— Ну, ты чего на пороге то встал, заходи, давай! — сказал ему сидящий за столом беловолосый парень с черными, как сама темнота глазами.
Маледикт прошел внутрь дома, и, спросив разрешения, присел рядом этими двумя.
— Это ты про него рассказывала? — спросил беловолосый у своей подруги.
— Да, это он. Плохо только, что он там теперь.
— А кому плохо–то?
— Ему, и девушке его плохо.
— Вика?! Вы что–то знаете про неё? Где она сейчас? Что с ней? Она в безопасности? — взволнованно спросил Маледикт.
— Ну, видишь — произнесла девушка — я же говорю, что плохо.
— Вижу, а что делать то? Я бы помочь рад, а как я помогу?
— Поможешь еще, уж я постараюсь.
— Да хватит разговаривать попусту, скажите мне, где Вика? — спросил Маледикт угрожающим тоном.
— Да тише ты — прикрикнула на него строго девушка — все с твоей Викой в порядке. Не бойся.
— Я хочу её видеть!
— Увидишь еще…
— Нет, я хочу её видеть сейчас же…
И тут Маледикт ощутил, как мир вокруг него темнеет и его куда–то уносит неудержимым потоком. Потом пришло ощущение тяжести в голове, затем Маледикт открыл глаза и сел на жестком полу. Так, он вновь в своей камере в поскрипывающей повозке. В окно лился мутный свет сумеречного дня в этой странной пустыне, изредка прорезаемый вспышками молний.
— Пришел в себя? — раздался рядом с ним знакомый голос. Маледикт поднял глаза и увидел, что рядом с ним стоял главарь пустынных разбойников — Шарак, так кажеться его звали.
— Хорошо, что ты пришел в себя чужак, я опасался того, что настой может убить тебя.
— Весьма любезно с твоей стороны — хрипло ответил ему Маледикт.
— Не смейся. Я выказал беспокойство твоим самочувствием, чем мало кто может похвастаться в этих краях. Цени это.
— Ценю, доволен?
— Ты дерзок. Чтоже, теперь я вижу, что ты муж и воин. Это еще более увеличивает ценность моего приношения Храму.
— Да что это за Храм?! И что там со мной будет?
— Я ценю твою дерзость и твою силу воли, чужак. Я ценю это. Но, ты противоречишь мне, пусть и только на словах, ты не покорен моей воле. Почему я должен тебя ублажать и снабжать тебя всей информацией, какую ты желаешь получить? Молчишь? То–то же. В Храме с тобой поступят так, как желают нужным.
Бросив эти слова, Шарак вышел. Маледикт подумал, что лишь слабость и некая сонливость — видимо, последствия зелья, не давали ему впасть в бешенство от вечного равнодушия и холодности этих людей пустыни. Впрочем, он уже начинает привыкать.
Держась за стену рукой Маледикт тяжело поднялся, и снова взглянул в окошко — там все теже барханы и серые пески. Небо все также хмурилось, иногда озаряемое вспышками молний. Ничего ровным счетом не изменилось, будто бы и не было этого забытья, и этих двух странных людей — темноволосой девушке и парня с черными глазами и блинными белыми волосами. На стене виднелась вмятина, очевидно, след от его кулаков, кровь смыли, очевидно, пока он был в забытьи.
Интересно, пронеслось у Маледикта в голове, а кто были эти двое? Девушка знала Вику, почему то он был уверен, что эти двое не причинили ей вреда. Маледикт не знал, откуда взялась такая уверенность, но, тем не менее, он твердо знал, что от этих двоих ей не приходиться ждать подвоха. Девушка еще говорила, что белый этот ей поможет. Но как?
Глухое чувство тоски вновь впилось острыми клыками в сердце Маледикт, и даже что–то вроде ревности ожило в нем. Впрочем, какая ревность? В Вике он может быть уверенным, может даже больше, чем в самом себе. Или все же… Нет, в Вике он уверен. А этот белый, может ли быть такое, что сначала он окажет ей помощь, а после не станет ли опасностью для Вики? Маледикт застонал и обхватил руками голову, которую окутывала дурнота, видимо, бывшую последствием зелья, и раздираемую множеством противоречивых мыслей. Да чтож делать–то ему сейчас? И не убежишь сейчас никуда, а если сейчас начать буянить, опять этой дрянью накачают. С одной стороны, это моглы бы дать ему возможность забыться, а с другой стороны… Кто знает, что ему привидится в следующий раз, когда он впадет в забытье от этого зелья? Так и с ума сойти недолго. Да этот ублюдок Шарак говорил что–то насчет того, что он может умереть от этого зелья. В общем, биться сейчас в стену головой или задурять разной дрянью эту самую голову явно не выход. Так, значит будем думать дальше. Тут мысли Маледикта прервал тихий голос — Эй, чужеземец!
— Нииия? — узнал голос Маледикт.
— Да это я. Как ты себя чувствуешь?
