Впервые я присмотрелась к этому на станции «Сто семьдесят пятая улица». Народу прибавилось, и в вагон в последний момент успел вскочить мужчина средних лет в коричневом плаще. Он ухватился за верхний поручень и скривился. Он был не настолько стар, чтобы любой пассажир автоматически уступил ему место, но явно испытывал недомогание. Его окутало темно-красное облако — кровавая дымка. Несколько человек предпочли отойти в сторону, будто почувствовали опасность заражения. Я собралась встать, но меня опередила латиноамериканка в униформе. Девушка заботливо прикоснулась к плечу незнакомца. Он свирепо уставился на нее, и я испугалась, как бы он ее не ударил. Однако она решительно взяла его за руку и указала на свободное место. Мужчина что-то неразборчиво пробурчал, сел и откинулся на спинку скамьи. Гневно-алое свечение превратилось в бледно-розовое. Девушка была по-прежнему окружена зеленым цветом, но теперь цвет стал еще ярче и мощнее. Ее аура прикоснулась к пожилой женщине с головной болью, и горчично-желтая корона засияла золотистым, как цветок нарцисса. Молодая женщина внезапно пропела строчку из песни, которая звучала на ее айпаде, а старик в пальто громко рассмеялся. Краски рябью пробежали по вагону. Одно-единственное действие стало камешком, брошенным в реку и вызвавшим круги на воде. Я гадала, далеко ли они распространятся и сможет ли что-то их остановить. Вскоре все стало ясно.
На станции «Сто шестьдесят восьмая улица» девушка в медицинской форме вышла. «Наверное, она работает в Нью-йоркской Пресвитерианской больнице», — предположила я. А к нам ввалилось немало пассажиров. Полный мужчина не удержался на ногах и рухнул на колени к «серому» старику, который выругался в адрес тех, кто слишком много ест. Толстяк покраснел, его аура побагровела. Он протиснулся в глубь вагона и задел локтем дорого одетую женщину. Та фыркнула и распространила вокруг себя сернисто-желтые искры, наполнившие воздух густым дымом. Я почувствовала, как нарастает напряжение, и решила, что надо поскорее выйти и взять такси, но передумала. Поймать машину до центра не так-то просто, да и обошлась бы поездка в целое состояние. При мысли о деньгах ко мне вернулись мои будничные заботы. События последних двух дней меня отвлекли, но я понимала: когда пыль осядет, мы с Романом останемся с колоссальным долгом. А если отца станут подозревать в страховом подлоге? «Что же будет, — с тоской вздохнула я, — с картинами, которые полицейские конфисковали у арестованных грабителей? Их оставят в участке как вещественные доказательства? Или мы сможем их продать, если будут предложения от коллекционеров?»
Голова пошла кругом. Мысль о том, что мне предстоит спасать мир от злобного Джона Ди, стала нелепой выдумкой. Какие уж тут мантикоры, вампиры и фейри! Галерея на грани разорения. Я не сумела спасти Эдгара Толберта от смерти. Когда я вспомнила об Эдгаре Толберте, угрызения совести нахлынули на меня волной. Я целую ночь любовалась полетами фейри, сейчас развлекалась разглядыванием чужих аур, а друг матери погиб из-за меня. Я настоящее чудовище. И как такое жалкое и эгоистичное существо будет противостоять могущественному Джону Ди?
Поезд мчался к станции «Четырнадцатая улица», а я погрузилась в самое мрачное настроение. И я не воспрянула духом, выйдя из метро. День, начавшийся с яркого солнца, стал серым и неуютным. Небо затянуло тучами. Прохожие кутались в куртки, глядели себе под ноги, и у всех над головами я видела только серые и коричневые искры.
Потом ситуация ухудшилась. Когда я приблизилась к зданию больницы Святого Винсента, дверь распахнулась. Мне навстречу вышла женщина — бледная, осунувшаяся. Она закрыла лицо руками и прислонилась к стене. За ней следом выбежал мужчина. Он беспомощно остановился возле своей спутницы, захотел обнять ее, но его рука застыла в воздухе. Я и понятия не имела, какую ужасную новость они узнали… Но их тоску я ощутила на вкус — язык защипало от соленой крови и медных монет.
Внутри все пропиталось этим запахом. В вестибюле я ощущала страх и отчаяние и едва держалась на ногах. Люди, сидевшие в зале для посетителей, были окружены коричневыми и темно-красными лужицами. Правда, везде мелькали и более яркие вспышки. Муж, обнявший свою престарелую жену, излучал сиреневый свет. Девочка с куклой и рассказывающая матери алфавит, была окружена розовым гало. Я дотащилась до этажа, где лежал мой отец, и сразу почувствовала облегчение.
