Глава четырнадцатая
Программист Щеглов любил свою годовалую дочь Полину, которую называл Помнушкой. Он звал ее так, потому что ему нравилось мять кончиками пальцев ее пухлые щечки и приговаривать при этом: «А вот кому щечки помну, а вот кому помну, помнушеньке моей!» Каждое утро, вставая с постели, он жаловался, что не хочет идти в постылый офис. Лучше бы вместо этого он поиграл с Помнушкой в свое удовольствие. За чисткой зубов Щеглов обещал жене, что, вернувшись с работы, обязательно повозится с доченькой, но вместо этого, вернувшись, садился за компьютер и проводил время в блогах успешных людей, пытаясь разгадать секрет их успеха. В последнее время он разочаровался в успешных людях и пристрастился к форуму, который был посвящен серийным убийцам. Помнушка на маленьких ножках подходила к креслу Щеглова, что-то пищала, и Щеглов кричал жене, чтоб она забрала девочку, потому что та мешает ему сосредоточиться. Жена забирала надоедливого ребенка в соседнюю комнату. Недавно на форуме появился человек, который утверждал, будто он знает, кто такой Молния. Его сообщения с множеством грамматических ошибок вызывали дружный смех интернет-публики. Щеглов любил писать на форуме про этого человека «Вот идиот» или развернуто: «Откуда такие идиоты берутся, их что, КЛОНИРУЮТ?!» Со временем ему надоедало писать «Вот идиот», и он вспоминал, что собирался провести время с Помнушкой. Но Помнушка уже спала в своей маленькой кроватке, сунув большой пальчик в рот. Щеглов ложился рядом с женой и гладил ее по голому плечу, надеясь вызвать в любимой женщине страсть, но жена отмахивалась от него, потому что за день слишком уставала с дочкой и хотела отдохнуть. В расстроенных чувствах Щеглов уходил на кухню, чтоб покурить в открытую форточку и подумать о бессмысленности семейной жизни. Ему хотелось пожаловаться друзьям на фригидность жены, но друзей у него не было.
Двумя этажами ниже Щеглова жил Меньшов: это он писал на форуме, что знает, кто такой Молния. На самом деле Меньшов не был уверен, что знает, кто такой Молния, однако в последнее время он слишком много пил и не ходил на работу, и у него появилось время, чтоб писать в Интернете всё, что взбредет в голову. Выйдя из запоя, он первым делом позвонил в офис и спросил, как там дела. Людочка ничего не ответила. Она громко дышала в трубку, и Меньшов повторил вопрос. Людочка сказала, что всё в порядке: за прошедшую неделю ничего особенного не случилось.
–А как поживает Чуркин?– холодея, спросил Меньшов.
–Что?
–Как там Чуркин?– громче спросил Меньшов.
Людочка не знала, что ответить, и поэтому, немного помолчав, повесила трубку. Меньшова молчание Людочки могло бы напугать, но он знал, что это обычная Людочкина манера разговаривать, поэтому хоть и испугался, но не особенно, а вскоре страх заслонила скука. Меньшов ходил по спальне в домашних тапочках, заложив руки за спину, и спрашивал себя: «Что я, собственно, видел?» и сам себе отвечал: «Собственно, я не видел ничего такого». В конце концов он убедил себя, что не видел в квартире Чуркина ничего такого. Он сел в кресло и застыл, бледнея от мысли, что завтра ему предстоит очередной тоскливый день на работе.
На следующий день Меньшов явился на предприятие спозаранку. Он ожидал, что на него будут странно поглядывать, но на него вообще никто не смотрел. Только Людочка взглянула, но, погруженная в печальные мысли, не поняла, кто это пришел, и закрыла глаза, чтоб внешние раздражители не мешали ее тихому существованию. Меньшов вошел в свой кабинет и сел в кресло. Чтоб чем-то занять себя, он переставил монитор чуть левее. А потом чуть правее. Столешницу покрывал толстый слой пыли. Меньшов позвал Людочку, чтоб она вытерла пыль, но Людочка не пришла; впрочем, Меньшов и не ожидал, что она придет. Он хотел заглянуть в кабинет, где работали Чуркин и другие монтажники, но остался сидеть. Вынул из шкафа папку с принципиальными схемами, повертел в руках и положил на место. В кабинет, не стучась, вошел замначальника пусконаладки, которого звали Ливан. На самом деле его звали как-то по-другому, но никто не помнил как. Никто не помнил и откуда взялась кличка Ливан. Сам Ливан, если его спрашивали о кличке, сводил густые брови к переносице и жаловался на гастрит; он любил поговорить о своих болячках.