— Не очень то хорошо. Но спасибо, что спрашиваешь. Я думал, что вам всем все равно. Думаете, живой и ладно.
— Мне просто интересно, я никогда раньше не видела таких, как ты. Мне интересно все о тебе. Я и попросила моего отца, чтобы он послал меня к тебе.
— Правда? А я думал это он послал тебя…
— Да, но я и сама хотела пойти к тебе.
— Скажи, Нииия, а то, что ты…
— Может это и было бы интересно. Я не знаю, ты же отказался.
— Ладно, не будем об этом. Скажи, а ты что совсем не ощущаешь ничего? Ни возмущения, ни радости?
— Я знаю об этих чувствах, но нормальные люди избавляются от них. Это очень нерационально и неудобно. Я вижу, ты сейчас расстроен, я вижу тебе плохо. Но, тем не менее, ты поддаешься чувствам. Значит ты не нормальный, или же, ты и в самом деле из другого мира.
— Ну ты же испытывала эти чувства раньше?
— Нет, я никогда не испытывала чувств. Хотя, как дочь вождя, я могу кое–что себе позволить, например, любопытство. Могу и позволить себе их удовлетворять. Так просто, странно что ты этого не понимаешь.
— А остальные? — удивился Маледикт — ваши воины и другие?
— Это не рационально и не обосновано, они не испытывают чувств. Этому нет логических обоснований. Для выживания общества это не важно. Хотя женщины могут позволить себе такие прихоти, хотя, скорее для нас это часть наших потребностей, также как пища, вода, дыхание и другие.
— Тогда, откуда ты знаешь о них?
— Знаю.
— Но откуда?
— Ты будешь отвечать на мои вопросы. Я задам их тебе теперь.
— А если я откажусь? — фыркнул Маледикт — если я тебя пошлю куда подальше? Мне плевать, чего нужно твоему отцу или тебе. Так что отвечать я тебе на стану.
— Тогда я пойду спать — ничуть не расстроенная ответила Нииия.
Послышались удаляющиеся шаги — девчонка и в самом деле ушла. Ошарашенный Маледикт сел на пол своей камеры, размышляя над тем, что произошло.
Он думал, что девчонка закапризничает, может позовет отца или еще что–то. Но она так спокойно отнеслась к его отказу. А теперь… снова наедине со своими мыслями, даже поговорить не с кем. А ведь даже этой разбойничьей дочке, даже ей можно было бы выговориться, излить душу и свою боль, раз уж этим пустынникам все равно, раз они ничего не чувствуют. Да, вроде бы его хотели использовать, получить что–то от него. Но, быть может, он нуждался сейчас в том, что сопровождало бы это. Да что там использовать, громкие слова! Просто кто–то хотел послушать о его родном мире, кто мог бы стать его слушателем, пусть бы эта дочка пустынного вождя просто позволила ему выговориться! А он в своем горе и злобе отверг свою возможность, сам того не желая, отвергнув хоть какую–то возможность утешить горе и тоску. Маледикт тяжело вздохнул, пытаясь привести мысли в порядок. Лишенный возможности делать что–то, ему было тяжело сопротивляться тягостным мыслям.
Но невозможно горевать вечно, и в конце концов природа взяла свое — утомленный Маледикт уснул, растянувшись на полу клети, погрузившись в глубокий освежающий сон без сновидений.
Проснулся он уже вечером, хотя в этой туманной пустынной мгле было тяжело понять ночь на дворе или день. Рядом с ним была корзина, в которой нашлось что–то похожее на хлебную лепешку и бутыль с водой. Он утолил голод и жажду, после чего явился слуга, будто ждавший все время за дверью, и унес корзину. Маледикт вновь стал смотреть в окно. Теперь он старался рассмотреть всадников и повозки в караване. Втайне он надеялся, что Нииия еще придет к нему, тогда, может быть, удастся разговорить её, и узнать что–то об этом мире, кроме того, что тут жили эти люди пустыни, которые не испытывали чувств, пользуясь вместо этого рационализмом и холодным расчетом.
Но она так и не приходила к нему, ни в этот день (или ночь), ни в следующий.
Так прошло несколько нестерпимо долгих дней, в течении которых непотревоженный караван ехал по пустыне, и изредка доносились до Маледикта гортанные переговоры людей пустыни. Все же остальное время стояла мертвая тишина, лишь изредка прерываемая воем ветра и шелестом песка.
Но в один день Маледикт услышал хриплый рев, непохожий на жителей пустыни. Самое удивительное, что это был не просто рев, но кто–то громко кричал: Воины Мьярхейма! Взгляните же на этих жалких пустынных жуков! Они так ничтожны по сравнению с нами! Они так омерзительны, по сравнению с гордыми сынами Мьярхейма! Вперед, Мьярмы! Опрокинем же их, сомнем и втопчем в жаркий песок пустыни, а их головы увенчают стены наших домов, которые явят всем, какую славу заслужили в бою мужи и воины Мьярхейма!
