Официант издал жеманный смешок и удалился. Он невысокий, вертлявенький, с кокетливыми кудряшками явно парикмахерского происхождения.
– Ты здесь, судя по всему, часто бываешь.
– Да почти каждый день.
– Вот и официант тебя знает.
– А, это Феликс. Он у нас работал раньше.
– Что, тоже…
– Нет, ты что! Официантом. Потом сюда перебрался. Причем у нас он даже получал больше, только работать приходится по ночам. Говорит, а развлекаться-то я когда буду? Насмотришься, говорит, как вы скачете, полуголые, весь интерес к жизни отбивает. Он прикольный, Феликс. Ты не смотри, что он ломается, под гея косит. Он у нас знаешь сколько девок огулял?
В зале полутемно, с кухни доносится запах горелого жира, его перебивает сильный аромат свежемолотого кофе. Испитая девица за стойкой откровенно зевает, показывая лиловую, как у старой собаки, пасть. Вчерашние пирожные приуныли за стеклянной витриной – никому-то они не нужны. Все столики пустуют, только за одним, у самого окна, сидят две девушки – брюнетка и блондинка. В некотором роде они представляют собой занимательное зрелище, так что скучающая барменша даже прерывает зевок, потом дергает за завязку передника повисшего над соковыжималкой Феликса и говорит, кивнув на клиенток:
– Штепсель и Тарапунька.
Феликс только хмыкает, но шутки он не оценил. Он никогда не видел этих комиков и, кроме того, занят обдумыванием важного вопроса – пригласить ли ему Алину на свидание или не стоит связываться? Украдкой покосился на нее. Раскачивается на стуле. Смазливая мордашка, на щеках ямочки, грива пепельных волос. Фигура… Пожалуй, пора бы Алиночке отказаться от любимого айриш-кофе со сливками и шоколадным сиропом – при скромном росточке у нее форы нет. Так и работы недолго лишиться, зритель-то пошел требовательный, а у Алины на боках жиру, как говорится, не купить. Слишком короткая джинсовая юбка, чулки в «сеточку», ковбойские сапожки забрызганы грязью. Тут она тоже подкачала. Зато у нее есть свои достоинства – она веселая, к тому же у нее темперамент. Эх, вот кабы Алинкину мордочку да ее же легкий характер приставить к фигуре ее новой подружки! Модельная ведь фигура – прекрасный рост, ноги от коренных зубов, лебединая шея, обвитая скромной ниткой жемчуга, тонкие косточки ключиц в вырезе черного платья… А глазищи! Темно-золотые, тепло-медовые, миндалевидные, с длинными ресницами, но кто обратит на них внимание, когда у бедняжки такой нос! Носище! Как у Бабы-яги – скрюченный, нависает над нижней губой, от него все лицо кажется унылым и уродливым! Не повезло девахе, что и говорить. Ей бы родиться в мусульманской стране и носить чадру либо такую штуку, из-за которой только глаза посверкивают. Тогда бы на ней какой-нибудь шейх женился, это точно. Или была бы она пошустрее, попикантнее, а не такая заторможенная, сразу видно – не уверена в себе.
Или, может, все же… У Феликса был приятель, который из принципа крутил только со страшненькими.
– Уродины – самые заводные, – делился он с Феликсом. – Красавицы уж слишком обнаглели, подай им то, подари им сё, а она будет сидеть, как кукла, любуйтесь все на нее! У страшненькой все такое же, как у красивой, и бельишко, и маникюрчик, и прическа, они за собой даже лучше следят, не могут позволить себе выглядеть неухоженно. А потом, она так тебе благодарна, ни в чем отказа нет, все тебе, все для тебя!
– Неси заказ-то, о чем мечтаешь!
Феликс отнес поднос на столик, присмотрелся еще раз к брюнетке. Нет, пусть приятель сто раз прав, Феликс такую не потянет. Мы не шейхи, с нас хватит и Алинки-блондинки!
– А твои родители… Они ничего не имеют против твоей работы?
– Тю-у, – присвистнула Алина, как мальчишка. – У меня только папанька в Твери. Бухает он. Пьет, поняла? Ему по фигу, чем я занимаюсь, лишь бы деньги присылала. Я как-то приехала, типа, в гости, слышу, он выпивохам своим знакомым хвалится: у меня Ирка… Меня на самом деле Ирина зовут, Алина – это так, для красоты. У тебя вот тоже имя шикарное. Мамка с папкой так назвали или сама придумала?
– Стася – это производное от Анастасии. Как-то с детства так повелось.
– Ага, ясно. В общем, папанька всем алкашам знакомым говорит, что я проституткой работаю и кучу денег зашибаю, представляешь? Гордится мной!
– Какой ужас…
– Ничего ужасного, подруга. Погоди, вот подкоплю еще деньжат, положу его в клинику, пусть его там вылечат. Потом сюда отца перевезу, будем вместе жить. И себе тоже… Пластическую операцию сделаю.
– Тебе-то зачем?
– Жир хочу отсосать. Вот отсюда, ну, и с задницы. И грудь увеличу. А то дурацкая фигура, попа большая, грудь маленькая. Куда это годится?