Сегодня Ливан пришел к Меньшову, чтоб дать ему совет по поводу работы. Он сел напротив и принялся учить, как правильно заполнять паспорт модуля индикации МИ-1. Меньшов не любил, когда его чему-то учили. Он говорил: я люблю доходить до всего сам, хотя на самом деле просто не любил запоминать что-то новое. Ливан знал, что Меньшов слушает вполуха, но продолжал монотонным голосом рассказывать о заполнении паспорта. Меньшов отворачивался: слушай, Ливан, я и сам всё знаю. Ну как же знаешь, монотонно бубнил Ливан, у тебя ошибка тут и тут. Меньшов не любил, когда ему указывали на ошибки. Это не ошибка, так и задумано, говорил он Ливану. Да нет же, удивлялся Ливан, это точно ошибка: смотри, здесь вместо девяноста пяти процентов просто девяносто пять, а это в корне неверно: нужно указывать проценты. Так задумано, повторял Меньшов. Если задумано, говорил Ливан, то задумано неправильно. Мне лучше знать, правильно или неправильно, возмущался Меньшов, да и вообще это сущая мелочь, чего ты пристал. Почему ты на меня злишься, удивлялся Ливан, я же хочу помочь. Мне не нужна твоя помощь, говорил Меньшов, я сам всё знаю, оставь меня в покое, дай поработать. Что за человек, злился Ливан, ему помочь хочешь, чтоб не повторял ошибок, а он гонит прочь. У меня нет ошибок, повышал голос Меньшов: то, что ты принимаешь за ошибки, так и задумано, выйди вон, я занят. Неправда, пыхтел Ливан, это не задумано, это явная ошибка. Я понял, прозревал Меньшов, ты копаешь под меня, потому что завидуешь моему успеху. У Ливана округлялись глаза: да что ты такое говоришь, я помочь хочу. Знаем мы вашу помощь, говорил Меньшов, ты просто завидуешь. Самого, небось, на последнем собрании пропесочили, теперь вымещаешь злость на мне. Да не вымещаю я, вопил, поднимаясь, Ливан, я тебе помочь хотел чисто по-дружески! А чего ты орешь, холодно интересовался Меньшов, наверно, нервничаешь, потому что я угадал причину твоих поступков. Да ты сам только что орал, отвечал Ливан. Я не орал, холодно возражал Меньшов, закрой, пожалуйста, дверь с той стороны. Слушай, успокаивался Ливан, у тебя, наверно, сегодня плохое настроение. Не обижайся, просто пойми: я ничего против тебя не имею, я по-доброму хотел помочь, чтоб ты не повторял глупейших ошибок. «Глупейших?» – Меньшов багровел. Ливан подходил к двери и, взявшись за ручку, оборачивался: не надо обижаться, Меньшов. Да кто тебе сказал, что я обижаюсь, кричал Меньшов, я не обижаюсь, пошел прочь и чтоб глаза мои тебя не видели!