Странно. Ведь здесь размещались больные, находящиеся в критическом состоянии, но в палатах царил покой. Я вдохнула поглубже (в первый раз после того, как выбралась из метро!) и сосредоточилась. На этаже, как всегда, пахло хлоркой, но под этим больничным запахом — а может, поверх него, — струился поток свежести. Аромат сосен и ручьев усиливался с каждым шагом. А потом я увидела зеленое сияние, исходившее из палаты Романа. Я на миг остановилась и почувствовала, как в меня проникает надежда. Если жив мой отец, да и я сама — в относительном порядке, значит, никакие финансовые проблемы нам не помешают. В голове прозвучал любимый латинский девиз Романа, обнаруженный мною на старинном перстне с печаткой. «Dum spiro, spero» — «Пока живу, надеюсь». Я непременно найду способ выбраться из передряг и разберусь с Джоном Ди. Но сначала выясню, кто излучает целительную ауру.
Я переступила порог палаты и замерла: на стуле у койки отца расположился Оби Смит. Он играл в карты с Романом и Заком Ризом. Зак и папа хохотали над какой-то шуткой медбрата. Эта парочка меня даже не заметила, в отличие от Оби. Он развернулся ко мне, и в его глазах загорелись зеленые огоньки. Затем он принялся сдавать карты, и с кончиков его пальцев вспорхнули светлячки. Золотистые вспышки озарили воздух. Раньше я бы решила, что сверкание — признак очередного приступа мигрени… однако я никогда не видела, чтобы вспышки имели форму крылышек эльфов.
— Гарет, — ласково произнес мой отец, — что ты там торчишь с раскрытым ртом? Этот молодой человек… Как вас зовут, никак не запомню?
— Оберон Смит, — ответил медбрат, не спуская с меня глаз.
Король фейри! Я пока не утратила способность изумляться. Но при виде персонажа шекспировского «Сна в летнюю ночь» я изумилась не на шутку.
— Оберон был знаком с Сан Леоном на Гаити, — сообщил мой отец.
Я уставилась на Романа. Неужели такое возможно? Он находится рядом со сверхъестественным существом и ничего не чувствует? Но с другой стороны, я ведь встречалась с Обероном трижды и не подозревала, что он — не просто добрый парень и опытный медбрат. Оказывается, он и не являлся человеком. Тут он встал, и я обомлела. За его спиной раскрылись полупрозрачные травянисто-золотые крылья, словно павлиний хвост. Я чуть было не сделала реверанс, но Оби уже отвешивал мне легкий поклон, а затем указал на стул.
— Прошу вас, мисс Джеймс, отдохните. Похоже, ночь у вас выдалась долгая.
Его взгляд был устремлен на мою шею. Я закутала горло шарфом, Оби будто прикоснулся к двум колотым ранкам на коже. Я покраснела.
— И верно, ты очень усталая, Гарет. Ты не должна себя загонять в угол, пока меня нет дома и я не могу о тебе позаботиться.
Я чуть не рассмеялась. Когда я в последний раз ощущала заботу? Уж точно не после гибели матери. Когда мы вернулись с ее похорон, отец уселся в ее кресло-качалку, купленное в антикварном магазине, когда мама была беременна мной… и кресло под ним развалилось. Он тогда разрыдался, хотя на кладбище не плакал. А я себе не разрешила. Ведь если расклеимся мы оба, то точно никогда не остановимся. С того дня я его опекала. Неужели он искренне думал, что все наоборот?
— Не слишком ли ты много времени суетишься в галерее? — осведомился отец.
— За нас старается Майя, — заверила я Романа. — Но нам необходимо наскрести немного денег, чтобы платить ей побольше, когда она так перерабатывает.
Я поморщилась от неловкости. Неприятно заговаривать о финансах, когда папа еще не поправился, но Майя действительно пришла к нам на выручку.
Роман согласно кивнул. Я села на стул, предложенный мне Обероном. Он шагнул на несколько дюймов в сторону и прислонился к стене. Крылья бесшумно сложились за спиной. Уголки его изумрудных миндалевидных глаз оказались чуть приподняты вверх, и в них плясали искорки. Кончики его ушей были слегка заострены, а кожа отливала золотом. Даже в своей медицинской форме он выглядел по-королевски. Я вспомнила стихотворную строку — не Шекспира, а другого поэта, описывающего Оберона. «Король лунного света, принц сновидений».[38] «Так и есть», — решила я.
— Значит, вы с Гаити? — поинтересовалась я у него. Из сказок мамы я помнила, что фейри не могут лгать, отвечая на прямо поставленный вопрос.
— Мой народ пришел на этот остров из другой страны, — ответил Оби Смит, лукаво улыбнувшись.
— Но вы действительно знали Сан Леона? Вы молодо выглядите. В семидесятых, когда Сан жил на Гаити, вы, наверное, были еще ребенком.
