. В городе не было девушки красивее и милее. У нее были ровные белые зубы, как в рекламе мятной жвачки, медные веснушки на переносице и длинные каштановые волосы, которые раскачивались из стороны в сторону, когда она шла. У нее был красивый певческий голос, высокий и завораживающий, как у Джони Митчелл. Она играла на гитаре ночами у костра, утопая ногами в мокром песке, в то время как другие дети передавали украденное пиво, слушая вполуха. Но я не могла отвести взгляд.
Однажды ночью она спела написанную ею мелодию под названием «Спокойной ночи, Калифорния» — о девушке, которая чувствует себя такой опустошенной и потерянной, что уходит в море и никогда не возвращается. «Не ищите меня, я никто», — гласили слова.
На пляже, в красно-золотом свете костра, она вызывала чувство такой близости, как будто я действительно наблюдала за ней в одиночестве в ее комнате, за ее телом, склонившимся над гитарой, за всеми ее словами о пустоте. В реальной жизни Дженни никогда не сталкивалась с таким, но я знала, что это ничего не значит. Под любой личиной может скрываться печаль.
Поскольку Дженни была на два года старше и не подпускала ближе, я мало что знала о ее домашней жизни. Но даже если бы мы были лучшими друзьями, она, возможно, не сказала бы мне. Я знала, что есть тысяча разных способов молчать. Песня заговорила, по крайней мере, со мной, вызвав мурашки по всему телу. Спокойной ночи, Калифорния. Спокойной ночи, синева. Теперь волны могут рассказать мою историю. Все слова предназначены тебе.
* * *
Мне было пятнадцать, когда Дженни Форд исчезла в августе 1973 года. Ей было почти восемнадцать, и она только что окончила среднюю школу Мендосино. Осенью она должна была поступить в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре, чтобы изучать сестринское дело. В то же время она работала в сорока пяти минутах езды от деревни, на виноградниках Хаша в Бунвилле, копила на машину и отвозила домой всех, кто попадался ей на пути. Однажды вечером она ушла с работы как обычно, но так и не добралась домой. В течение нескольких дней весь город был в панике, особенно Калеб. Смотреть на это было невыносимо. Ходили слухи, что она, возможно, сбежала. Подростки делали это постоянно, по самым разным причинам. Но Калеб настаивал, что она бы этого не сделала, не дав ему знать или не взяв его с собой.
Пока мы ждали новостей, я чувствовала, как в моем теле проснулся старый, дремлющий страх. Те годы, проведенные в Мендосино с Хэпом и Иден, сложились во мне, заставляя меня чувствовать себя в безопасности… спасенной. Но теперь я точно знала, что то, что случилось с Дженни, с таким же успехом могло случиться и со мной. В глубине души мы не так уж сильно отличались друг от друга.
— 8-
Уилл сидит в дальнем конце бара, когда я, наконец, вхожу в дверь «Паттерсона» чуть позже половины девятого, и перед ним стоит почти пустая чашка кофе.
— Я начал чувствовать себя брошенным, — говорит он, тепло и крепко обнимая меня.
Я слегка отстраняюсь, замечая, что он принял душ и переоделся в свежую форму. Его волосы влажные, гладко зачесаны, но я знаю, что стоит волосам высохнуть, они превратятся в копну непокорных кудрей. За исключением обычных разрушительных воздействий времени, Уилл до жути не изменился — та же мощная челюсть и длинные ресницы. Та же энергичная грация в теле, как будто он наполовину человек, наполовину золотистый ретривер.
— Ты чертовски удивил меня сегодня, — говорю я.
— Ты меня тоже. — Он негромко смеется и подает знак барменше, блондинке средних лет с круглым подбородком и подведенными глазами.
Я заказываю «Гиннесс» с порцией «Джеймсона», а затем поворачиваюсь к Уиллу.
— Разве ты не присоединишься ко мне?
— Не на работе. Я собираюсь работать, пока не найду эту девочку.
— О, конечно. Не знаю, о чем я думала. — Барменша возвращается с моим заказом, и я поднимаю свой бокал с пивом за Уилла в небольшом шутливом тосте. — Не могу поверить, что ты все еще здесь. У тебя было так много грандиозных идей.
— Разве? — Он корчит гримасу. — И куда мне нужно было отправиться?
— В тысячу мест. Куда угодно.
— Ты имеешь в виду, из тени старика?
— Может быть. Я иногда думаю о нем. Какие воспоминания он после себя оставил. Багз Банни.
— Да. Он усердно работал над этим материалом. Он тренировался часами. Он может быть сукиным сыном в других отношениях, но он забавный.
— Значит, он все еще здесь?
— В доме престарелых в Форт-Брэгге. — Уилл проводит пальцами по своей кофейной чашке, ерзая от очевидного дискомфорта. — Говорят, у него не все дома.
— О, мне очень жаль.
— Все в порядке. — Он поднимает плечи, а затем резко опускает их, словно пытаясь что-то высвободить. — Он все еще может рассмешить моих детей.
— Детей? Это здорово. Держу пари, ты хороший отец.
— Стараюсь.
— Мальчик? Девочка?
— И мальчик, и девочка, десять и двенадцать лет. И оба слишком умные.
— А твоя жена, чем она занимается?
— Бет. Она преподает в школе Монтессори, расположенной выше по дороге. Она там уже давно. Прекрасно ладит с детьми.
— Это хорошо. — Повинуясь инстинкту, я бросаю взгляд на его левую руку. Там нет ни самого кольца, ни отпечатка на коже там, где
