И вот, на продуваемом тугим осенним ветром озере, прямо напротив поселкового пляжа, несколько нанятых детективом местных обывателей приступили к работе, смысл которой не сумел отгадать ни один из собравшихся зевак. От берега и на метров, эдак, пятьдесят, под водой, а точнее на глубине пятнадцати сантиметров, они стали натягивать прочнейшую полиэтиленовую пленку, концы которой закрепляли на вбитых в дно обрезках труб. (Нарочь — озеро мелководное).
Ход работ контролировал сам маэстро сыска. Он болтался взад–вперед по берегу и лузгал семечки, но его маленькие медвежьи глазки отмечали каждый неверный штрих, за который взыщет как всегда строго, но справедливо — лишением премиальных в виде водки. (Раз самому пить было нельзя, то и другим нечего: такой он, возможно, руководствовался логикой). Время от времени Прищепкин поглядывал на свои любимые часы «Командирские» с танком на циферблате: работы продвигались достаточно споро.
Информация для поклонников (чем Прищепкин хуже Джеймса Бонда?): детектив брился электробритвой «Харькiв», душился одеколоном «Шахтер», предпочитал толстых широкоплечих шатенок, носил турецкие базарные джинсы «Ковбой Муса» и китайские пуховики с двумя гусями на лейбе, курил «Казбек», из напитков более всего любил уже упомянутый чай, из автомобилей — «Лексус», однако ездил на задрипанных «Жигулях» восьмой модели, из сокровищ музыкальной культуры — попсу, конкретно, Таню Буланову, его любимым писателем был один из столпов американского зубодробительного даундетектива Микки Спиллейн, фамилию любимого режиссера почему–то никак запомнить не мог, такая же беда была у него и с любимым скульптором, зато из художников знал, следовательно, и любил более других даже сразу троих — Кукрыниксов.
На пляж, вздымая фонтаны песка, на форсаже залетел добитый «Опель» казенного сыскаря Сергуни Холодинца (мужичка, вопреки или назло фамилии, очень теплого, душевного) — дружка Прищепкина, которого он иногда привлекал в случаях запарки, чтобы тот имел также возможность подработать.
— Шеф, так какой должен быть заголовок?
— «Воскрешение идей Лазаря Кагановича».
— Хм, — скислился Сергуня, — а какой я текст под него подгоню?
— А что прикажешь делать, если следующее чудо Иисуса «Воскрешение Лазаря»? Если вчера позвонил заказчик и потребовал, чтобы я срочно добивал это дело и брался за руководство его личной охраной: у него, видите ли, какие–то предчувствия.
— Жора, мне кажется, что наш подопечный созрел уже вполне достаточно. И после того, как ему придется пройти через «Насыщение» и «Хождение», воскрешать идеи этого большевистского лиса просто не понадобится.
— И я в этом почти не сомневаюсь, — с отческой интонацией ответил Прищепкин. — Однако всегда следую принципу, которому меня научили в юности старые сыскари: лучше перебдеть, чем недобдеть. Ведь следуя ему, возможность облома, который в нашем деле может стоить чьей–нибудь жизни, уменьшается. Особенно не стоит расслабляться раньше срока в отношении Григориади. Как личность он необыкновенно силен, изворотлив, циничен и достаточно умен. Поэтому газету — тиражом одна штука — подготовить все–таки нужно… Не волнуйся, уж в текст вникать он точно не будет. Чтобы «преподобный» убедился, будто вляпался и совершил очередное чудо, ему будет достаточно увидеть заголовок… Ну, напиши какой–нибудь бред. Например, что якобы машинисты минского метрополитена выступили с инициативой сдвоения составов. Ведь Каганович когда–то курировал московское метро. Так что, в принципе, выдвинуть подобную идею мог.
— Ладно, с газетой разобрались. А последнее чудо Иисуса «Исцеление слепого» готовить будем? — по–деловому спросил Сергуня.
— Нет, а вот это уже и я считаю лишним.
Обычная больничная палата на шесть человек. Все кровати заняты, на крайней у окна — «преподобный». Он лежит на спине, отрешенно прикрыв глаза, на его тумбочке, в алюминиевой тарелке — пять долек хлеба.
Остальных пятерых можно было отнести к категории выздоравливающих. Собравшись в кружок, они пошептались, скинулись и послали «гонца за бутылочкой винца». Сами вернулись к прерванным занятиям: двое сели за шахматную доску, двое уткнулись в старые журналы.
Вернулся гонец. Распахнул полы пижамной куртки и продемонстрировал выглядывающие из–под резинки байковых штанов два водочных горлышка. Жизнь на Марсе есть!
— А захавать почему не взял? — озаботился один из шахматистов.
— Да я же в штучном отоваривался, продуктовый после обеда в три открывается.