– Так, может, просто на диете посидеть?
– Ну вот еще! И так жизнь поганая, так еще и в еде себе отказывать! Я так не могу. Я, если сладкого не поем, прямо заболеваю. И суши! Ты любишь суши?
– Я? Я как-то не знаю.
– Тебе везет, ты худенькая. У тебя, наверное, обмен веществ хороший.
– Бабушка говорит, я в детстве толстушка была. А потом похудела.
– Слушай, а ты не хочешь себе пластику сделать? Сейчас это просто. Ты не обижайся только, но вот нос у тебя…
– Да-да, я знаю. Большой. Я уже наводила справки, но говорят, до двадцати одного года лучше не делать ринопластику.
– Глупости! Да я знаю одну девицу, которая…
– Может, и глупости. Только, знаешь, у меня бабушка… Она всех этих операций страшно боится.
– Да при чем тут бабушка твоя? Чего к ней прислушиваться? Она старушка божий одуванчик, не ей же пластику будут делать! Да ты чего ржешь-то?
Ее собеседница всхлипнула и вытерла глаза бумажной салфеткой.
– Ой, Алина, ты меня уморишь! Никто никогда в жизни не называл Люсю старушкой! А уж тем более – божьим одуванчиком! Ой, не могу!
– Ну… Извини, – растерялась Алина. – А что, она у тебя крутая?
– Ты себе даже не представляешь, – серьезно ответила Стася. – Она бывшая балерина, то есть просто – балерина, они бывшими не бывают. И она невероятная женщина, красивая, умная, состоявшаяся. Я во всем к ней прислушиваюсь, но не только поэтому, а еще и потому, что у нас, кроме друг друга, никого на всем свете нет.
– А родители твои? – спросила вдруг притихшая Алина.
– Родители… Я их и не помню.
– Бросили тебя, да?
– Наверное, можно и так сказать. Они погибли. Мне всего годика полтора было.
– Автокатастрофа?
Стася сделала неопределенный жест. Помолчали.
– Как же твоя бабушка тебя к нам отпустила работать? – поинтересовалась наконец, Алина. – Ты ж такая… домашняя девочка из хорошей семьи.
– А я ее обманула. Сказала, устраиваюсь преподавателем в школу танцев.
Алина рассмеялась, потом достала пудреницу, обмахнула пуховкой нос. Ей никакая пудра не нужна – кожа у нее очень чистая, на щеках детский розовый румянец.
– Хороша школа! Слушай, я как-то такой рассказ читала! Там муж и жена, он – художник, она – музыкантша. Они бедные, и вот она говорит ему, что нанялась учить играть на пианино какую-то девицу, а он говорит ей, что рисует картины на заказ. А на самом деле они оба…
– Работают в одной прачечной, – закончила Стася.
– Точно! Ты откуда знаешь?
– Тоже читала. Это О. Генри рассказ.
– Ну, может быть. Слушай, мне пора бежать. Я сегодня должна хозяйке деньги за квартиру отвезти, она у меня такая грымза – чуть опоздаешь, такая будет взгрейка! Значит, до вторника?
– До вторника.
Алина убежала, а Стася осталась, смотрела ей вслед, как она катится по тротуару, перебирает крепенькими ножками.
Внезапно Стася ощутила острый приступ зависти. Она завидовала своей новой приятельнице. Живет девчонка в какой-то трущобе с двумя, пожалуй, такими же дурочками, за деньги раздевается перед мужчинами, папа-алкоголик считает ее проституткой и даже гордится этим… А все же Стася завидовала Алине, ведь той не надо оправдывать ничьих ожиданий, она не переживает, не рефлексирует, живет одним днем, мечты у нее – несложные, свобода – шалая, характер легкий. Даже замкнутая Стася разболталась с ней, рассказала о своих родителях. А ведь ни с кем, никогда…
Они погибли не в автокатастрофе. Люся все рассказала, когда Стася выросла. Тогда она была слишком мала, но тем не менее послужила косвенной причиной гибели родителей. Так она сама решила, услышав эту историю, так и жила с грузом этой вины. Как каторжник с ядром, прикованным цепью к ноге, Стася ощущала свою вину именно как тяжесть, неподъемную, невольную вину.
Она была тяжелым ребенком – с самого рождения. Мало спала, плохо ела, часто плакала. День и ночь напролет могла хныкать, и непонятно было, что у нее болит, чего ей не хватает. Юная мать оказалась не готова к таким трудностям, плакала сама над плачущим ребенком. Разумеется, все – и муж, и новоявленная бабушка, и прабабушка, все обожали малютку, все называли ее «принцессой», старались ее понянькать, только проку от этих стараний было маловато. Молодой отец пропадал на работе, бабушка также, а прабабушка начала прихварывать. Ей самой требовалась забота. Врачи указывали на повышенное внутричерепное давление у малютки, но тоже мало чем помогали. После того как девочке исполнился годик, она стала меньше плакать, но такой непоседы еще свет божий не видел! Вот и в тот злосчастный день…