Ливан ушел, бубня под нос, что ему, Ливану, нельзя нервничать, потому что тогда у него, Ливана, обостряется гастрит. Меньшов сидел весь красный от гнева. Через несколько минут его гнев улетучился, не оставив после себя ничего, кроме чувства, что душу Меньшова тщательно выскоблили изнутри. Он подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. Увидел девушку с локоном, похожим на пружинку. Эта девушка приснилась ему во время запоя: во сне он подошел к ней и заговорил о чем-то важном, а она жалела его и гладила по руке. Сегодня девушка была без книги. Похоже, кого-то ждала. Сильный ветер вырывал из худых рук зонтик, но она упрямо продолжала ждать. Меньшов понял, что не стоит тешить себя пустыми надеждами, и опустил жалюзи. Щелкнул выключателем и погасил монитор. Комнату заполнил полумрак. Меньшов сидел в кресле, пытаясь слиться с темнотой. В дверь постучали. Меньшов не пошевелился. Дверь, скрипнув, приоткрылась. В кабинет просунула голову Людочка; она медленно оглядела темное пространство, потом втянула голову обратно и аккуратно затворила дверь, не проронив ни звука. Меньшов не был уверен, заметила она его или решила, что кабинет пуст. На всякий случай он громко позвал:
–Людочка!– и замолчал.
Дверь приоткрылась. Людочка снова внимательно оглядела кабинет, потом закрыла дверь. Конечно, она прекрасно видела Меньшова. Поведение шефа ее не удивило, потому что она не сомневалась, что Меньшов подсел на запрещенные наркотики. Все люди, получившие власть, рано или поздно спиваются или подсаживаются на героин – так считала Людочка. В любом случае она не собиралась заговаривать с Меньшовым. Меньшову наскучило играть в эту странную игру с Людочкой, и он открыл ящик стола. Под руку попался айфон, обернутый шарфом болельщика, но Меньшов не стал его брать. Он вытащил из ящика пистолет. Пистолет не был заряжен. На самом деле это был даже не пистолет, а зажигалка, изготовленная в виде пистолета. Коллеги подарили Меньшову зажигалку на юбилей два года назад, потому что тогда он много курил. Меньшов спрятал подарок в ящик стола и забыл о нем; асегодня случайно наткнулся. Он взвесил зажигалку на ладони: ему показалось, что раньше она весила меньше. Он отмахнулся от этой мысли. Совершенно ясно, подумал он, что это не зажигалка потяжелела, а я ослаб после недели беспробудного пьянства. Ради шутки Меньшов вообразил, что у него в руках настоящее огнестрельное оружие, и приставил ствол к виску. Холодный металл уперся в теплую кожу. Меньшов почувствовал бессмысленное дыхание смерти у своей головы; пусть смерть и была поддельной. Он старался понять, о чем надо думать, когда жить осталось минуту или меньше, но ему ни о чем не думалось. Уловить разницу между жизнью и смертью тоже не получалось. «Уловлю ли я эту разницу, если нажму на спуск?» – подумал Меньшов и нажал на спуск. Голова дернулась. Вместе со стулом он полетел на пол. Заезженная пластинка жизни остановилась. Людочка, услышав выстрел в кабинете шефа, инстинктивно побежала в противоположную сторону, но ударилась лбом об угол стены и пришла в себя. Она робко постучала в кабинет, но Меньшов не открыл, потому что был мертв. Людочка приотворила дверь. Меньшов лежал у окна, как мешок с картошкой. Из его головы вытекала темная жидкость. Пришел Ливан и тут же ушел, хватаясь за сердце. Он отправился вызывать полицию. У дверей, не решаясь войти, толпились сотрудники, привлеченные шумом. Вперед протолкался Чуркин. Он немного посмотрел на Меньшова издали, затем подошел и посмотрел вблизи. Меньшов не шевелился. Чуркин наклонился и прислушался: не дышит. Тогда он отошел в дальний угол и там, в спокойной обстановке, заблевал весь пол. Запах был неприятный, но никто не посмел обвинить Чуркина в нарушении дисциплины. Чуркин беззвучно плакал, вытирая рукавом грязный рот. Два дня назад он догадался, что именно Меньшов приходил к нему, когда его не было дома; догадавшись, Чуркин подменил зажигалку в столе Меньшова на пистолет. Он собирался анонимно позвонить в полицию, чтоб заявить: ему известно, что некий Меньшов держит у себя в кабинете незарегистрированное огнестрельное оружие. Таким образом Чуркин надеялся избавиться от возникшей угрозы. Однако Меньшов застрелил себя и теперь можно не звонить в полицию. Чуркин не знал, почему плачет, раз всё так хорошо обернулось.