— Не переживайте, хлопцы, — сказал второй шахматист. — Вон, на тумбочке у новенького, как раз пять кусков хлеба. Он же не обедал.
Один из «журналистов» подошел к Патрику О*Грегори и тронул за плечо:
— Мужчина, вы нам компанию составите? Мы понемногу, чисто символически.
— Не употребляю, — прошипел «преподобный».
— А хлебушек ваш можно взять?
— Да подавись ты им! — психанул «гондурасец».
И в ту же секунду обе половинки дверей в палату широко распахнулись, показался толкаемый кухонной рабочей столик на колесиках. На нем высилась пирамида, сложенная из ломтиков хлеба.
— Это для вас, мальчики, пятьсот хлебов. От Патрика Джоновича. Кушайте на здоровье!
— А–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а-а–а–а!!! — завопил «преподобный», пружиной, прямо с кровати, взлетев на подоконник.
Словно Александр Матросов на амбразуру, он бросается на окно и вместе с рамой, осколками стекла выпадает на землю. Этаж всего лишь второй — вторая попытка самоубийства также потерпит фиаско. Вскакивает и бежит, сломя голову, к озеру. Топиться? Ну–ну.
«Преподобный» невольно сиганул и по поверхности озера!
— Что, не дашь утопиться, да?! У–у–у-у–у–у-у–у–у-у-у!!! — Падает на колени. — Все, Господи, сдаюсь на милость твою! Как угодно готов искупать грехи свои!
На берег вернулся как бы оглушенным, провалившимся в мысли: «Как искупать? С чего начать?» Григориади брел по щиколотку в воде и над головой его, вероятно в насмешку, сиял золотистый шутовской колпак; который, впрочем, виден был только в инфракрасном излучении.
Рассеянно огляделся по сторонам и заметил коня, который пасся на примыкающем к пляжу лугу. Не раздумывая ни секунды, подбежал, запрыгнул на спину и изо всех сил звезданул голыми пятками по ребрам: вперед! И галопом погнал каурого по минской трассе.
Конечно, когда он летел сюда на «мерсе», указатели мелькали гораздо быстрее, но и коняга даванул так, будто вместо чахлой травы наполнил утробу керосином, а в брюхе у него оказалось что–то вроде авиационной турбины. «Минск — 100»; «Минск — 50» — борода «преподобного» развевалась за ним по ветру также, как и хвост за каурым. Прищепкин несся следом, придерживаясь дистанции метров триста. Корни у детектива были крестьянскими, и он очень переживал за животину. Когда до Минска оставалось километров тридцать, не выдержал — сровнялся с «преподобным»:
— Патрик Джонович, ведь загоните коня–то, в смерть загоните! Пересаживайтесь ко мне в машину: отвезу, куда скажете.
— Господь не допустит, ибо спешу я искупать грехи свои! — высокомерно бросил «преподобный».
— Прекратите демагогию, лучше подумайте о скотине!
Но Григорий Григориади, если бы в груди его вместо куска мяса билось обычное человеческое сердце, остался б мелким воришкой.
— Отцепись! — прошипел он.
И пришлось каурому метелить копытами почти до самого города–героя. Как мочалка, весь он запузырился пеной, глаза у бедного выперли из орбит, словно, извиняюсь, у Надежды Константиновны. И все же, к великой радости детектива, конь это испытание выдержал.
Когда начался пригород, «преподобный» пересел в такси — быстрей и потом конским, главное, не воняет.
Все же перемудрил Дарвин со своей теорией происхождения человека: это только человек может превратиться в примата, — нет проблем, хоть в свинью. Но уж примат в человека — пардон! И никакие страдания ему в этом не помогут, никакой, даже в условиях Крайнего Севера, труд.
«Преподобный» направил такси в сторону сельхозпоселка, где находился особняк магната. Детектив ехал следом. Однако, не доезжая квартал, такси остановили спецназовцы — оцепление.
— Что случилось? — бросился «преподобный» к какому–то мужичку.
— Такой взрыв полчаса назад прогремел, неужели не слышали?.. Всех и все на кусочки разнесло! От особняка только фундамент остался! — захлебываясь от восторга, сообщил тот.
Лжесын божий запрыгнул назад, в салон такси.
— К ближайшей ментовке, — выдавил он и запахнул на волосатой груди байковую больничную пижаму, словно стало ему зябко.
В этот момент салон «Волги» озарился изнутри сильным разрядом электричества, над головой Григориади что–то хлопнуло. Аферист сразу как–то обмяк, потух. Полыхавшая в глазах зверская сила куда–то исчезла, как бы никогда ее и не было. В одно мгновение Григорий будто превратился в своего брата Васю. А сможет ли слизняк претендовать на кресло мэра белорусского мегаполиса?.. Слава Богу, нет!
