Он очнулся: вздрогнул, взглянул на Холмса, на меня и продолжил рассказ уже более сдержанным тоном:
— Именно в приорстве Дипуотч я впервые встретил Джудит, племянницу мистера Делапора. Ей восемнадцать, она дочь его брата Финча, луч света и средоточие юной чистоты среди этих старых унылых развалин. Джудит только что вернулась из швейцарского пансиона благородных девиц, хотя планы насчет ее вхождения в лондонское общество натолкнулись на семейную нищету. Любая другая девушка из мне известных погрузилась бы в бездну отчаяния, будучи лишена светского сезона.[5] Но только не она! Моя возлюбленная перенесла это с невозмутимой стойкостью, хотя было ясно, что ей грозит похоронить себя в крошечном горном городке, присматривая за ветхим домом и… несносным стариком.
Колби извлек из кармана пиджака тисненый фотоальбом, раскрыл его и показал нам фотографию юной леди. Она была изящна и довольно хрупка, мягкие кудри собраны в шиньон. Глаза лучились светом — голубые или карие, насколько я мог судить по снимку; волосы были неопределенного оттенка: возможно, рыжие, но скорее светло-каштановые, а кожа — бледная, почти прозрачная. Лицо хранило выражение вдумчивой невинности, доверчивое и непринужденное.
— Виконт Делапор — угрюмый деспот, правящий сыном, племянницей и вообще всякой живой душой в Уотчгейте, как будто на дворе не тысяча восемьсот девяносто четвертый год, а тысяча триста девяносто четвертый. Он — вернее, семья, и с незапамятных времен, полагаю, — владеет всеми окрестными землями, и нрав старика столь буен, что селяне предпочитают не попадаться ему на глаза. Как только Джудит заявила о своей любви ко мне, я предложил увезти ее прочь — и даже из страны, если понадобится, хотя я, вопреки ее опасениям, сомневался, что он возьмется преследовать.
— Она боится деда? — Холмс задумчиво вертел фотографию, весьма внимательно изучая не только лицевую сторону, но и тыльную.
Колби кивнул, на его лице проявился гнев.
— Она утверждает, что может свободно приезжать и уезжать и не подвластна ничьему влиянию. Но это не так, мистер Холмс, это не так! Говоря о виконте Гае, она озирается, как будто он может услышать, где бы она ни находилась. А ее взгляд! Джудит боится, мистер Холмс. Он имеет над девушкой какую-то злую и нездоровую власть. Он не является ее законным опекуном — это обязанность мистера Карстерса Делапора. Но влияние старика распространяется и на сына. Получив это, — из того же кармана, что и альбом, он вынул сложенный листок бумаги и вручил Холмсу, — я умолял его отменить отцовский приказ, чтобы я хотя бы мог изложить свое дело. Но эта карточка… — он добавил записку, начертанную на большой плотной картонке, — все, что я получил в ответ.
Письмо было датировано шестнадцатым августа — четыре дня назад.
Любимый,
мое сердце вырвано из груди ужасными новостями. Дед запретил видеться с тобой и даже упоминать в этих стенах твое имя. Он не дал никаких объяснений, лишь заявил, что такова его воля и я останусь жить с ним, как служанка — боюсь, как рабыня! Я написала отцу, но он вряд ли что-либо сделает. Я в отчаянии! Не предпринимай ничего — жди и будь готов.
Твоя единственная
Джудит.Тонкая розовая бумага, хранившая внятный запах пачулей и чуть уловимый — дыма от масляной лампы, при свете которой, должно быть, писали письмо, была в разводах от слез.
Записка от ее отца была лаконична:
Выбросьте ее из головы. Ничего нельзя сделать.
Бернуэлл Колби ударил кулаком в ладонь и выдвинул мощную челюсть.
— Мой дед не отступил перед мандаринами из Гонконга, а отца не остановили ни индейцы сиу, ни зима в Скалистых горах, — заявил он. — А это нелепое сумасбродство не остановит меня. Мистер Холмс, в силах ли вы узнать, что за гнусную власть имеет лорд Гай над внучкой и сыном, чтобы я освободил лучшую девушку на свете из лап злонравного старика, который намерен всю жизнь держать ее в черном теле?
— И это все, что вы можете сообщить мне о Карстерсе Делапоре и его отце? — Холмс поднял веки, чтобы встретиться с серьезным взглядом американца. — Или о тех «забытых тенях», которые изучает Делапор?
Молодой человек нахмурился, как будто вопрос на миг застал его врасплох.
