– Неудачная охота, друг, – присел возле него Верус. В ответ послышался сдавленный рык, вот только в нём больше не слышалась угроза, лишь бездна страдания. – Ну-у… будет тебе. Не переживай, я не оставлю тебя одного. Никто не должен умирать в одиночестве, верно?
Топор вонзился в висок. Солнце окончательно зашло.
***
В ночи горел костёр, редкие искры, возникающие в пламени, уносились ветром, растворяясь среди ветвей и тёмных нависающих листьев. Оранжевые языки пламени лизали два крупных окровавленных куска мяса, нанизанных на тонкую вымоченную ветку. Вокруг витал аппетитный аромат.
Верус сидел у самого пламени, весна развернулась в полную силу, но ночи всё ещё оставались прохладными. Тепло костра дарило приятное чувство комфорта, к сожалению, также привлекая множество насекомых, проснувшихся после зимней спячки. Вот только выбора у воина не было, при свете куда удобнее обрабатывать рану, да, и ужин никто не отменял.
Сняв наруч и осмотрев укус, человек убедился, что зубы волка лишь слегка навредили ему, повредив кожу. Шесть неглубоких ранок опоясывали предплечье, кровь запеклась, но края всё ещё влажноваты. Раскрыв поясную сумку из овечьей шкуры, он достал чистую ткань и миниатюрную баночку. Аккуратно выдернув пробку, окунул в горлышко палец, выудив крупный комок желтовато-бурой пасты и ловкими, привычными движениями наложил снадобье прямо в ранки, не забыв смазать края. Начало щипать, но такие пустяки давно не задевали его. Обычное дело, коли занялся охотой за Нигматическими камнями (3).
Не обращая внимания на раздражение кожи, мужчина бинтовал руку: слой за слоем ткань покрывала предплечье, пока не скрыла его полностью. Нагнувшись и разорвав края повязки зубами, завязал простенький узел. Работать одной рукой не слишком удобно, но и это не беда. Закончив нехитрую перевязку, Верус вернул наруч на место. Затянул два ремешка из кожи зуруков (4), убедившись, что всё сидит как надо. Глупо было бы попасть в смертельно опасную ситуацию из-за слетевшего во время боя наруча.
Закончив с важным, мужчина склонился над костром и потыкал мясо кинжалом. Как раз поджарилось до румяной корочки, пора есть, а там и передохнуть до рассвета не грех.
***
Солнце плавно показалось из-за горизонта. Верхушки деревьев вспыхнули утренним румянцем, запели птицы, оживилось зверьё, и лес наполнился рассветными шорохами и вознёй. Жизнь бурлила под каждым камнем, за любым кустом или деревом. Новый день звал за собой, но далеко-далеко – в самой глубине леса, среди сумбурного гомона и частокола стволов крался человек. Двигался ловко, привычно, с первого взгляда становится ясно – не впервые в лесу. Внимательно поглядывая под ноги и избегая сломанных веток или сухих корней, он быстро пробирался сквозь лесную чащу.
Жизнерадостный шум леса едва ли достигал его так далеко от опушки. Мужчина заходил всё глубже и глубже. Деревья здесь росли плотней, их ветви чаще переплетались, заставляя либо обходить заросли, либо продираться насквозь, ломая ветви и создавая так много шума, что Верус скорее отрубил бы себе палец. Приходилось петлять вокруг особо густых чащ. Света тоже становилось меньше, солнцу не удавалось пробиться через пышные кроны. Редкие лучи, пронизывающие листву, придавали окружению странную атмосферу, будто бы время остановило свой ход. Лес таил опасность, птицы больше не пели, животные исчезли, словно обходя место стороной. Невесть откуда навалилась усталость, а потом он нашёл первое тело.
Молодой олень, вспоротый от шеи до задних ног. Из корявой раны свисают обрывки внутренностей и костей. Края обглоданы, но недостаточно для дикого хищника. Тело скручено, передние лапы вывернуты под неестественным углом и прибиты к стволу, заострёнными обломками рёбер и других узких костей. По сути, вся туша висит между близко растущими деревьями, создавая подобие жуткой арки. Кровь и неопределимые остатки пиршества прочертили заметную на подлеске полосу. Кровь уже свернулась и засохла, мошкара, обильно покрывшая тушу, взвилась, стоило Верусу приблизиться.
– Скверна… землерой был прав, – пробубнил он себе под нос и сам же вздрогнул, очень громким показался голос в сгустившейся тишине.
