разбирался в винах и что-то назвал наугад. Официант отошел, и он положил на стол груду марок, чтобы его не прерывали, когда принесут вино.
Он снова принялся разглядывать инструмент, пытаясь не слушать его, чтобы сконцентрироваться на зрительных впечатлениях. Длиною он был с кларнет — возможно, немного больше и с чуть более расширяющимся книзу раструбом. Сделан был инструмент из цельного куска темного, явно ценного дерева, по цвету где-то между темным орехом и красным. Великолепно отполирован. Имелись отверстия для пальцев и всего три клавиши: две внизу, для расширения диапазона, и одна наверху, для большого пальца, клавиша октавы.
Он закрыл глаза, сосредоточенно вспоминая, где видел подобный инструмент. Ну, где же?
И постепенно воспоминание всплыло. В музее, вот где. Скорее всего, в Нью-Йорке, в городе, где Дули родился, вырос и который покинул в двадцать четыре года. Воспоминание относилось к тому периоду, когда он был еще подростком. Что это был за музей? Неважно. Там имелось помещение, или несколько помещений, со стеклянными витринами, в которых были выставлены древние и средневековые музыкальные инструменты: виола да гамба [3],76] виола д’аморе [4], свирели, старинные флейты, лютни, барабаны и дудки. А в одной из витрин за стеклом лежали одни гобои — старинные и средневековые, предшественники современных. И этот инструмент, который Дули, как зачарованный, слушал сейчас, относился именно к типу не очень древних и все же, по современным меркам, устаревших гобоев. У старинных были сферические мундштуки с язычками внутри; этот же инструмент представлял собой нечто среднее между ними и современным гобоем. Гобой прошел разные стадии развития, от полного отсутствия клавиш, с одними отверстиями для пальцев, до полудюжины или около того клавиш. И, да, существовал вариант с тремя клавишами, идентичный этому инструменту, с той лишь разницей, что тот был из светлого дерева, а этот из темного.
Ну конечно, Дули видел его, когда был подростком, чуть постарше десяти, только-только перешедшим в среднюю школу. Тогда он едва начинал интересоваться музыкой и еще не получил своего первого кларнета; вот и пытался решить для себя, на чем ему хотелось бы играть. Именно по этой причине древние инструменты и их история на короткое время увлекли его. В библиотеке средней школы он нашел книгу о них и прочел ее. Там говорилось… Господь Всемогущий, там говорилось, что средневековые гобои звучали грубо, в низком регистре и на пронзительно высоких нотах! Ложь чистой воды, если этот инструмент характерен для своего типа. Он звучал ровно на всем своем диапазоне и имел глубокие тона, определенно более приятные для слуха, чем у современного гобоя. Он звучал даже лучше, чем кларнет; кларнет мог сравниться с ним только в своем нижнем регистре, или, как его еще называли, регистре шалюмо.
И Дули Хенкс понял со всей определенностью, что непременно должен заполучить такой инструмент и завладеет им, чего бы это ему ни стоило.
Приняв для себя такое безоговорочное решение и по-прежнему ощущая, что музыка ласкает его, словно женщина, и возбуждает так, как ни одна женщина ни разу не возбуждала, Дули открыл глаза. И поскольку, сосредоточившись, он слегка наклонился вперед, то прямо перед собой увидел большой стакан с красным вином. Он взял его и, глядя поверх, каким-то чудом сумел поймать взгляд музыканта. Дули поднял стакан в молчаливом тосте и одним махом выпил вино.
Оно оказалось неожиданно хорошим. Когда Дули снова устремил взгляд на музыканта, тот слегка развернулся на стуле и сейчас смотрел в другую сторону. Это давало шанс получше разглядеть исполнителя. Музыкант был высок, худощав и не слишком здоров на вид. Точно определить его возраст не представлялось возможным — где-то от сорока до шестидесяти. Вид у него был потрепанный: изношенный пиджак плохо соответствовал мешковатым брюкам и кричаще красному с желтыми полосками шарфу, обмотанному вокруг тощей шеи с сильно выступающим кадыком. Кадык подскакивал каждый раз, когда он набирал воздуха для игры. Взъерошенные волосы нуждались в стрижке, худое лицо казалось странно съежившимся, а голубые глаза имели такой светлый оттенок, как будто вылиняли.
С финальными звуками высокого тона — сильно удивившими Дули, поскольку они прозвучали по крайней мере на половину октавы выше, чем, по его понятиям, это соответствовало возможностям инструмента, и сопровождались мягким резонансом в нижнем регистре, — музыка смолкла.
Последовали несколько секунд почти ошеломляющего молчания, а затем грянули аплодисменты, все более громкие. Дули тоже хлопал, с таким энтузиазмом, что заболели ладони. Музыкант, глядя прямо перед собой, казалось, ничего не замечал. Спустя примерно полминуты он снова поднес инструмент к губам, и, как только прозвучала первая нота, аплодисменты смолкли.
Дули почувствовал мягкое прикосновение к плечу и оглянулся. Это был опять толстый низенький официант. На этот раз он просто вопросительно вскинул брови. Когда, забрав пустой стакан, он ушел, Дули снова закрыл глаза и полностью отдался музыке.
Музыке? Да, это была музыка, но музыка того рода, какого ему никогда не доводилось слышать прежде. Или это было смешение всех родов музыки, древних и современных, джаза и классики, мастерское смешение всевозможных парадоксов или, может быть, противоположностей, таких как радость и боль, лед и пламя, мягкий бриз и бушующий ураган, любовь и ненависть.
Когда Дули открыл глаза, перед ним снова стоял полный стакан. На этот раз он пил вино медленными глотками. Как ему до сих пор удавалось жить, не замечая, что существует вино? Нет, время от времени он выпивал стаканчик, но никогда не пробовал ничего подобного. Или это музыка придавала вину такой вкус?
Музыкант сделал паузу, и Дули снова захлопал вместе с остальными. На этот раз музыкант оторвался от стула и коротко поклонился, а затем, зажав инструмент под мышкой, быстро, неуклюжей походкой с легким наклоном вперед пересек зал — к несчастью, далеко от столика Дули, провожавшего его взглядом. Музыкант уселся за очень маленький столик у противоположной стены, столик на одного, поскольку около него стояло лишь одно кресло. По-видимому, человеку хотелось побыть в одиночестве, иначе он занял бы другое место.
Дули оглянулся, поймал взгляд коротышки-официанта и сделал ему знак подойти. Тот подошел, и Дули попросил отнести стакан вина музыканту, а заодно спросить, не желает ли тот пересесть за столик Дули, сказав при этом, что Дули тоже музыкант и хочет познакомиться со своим коллегой.
— Не думаю, что он согласится, — ответил официант. — На все подобные предложения он отвечает вежливым отказом. Что касается вина, в этом нет нужды; несколько раз на протяжении вечера мы для него пускаем по кругу шляпу. Вы можете