— Какой-нибудь чересчур тонкой натуре это может показаться упадочничеством и декадансом, — ответил он не сразу, но будто тщательно подбирая слова. — И некоторые обычаи, открытые Делапором, не больно-то лицеприятны по современным меркам. Они, пожалуй, не пришлись по вкусу моему престарелому родителю и братьям-обывателям. — Он прыснул, словно вспомнил проказы школьной поры. — Но в их основе, как вы понимаете, лежат лишь легенды и детские страхи.
— Именно так. — Холмс встал и протянул руку молодому гостю. — Я разберусь в этом, насколько смогу, мистер Колби. Где вас найти?
— Гостиница «Эксельсиор» в Брайтоне. — Юноша выудил из жилетного кармана визитку, чтобы написать адрес, — похоже, в его карманах все перемешалось. — Я всегда там останавливаюсь, — пояснил он. — Поэтому мисс Делапор и знала, куда посылать письмо. Как вы только можете сидеть в городе в такую погоду? Меня она просто убивает.
И он ушел, едва ли догадываясь, что не у каждого найдется дед, который навязывает опиум китайцам, чтобы оплатить внуку летний отдых в «Эксельсиоре».
— Что вы думаете о нашем американском Ромео? — осведомился Холмс, когда нанятый Колби кеб загрохотал по Бейкер-стрит. — Каким он вам показался?
— Состоятельным, — произнес я, уязвленный беспечным замечанием о людях, сидящих в городе. — Из тех, что не терпят слова «нет». Но, по-моему, он серьезный и добросердечный. Конечно, парень здраво относится к этим декадентским штудиям — и если они с Делапором единомышленники, странно, что тот возражает против сватовства.
— Вполне разумно. — Холмс разложил письмо и записку на столе, после чего направился к книжному шкафу за экземпляром «Корт газет», до того набитому вырезками из светских хроник, а также собственными записями Холмса, выполненными его четким, твердым почерком, что разбух едва ли не вдвое против первоначального объема. — Но что это за «некоторые обычаи», которые «не больно-то лицеприятны по современным меркам»? Нелицеприятное в мире, где создали пулемет «максим», едва ли может сводиться к детским страхам.
Карстерс Делапор, — прочел он, открыв таблоид длинной рукой. — Допрошен относительно его местопребывания ночью двадцать седьмого августа тысяча восемьсот девяностого, когда владелец паба в Уайтчепеле сообщил об исчезновении своего сына Томаса, десяти лет от роду. Человека, под описание которого подпадает наружность Делапора — она такова, что забыть ее никак не возможно, — видели разговаривающим с мальчиком тем вечером. Томас так и не был найден. Думаю, это имя мне знакомо. Делапора также допросили в семьдесят третьем манчестерские полицейские — он находился в городе, не имея на то никаких вразумительных причин, когда пропали две девочки с фабрики… Признаться, я удивлен, что кто-то их хватился. С лондонских улиц каждый день исчезают беспризорники, ими интересуются не более чем бабочками, улетевшими за садовую ограду. Не требуется большого ума, чтобы похищать детей в Лондоне. — Он захлопнул книгу, и его глаза сузились, когда он обратил взор к бескрайним кирпичным джунглям, раскинувшимся за окном. — Всего-то и нужно брать самых голодных и грязных, не имеющих ни дома, ни родителей.
— Это слишком серьезный вывод, чтобы спешить с ним, — возразил я.
— Верно, — молвил Холмс. — Поэтому я никуда не спешу. Но Гай, виконт Делапор, упомянут в более ранних отчетах столичной полиции трижды — между тридцать третьим и пятидесятым годом — в связи с точно такими же расследованиями; одновременно он опубликовал для печально известного общества «Глаза утренней зари» серию работ, посвященных сохранившимся демоническим ритуалам в окрестностях Уэльса. А в шестьдесят третьем пропал американский репортер, который интересовался слухами о языческих культах в западном Шропшире — менее чем в пяти милях от селения Уотчгейт, которое находится у подножия холма, где стоит приорство Дипуотч.
— Но даже если так, — возразил я, — даже если Делапоры занимаются какими-то теософскими изысканиями — и держат для этого белых рабов, — то почему им не удалить из дома непосвященного человека, ту же племянницу Делапора, вместо того чтобы превращать ее в источник неприятностей? И чем поможет старику ворох оккультного хлама в навязывании своей воли сыну и внучке?
— Действительно — чем? — Холмс вернулся к шкафу и вынул конверт, куда положил карточку Бернуэлла Колби. — Я тоже счел нашего американского гостя человеком искренним и безвредным — несмотря на его очевидное желание отмежеваться от своей скучной и ограниченной семьи. И в свете этого все становится еще любопытнее.
