Глава 7
…После необычной вечеринки с дракой прошла неделя. Лаврентий Берия, появляясь изредка на кухне, гремел кастрюлями, что-то, насвистывая, подолгу себе готовил, и тогда квартиру наполняли божественные ароматы кавказских кушаний, а бездарный свист сменялся громким, неистовым, почти собачьим чавканьем.
С Лидочкой Берия был подчеркнуто вежлив, предупредителен и галантен.
Когда он в коридоре случайно сталкивался с моей возлюбленной, его гладкая физиономия восторженно и льстиво расплывалась. Следовала череда сладких улыбок, Берия многозначительно подкатывал глаза, все это сопровождалось призывным щелканьем пальцев и выразительным шевелением губ.
И если бы не Брунгильда, внезапно вернувшаяся в квартиру и наповал сразившая бравого женолюба своими выдающимися формами, то передо мной и Лидочкой могла встать серьезная проблема.
А не вернуться Брунгильда не могла, ибо ее, по прямому указанию Берии, доставили из Комитета советских женщин, куда ее сопредседателем к Валентине Терешковой определил Никита Сергеевич Хрущев.
Привезли богатыршу на тачанке страшные усатые красноармейцы, вооруженные винтовками и грозно препоясанные пулеметными лентами.
…Я закрыл глаза, и услужливое воображение живо нарисовало мне картину любовного рандеву…
Вот Лаврентий Павлович, потирая руки, пританцовывая и сладострастно улыбаясь, приближается к предмету обожания.
Судорожно, сатанея от непреодолимого желания, обнимает огромную женщину.
Слышится хруст костей…
Потный, нетерпеливый Берия, жарко дыша в ухо богатырши бараньей котлетой, предусмотрительно съеденной накануне свидания для поддержания жизненных сил, издав утробное рычание, валит Брунгильду на пол.
Та, имевшая поначалу намерение из приличия слегка поартачиться, отдается насильнику неожиданно легко.
Она сломлена не столько победительным натиском Берии, сколько омерзительным запахом проклятой котлеты, который вызывает в ее средневековой голове смутные воспоминания о рыцарских замках, пирах и непристойностях, коими эти пиры всегда завершались.
…Если бы она могла выразить то, что испытывала от близости с темпераментным кавказцем, то, наверно, сказала бы, что Лаврентий Павлович настоящий секс-рыцарь с легким садомазохистским уклоном.
То, что он проделывал с партнершей и что он принуждал ее проделывать с собой, можно было объяснить не только полувековым воздержанием страдальца, но и его природной потенцией, о которой еще в тридцатые годы двадцатого столетия ходили легенды, имевшие под собой абсолютно реальную основу.
…А тем временем, когда Лаврентий Берия валил богатыршу на кровать, страна наша, прежде великая и неделимая, Россия, Русь! — восславленная в тысячах поэм, воспетая генерациями ни во что не веривших борзописцев и рифмоплетов, энергично подталкиваемая справа и слева лихоимцами и демагогами, называющими себя, кто — демократами, кто — коммунистами, валилась в пропасть, на дне которой ржавели фальшивые сребреники и белели кости преданных толпой правозащитников.
…На улицах с наступления темноты уже давно стало ходить небезопасно.
Совсем молодые люди, сбившись в большие опасные группы, шатались по вечерней Москве в поисках легкого хлеба. И поскольку, как сказал И.В. Сталин, моя жизнь с некоторых пор стала всецело принадлежать партии и народу, я решил обезопасить ее от неожиданностей.
Учитывая это и повинуясь своим мрачным провиденциальным мыслям, я разжился маузером, допотопным монстром с исцарапанным стволом и отполированной мозолистыми революционными ладонями деревянной рукояткой.
На пистолете когда-то, в незапамятные времена, была выгравирована надпись, которую я, напрягшись, прочитал так: "Красному… (дальше стерто временем)…яйцу Иосиф Мертваго… (опять стерто)…отменного зада… (стерто)…".
Поначалу я подумал, что революционным оружием посмертно — к этому склоняла безжизненность фамилии "Мертваго" — был награжден некий Иосиф, обладавший при жизни какой-то великолепной — просто отменной! — задницей и выдающимися, красными, как у индейца, яйцами, что, учитывая сложность и запутанность революционного времени, вполне могло, допускаю, послужить серьезным основанием для награждения.
