Но это убьёт Айву. Чуть быстрее, чем яд богомола, который пытаются отфильтровать системы жизнеобеспечения.
Бесполезно. Всего лишь отсрочка. Твари успели отравить Айву. Его детские страхи создали в этом мире ужасных монстров, сделали былью поверье о слюне богомолов.
Он понял, что плачет. Слёзы текли по лицу, впитываясь на подбородке и щеках. Организм не хотел терять даже эту влагу. Водяной был зол на новое тело, его новые возможности. Он тряхнул головой – несколько капель оторвались и упали на пол, словно дань боли и бессилию.
«Я не смог полюбить её». Враньё. Он врал себе, как может врать только любящее сердце, заверяющее, что в мире есть более важные и тёплые вещи, чем потерянный взгляд любимой.
А его сила… способна разрушать, но не исцелять. Он пытался – вчера, когда нёс истекающую кровью и отравленную Айву через Поле, – но безуспешно. Его тоже ранили. Кабук не стал тратить остатки воды на регенерацию – попытался единым прыжком покрыть царство цветов, чтобы быстрее добраться до города, но едва не сломал ноги, рухнув вниз с четырёхметровой высоты; обезвоженный организм отказал телу в сверхспособностях. И ни одного водоёма, лужи… хотя бы росы на широких лепестках болотистого ириса или на огромных, похожих на сковороды, листьях полевой радужной кувшинки.
Она – Айва здесь, Тануй там – так любила цветы, а он потерял бдительность, убаюканный её смехом и порханием над головокружительной гаммой цветочных форм и оттенков. Она играла с растениями, как с детьми, гладила листья, опускала лицо в бутоны. И вот…
Богомолы очень терпеливы: твари могут часами сидеть в укрытии, молитвенно сложив хватательные ноги. Он боялся этих насекомых в детстве, в кошмарах они были огромны и беспощадны, их челюсти легко перемалывали кости. В мире, из которого он бежал, тёмные сны заканчивались криком. Здесь эти страхи обрели плоть: суставчатое тело с шипастыми лапами, узкий череп, обтянутый жёлтой кожей и беспощадные жвала.
– Вам что-нибудь нужно? – спросила медсестра, заглянув в палату. – Может, воды?
Кабук растерянно посмотрел на неё.
– Закройте дверь. Пожалуйста.
– Конечно.
Сервомоторы бесшумно запечатали дверной проём. Водяной повернулся к Айве, скользнул взглядом по простыне, скрывающей контуры неподвижного тела, ужасные шрамы на талии, оставленные богомолами, и стиснул кулаки. Воспоминания сжимали сердце, пытались утащить его куда-то вниз, в глубь. Тонкие пластинки жабр задрожали.
При виде любимой в лапах чудовища он впал в бешенство…
Слишком много энергии потребовала атака, слишком много. Увеличив до предела собственную скорость и силу, он кинулся на хищника. Тело богомола треснуло, раздробленные лапы упали в траву. Кабук успел подхватить девушку и аккуратно опустить рядом с мёртвым монстром. Она едва дышала.
Ещё четыре богомола появились из тени, окружая. Энергия кипящей воды оторвала Кабука от земли, пронесла над убийцами. Огромную самку он поднял вверх и разорвал пополам, другому богомолу расколол череп. Третий сбил его ударом шипастой лапы, вспорол бедро. Водяной рухнул на землю, откатился и тут же вскочил. На него бросились двое. Поры его тела распахнулись. Окутанный капельками воды, он рванулся навстречу, сшиб тварей с силой гидравлического пресса.
Один богомол был ещё жив, его псевдогуманоидная голова, повёрнутая на сто восемьдесят градусов, смотрела мутно-жёлтыми глазами. Тело водяного пронзила судорога. Кабук наступил на морду и надавил…
Он пытался влить в тело Айвы энергию, но призрачные ленты облизывали побелевшую кожу. Тогда он подхватил девушку и побежал…
Водяной просунул кисть под простыню и сжал холодную руку.
– Борись, – прошептал он. – Этот мир создан для нас. Зачем он, если ты уйдёшь?
Она молчала. Спала. Умирала. Экраны мониторов жили за неё.
«Ты же собрался вернуться, так что…»
Он вышел из палаты.
*
Больница занимала пять нижних этажей шагающей башни. Водяной поднялся на лифте на тридцатый. В кафе съел без аппетита кусок сырного пирога и выпил пять стаканов чистой воды.