***
Четырьмя днями ранее…
Постоялый двор полнился шумом голосов, местные мужики праздновали удачный посев и так вовремя начавшиеся дожди. Холодный поток лился из туч уже второй день, но это лишь радовало крестьян, всё чаще гремели кружки с медовухой. Каждый знал, что зерна, напившись воды, должны дать прекрасные всходы. Именно поэтому, не обращая внимания на слякоть и серость за окном, множество работяг собралось сегодня в «Рысаке». Лучшем трактире снаружи от стен, и плевать, что единственном!
Трактир примостился недалеко от южных ворот Триозёрья, считающихся главными. Дорога, начинающаяся у них, вела прямо к рыночной площади, а за ней и до особняка лорда Нокта недалеко. Так что старый пройдоха Вонг вовсе не жалел, распахнув двери своего дома и превратив его в трактир для усталых путников. Пусть и снаружи от крепости, но зато выбрал отличное место.
Как водится, торговцы, прибывающие в город, сразу направлялись за стену – в центр, поближе к рынку и кварталам плотницкой артели. А вот мелкие торгаши, часто без обоза и желания платить пошлину, останавливались в единственном трактире – то есть у Вонга. Кто-то сразу заворачивал в «Рысак», прекрасно зная это место, другие захаживали случайно: возвращаясь от ворот, не сумев оплатить пошлину или попросту не желая тратить монеты.
К последним чаще всего относились мужики из окрестных деревень, часто приезжающие в город, чтобы продать мясо, зерно и другие дары Паразес-Ховат (5) или как её чаще звали – Девы Цветов. В отличие от крупных торговцев, им не было проку проходить через стену. Обменять свои скромные товары на нужные в хозяйстве вещи они могли и снаружи. Как только телеги освобождались, а карманы наполнялись медяками, крестьяне разворачивались и спешили в родную деревню. Но порой их взгляд падал и на «Рысака». Жёны с детьми далеко, можно и повеселиться чуток. На то и был расчёт хитрого Вонга. Цены он не гнул, еду подавал больше сытную, чем богатую, но завсегдатаи не жаловались. Им не привыкать к овощным рагу и редким кускам мяса.
Триозёрье считался крупным городом, примерно четыре тысячи душ, так что далеко не все могли уместиться за возведёнными в стародавние времена стенами. Большая часть города расползлась по пологому холму на манер лишая, и лишь пятая часть прикрывалась крепостью на самой вершине. Вокруг холма тянулись засеянные поля, с востока подпираемые лесом. Именно с них совсем недавно вернулись мужики, гуляющие сегодня под крышей Вонга.
– За светлого Бадлинга! (6) – один из празднующих встал в полный рост, подняв кружку повыше и громко добавил. – Пусть его воды не покинут наши поля!
Ответом ему послужил дружный хор шести орущих глоток. Под их аккомпанемент кружки столкнулись, медовуха брызнула через края, намочив разорванный на куски хлеб и очищенную гамджу (7), но компания этого даже не заметила. Кружки дружно запрокинулись, гомон на пару мгновений стих. Сосуды опустошались огромными глотками, а когда с грохотом опустились на крепкий стол из толстых досок, слово взял уже другой парень.
На вид ему было около двадцати, усы и редкая борода тёмного цвета придавали лицу веса, но не могли скрыть уродливый шрам, пересекающий щёку и подбородок. Розовая криво сросшаяся полоса, оставленная от копья бандита… или клыка волка. Иногда это был медведь, а однажды Алёшка и вовсе приплёл топляка, страшную дьявольщину, живущую на болотах, за что был избит и обруган товарищами.
У крестьян не принято лишний раз поминать бесовщину. Считалось, что так можно навлечь на себя и близких беду. Однако ничто не мешало соседям разносить сплетни о потешном пареньке. Поговаривали, что на самом-то деле шрам, он получил ещё в детстве от помершего недавно братца. Но даже тут единой версии не существовало, толи коряга на реке, толи соскочивший с руки топор. В общем, слыл Алёшка выдумщиком да вруном, но работать умел и не отлынивал, так что собравшиеся оказались не прочь послушать очередную байку, тем более после трёх кружек горячительного. В том, что он собрался рассказать что-то обязательно зловещее, никто не сомневался. А если шебутного снова потянет помянуть какую пакость, то и врезать не грех.