Из-за этой-то надписи я и не хотел поначалу приобретать исторический пистолет, но жаждущий опохмелиться сомнительный гражданин в потертом пальто, валенках и соломенной(!) шляпе, уверенно разъяснил мне зашифрованную временем надпись, из которой следовало, что это оружие было вручено"…красному бойцу Иосифу Мертваго за выполнение ответственного задания от лица командования Первой Конной армии". И вручено, несмотря на кладбищенскую фамилию, по всей видимости, при жизни награжденного.
Сомнения отпали и, расплатившись с забавным продавцом, я покинул рынок в Малаховке, — а дело происходило там, — спрятав пистолет за пазухой.
По пути в Москву, в электричке, ощущая под мышкой приятную тяжесть приобретенной вещи, я решил быть сильным, дьявольски сильным, как кадет Биглер из бессмертного романа, когда тот, заплаканный, обделавшийся, но не сломленный, обдумывал свой путь к славе.
Стоя в тамбуре, я уже не боялся мрачных субъектов, которые бродили из вагона в вагон: у меня теперь было все необходимое для обороны.
Я настолько нагло посмотрел в глаза двум подозрительным субъектам с поднятыми воротниками и в серых кепках, надвинутых на лоб, которые стояли вместе со мной в тамбуре и курили "Беломор", что те не выдержали и, как-то вдруг засуетившись, поспешно вышли на первой же остановке.
…Вагон гремел на стыках. За давно не мытыми стеклами проплывали хилые подмосковные домишки с крышами, присыпанными грязным снегом.
Я думал о надписи. Думал о несчастном еврейском юноше Иосифе Мертваго, поверившем в революционные идеалы и в светлую, счастливую и свободную от черты оседлости Россию. Думал и о его возможной дальнейшей судьбе.
Бесстрастный внутренний голос нашептывал мне, что из этого вот маузера, уже нагревшегося у меня под пальто, был, скорее всего, шлепнут и сам его хозяин, достославный красный боец Иосиф Мертваго, мир праху его!
Поставили его, бедолагу, к стенке за неполное соответствие этим, уже упомянутым, революционным идеалам. И не успел он крикнуть мальчишеским голосом "Мама!" или того хуже — "Да здравствует Ленин!", как такие же, как он, отважные красные бойцы без лирики и сантиментов понаделали дырок в его хилой революционной груди.
А может, и не провинился он ни в чем, а просто ради забавы его боевые друзья укокошили того, с кем еще вчера вместе глушили самогонку, распевали боевые песни и вешали на осинах подозрительных священников и обобранных мужиков.
А может, попал он к петлюровцам, а у тех с еврейскими парубками разговор был короткий.
И вообще революция — дело темное. В общем, не стало Иосифа Мертваго — только неразборчивая эпитафия на маузере…
Вот тебе и "Да здравствует Ленин!". Ах, Владимир Ильич, Владимир Ильич, сколько же всякого добра на вашей совести, если она у вас была!
Сколько лет кряду доверчивый русский народ груду корабельного железа, ржавевшего в грязной невской воде, связывал с именем Ленина! Аврора, чистая богиня утренней зари, дав имя окаянному крейсеру, сама того не ведая, стала символом зари кровавой на Руси. Пукнув, как известно, холостым, крейсер призвал к выстрелам всамделишным и на много лет дал "добро" на кровавую резню.
Меня всегда умиляла тусклая лампочка, названная в его честь "лампочкой Ильича". Можно подумать, что это он, пламенный марксист, является автором выдающегося изобретения девятнадцатого века, решительно, по-революционному отобрав приоритет у Томаса Алвы Эдисона и Павла Николаевича Яблочкова…
…После недолгих раздумий я решил отправиться в К***. Я как раз удачно и, как мне думалось, выгодно продал несколько своих работ какому-то французу или бельгийцу, и деньги у меня были.
В К*** обитал Алекс, старинный мой друг и собутыльник. Чтобы было понятно, К*** — столица одной из бывших союзных республик, где Алекс теперь занимал какой-то очень солидный пост.
Лидочке пришлось на время перебазироваться в Переделкино на дачу знаменитого драматурга и писателя Василия Бедросова, который жил там, если не ошибаюсь, в двенадцати комнатах, деля их с женой, тремя ленивыми, страдающими от обжорства биглями, симпатичным рыжим котом и не очень сообразительным многоцветным попугаем, выучившим за всю свою невероятно долгую жизнь всего одно слово, да и то матерное. Зато глупая птица умела лихо отчебучивать цыганочку, что и проделывала в присутствии гостей, которые в этом гостеприимном доме никогда не переводились. Принимать гостей Бедросовы обожали.
