беспросветная зима, снег и вьюга… Я стелю куртку прямо на жухлую траву и ложусь на неё ничком, руки под голов, фуражка на глаза. Хорошо! Солнышко припекает, птички поют. И приходит сон. Спокойный, глубокий, какого уже не было несколько дней с этой нервотрёпкой, которая ещё и не кончилась вовсе…
Рис. 9/5. Ким Волошин из «Тонкого мира»
О-о-о, привет Мироздание, давно не виделись! Куда мы сегодня полетим на экскурсию, в какую галактику? А ни в какую! Мы остаёмся на месте. Я приподнимаюсь на локтях и вижу, что посередине просёлка стоит и молча смотрит на меня мужчина— неопределённого возраста, лысый как биллиардный шар, голова в шрамах, с бархатной повязкой через один глаз. Одет в рыбацкий комбинезон и в резиновых сапогах.
— Папка?! Па-а-апка-а! — кричу я и хочу подбежать к нему, обнять, но он делает жест рукой… мол, не подходи, нельзя…
— Вася, Васечка, Василёк, сыночек, плоть и кровь моя, — слышу я, — Я знал, я верил, что рано или поздно ты придёшь ко мне… Я бы и сам пришёл к тебе, да, нельзя мне, только посмотреть, и ни метра в сторону откуда пришёл… и сразу назад.
— Откуда ты здесь, папка? Тебя же взорвали, убили!
— Меня, убили? Это невозможно… Я же василиск, аггел, Разнузданный. Это тех, троих, сразу, без Суда забрали в Преисподнюю, я только вдёрнул их. В Преисподней шнырей не хватает, вот и метут туда всех ментов да чекистов в нарушение Регламента. Там они и шуруют сейчас под котлами вместе с этими… ну, которые из-под хвостов выкусывают. Дрова им притаскивают.
— А ты?
— А я… так и остался на жительстве в «Тонком мире». Слышал, поди, про такой? В четвёртом измерении Этого Света находится. Санитарный буфер между Этим и Тем Светом. Место для 40-дневного карантина душ умерших перед Судом и для всякого мусора. Вот, я и получился тот мусор, «ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Я же аггел рукотворный, не по роду, хоть и Разнузданный, крови на мне много. Да, тут много таких, никому ненужных… Кто, в коме между жизнью и смертью застрял. Кого, с Суда выгнали да вернули… Как? А не за что судить, вот и выгнали… Жил, вроде, и Бога не хаял, и с чертом не якшался, жил себе, да жил, работал, детей растил… но и в церковь не ходил. А тут, хоп, и со Святыми упокой, да на Суд! А там, ни те его не берут, ни эти. И в Ад не за что… а уж, чтобы в Рай… что ты… таких и близко к Раю не подпускают. Вот, и лежат они себе в своих кукольках да вертепчиках в «Тонком мире», второго пришествия ждут, чтобы восстать во плоти. Ничего не скажу, народ грамотный, с понятием, и в разговорах душевный… Да что я о себе, да о себе… Как ты, сынок?
И я рассказываю отцу, всё-всё! Со слезами, с соплями, всё как есть!
Отец слушает молча, не перебивает. Когда я замолкаю, он ещё долго молчит, видимо, переваривает и размышляет. А потом начинает говорить:
— Вот, оно, значит, как вышло с Люсей и Тасечкой. Ты сходи к ним завтра, посиди на могилке, сделай, что надо. Они уже в Раю давно и не встретиться нам теперь уже никогда… Но, это ладно, главное, в Раю они, точно. Я бы здесь их давно нашёл…
— А ты жив, Вася-Василёк, — восклицает отец, — И теперь жить тебе хорошо, за нас всех — маму, папу и сестричку. Что Дар тебе мой передался и не в младенчестве открылся, это хорошо. И что под тобою он, а не ты под ним, тоже хорошо. И что деньги мои до тебя в целости дошли, тоже хорошо. В 90-м время мутное было, я все в доллары вложил, вот и не сгорели. Где взял? Взял, вот… не украл, не боись… принесли. Ещё в Ташлинске. Еврей московский, представился Гершензоном Ильёй Захаровичем, заготовителем, в гостинице «Урал» жил. Дельце он мне предлагал… Не здесь, а в Израиле, вернее, в Палестине, походить по Рамалле часик, когда там заседание их парламента. И все бы там померли тогда, факт. Я, вроде как, и согласился, чего мне те арабы… а деньги нужны были, уезжать. Всё чин-по-чину, аванс принёс, а сам возьми и помри в гостинице, лез под диван и прихватило, сердце… Нет, это не я… А может и я… кто знает… Значит злоумышлял против меня и был истреблён. А как иначе… злоумышлявшего истреби! А деньги так и остались. Такая вот с ними история.
— Ещё я тогда в Москве квартиру купил на твоё имя, — продолжает отец, — Как знал, что вырастешь, в Москву потянешься. Хорошая, такая, квартира, большая, профессорская, 350 квадратных метров. А раньше, до революции, барин в ней жил с семьёй и челядью, вот и сохранилась в том же виде, не разгромили — камин, паркет, печки, то-сё. Адрес: Большой Трёхсвятительский переулок, дом 1, квартира на 3-м этаже, легко запомнить, Святителей — трое, этаж — третий. Хотел особнячок купить напротив, да тогда их ещё не продавали. Переулочек тот тихий, короткий, на Покровский бульвар выходит. До твоего совершеннолетия я её американцам сдал, фирме риэлтерской, найдёшь, они только своих, иностранцев в Москве селят. Арендную плату они тебе по договору на валютный счёт складывают, проверь его. Ну, и порядок блюдут, квартплату вносят. Всё от твоего имени… Так что, владей… а там, решай сам, что с ней делать. Твоя она, сыночек, от меня и мамочки тебе на совершеннолетие.
Вот и сбылось моё глупое детское мечтание — собственная квартира внутри Бульварного кольца!
Отец молчит, а потом говорит:
— Работать на государство, это пустое, деньги у тебя теперь есть, но сотрудничать с ним нужно, а то взорвут как меня. Я так рад, что мы свиделись, Васенька… Но, пора мне уже, сынок! Ты приходи почаще, я почитай, каждый день здесь тебя высматриваю. Мне ещё много чего тебе нужно важного и полезного рассказать. Ну, пока, сыночек, береги себя, Вася-Василёк!
— Папка! А если мы здесь дом построим, для тебя, спроси там, разрешат тебе жить в нем?! Ну, есть же замки с приведениями…
Но отца уже нет, исчез аггел рукотворный!
Конец февраля 2010 года, Москва
Квартира в Трёхсвятительском переулке и впрямь, потрясает воображение. Всё старинное и всё в идеальном состоянии — крупный дубовый паркет сияет, соревнуясь по красоте сияния с медяшками печной и оконной фурнитуры, дверными ручками и смесителем в огромной чугунной