Выставочные залы были здесь же, в восточном крыле.
Кабук быстро прошёлся вдоль стены, на которой висели пирогравюры. Задержался ненадолго у двух: на одной был изображён тонущий пароход – корабль стал почти вертикально, задрав нос к барашкам облаков, на другой – женское лицо, очень грустное, на грани слёз, даже удивительно, как художнику удалось передать это состояние набором тёмно-коричневых и светло-бежевых линий.
В центре следующего зала на стеклянной тумбе, поддерживаемая конструкцией из тонких металлических прутьев, стояла Картина.
Он замер у постамента, глядя на серый испод холста. Потом медленно сделал круг, лишь секунду задержавшись взглядом на полотне. Весь передний план занимал каменный мост. Возле левого основания росла одинокая сосна, в её тени отдыхал монах. На вершине холма замерли две женские фигурки с красными зонтами. Между людьми, едва заметная на фоне травы, бежала тропа. Река отражала бледно-голубое весеннее небо, служила границей.
Кабук вернулся в исходную точку. Исчезли монах и сосна, спрятались женские силуэты и ленивая река. Всё-таки это магия – создавать на плоскости объёмные изображения. Картины не так просты. Иногда они опасны, а иные обладают магией. Силой. Кабук верил.
Но правда ли это? Наверное…
В беседах о живописи сосед Амо отмахивался: «Не понимаю ничего в этом! А на мазню, там, где рожи только, и смотреть не собираюсь – это клетки с призраками!»
– Обычно на картины смотрят с другой стороны, – произнёс кто-то за спиной. Водяной обернулся.
Нежданный зритель затянулся тонкой сигаретой и выпустил дым к потолку.
– Ещё какие-нибудь наблюдения? – осведомился Кабук, запахивая пальто; в зале неожиданно стало холодно.
– О, – мужчина в джинсах и пиджаке на голое тело сделал шаг, присмотрелся к полотну. – Кое-что есть…. Ответы, например. Честные, хотя большинство предпочтёт обман. Даже в мыслях.
Водяного раздражала его певучая манера говорить.
– Отойди в сторону, – потребовал он. Пальцы левой руки непроизвольно зашевелились, формируя водяной шар.
– Хорошо-хорошо, – мужчина примирительно поднял руки: в правой по-прежнему дымилась сигарета, которая, казалось, ничуть не укоротилась. – Вы ведь не можете забрать её домой?
Шар-убийца чуть было не сорвался с пальцев – так Кабук был удивлён.
– Это ни к чему, – мужчина кивнул на исходящую паром руку Водяного.
– Ты кто?
– Меня называют Иллюзионистом. А вы однажды назвали меня Шарлатаном.
Кабук пропустил последнюю реплику мимо ушей.
– Что ты знаешь о Картине?
Иллюзионист достал серебристый портсигар, нажал на кнопку из тёмно-синего камня, открыл и спрятал погасшую сигарету. Неторопливо убрав футляр в карман, он сказал:
– Я её создал.
Энергетический шар распался, испариной лёг на кожу. Кабук не отдавал команд телу. Так решила сама вода.
Человек у картины не врёт?
Водяной действительно не мог забрать полотно домой, не мог сместить даже на миллиметр. Картина – центр реальности, столп мироздания, воплотившего его тайные и явные фантазии. Он сбежал через неё в этот мир. Картина. Его ключ к очередному побегу, нет, возвращению… он начнёт всё сначала под кроваво-красным, а не синевато-лазурным солнцем, в привычной воронке города, а не в паутине шагающего монстра, закрывающего звёзды…
– Небольшое уточнение, – прервал паузу собеседник. – Я создал Первокартину. Но если считать, что она одновременно находится во всех слоях или стягивает измерения в единую точку, то, да, можно назвать её оригиналом… Для этой проекции Вселенной…
Кабук молчал, глядя, как Иллюзионист подходит к единственному в помещении узкому окошку, смотрит вниз.
– Каждый раз ты бросаешься в архитектурные крайности, – сказал создатель Первокартины. – Парящий город, механистические пирамиды или полотняные домики для медитации на лоне природы. В одном ты предсказуем – цветы. Но сейчас превзошёл самого себя. Только ведь это декорации. – Иллюзионист повернулся. – Как и твоё сверхтело. И даже тут ты не можешь без школярских формул – непостоянство, зависимость силы от внешнего фактора. Огонь, земля, воздух… или – вода.
