Тана попыталась представить, как Габриэль собирает сторонников, и покачала головой:
– Думаю, он будет действовать в одиночку. Он… не совсем нормальный.
Джеймсон как будто немного успокоился:
– Скажу своей подруге, чтобы в ближайшие несколько дней держалась подальше от Люсьена. Правда, сомневаюсь, что она меня послушает.
Тана допила кофе. В рот ей попало немного гущи, и она почувствовала, как кофеин насыщает кровь. Совсем стемнело. Она подумала об Эйдане, который умер, воскрес и ждет ее возвращения.
– Почему твоя подруга остается там, если Люсьен так ужасен?
Джеймсон отвел взгляд:
– Она вампир, – тихо ответил он, будто ему было стыдно. Тана задумалась, каково расти в этом городе, оставаясь человеком. Оказаться внутри не по собственной воле. Жить здесь, не мечтая стать вампиром. Интересно, что Джеймсон сделает ради метки, которой она так легко лишилась? И что почувствует, если узнает о Холоде у нее в крови?
Джеймсон погладил белые перья Гремлина:
– Ты знала, что воронам нравится, когда их кусают муравьи? В момент укуса муравьи выделяют какое-то вещество, кажется, муравьиную кислоту. И вороны так подсаживаются на это, что ложатся, раскрыв крылья, на муравейники. Думаю, моя подруга знает, что Люсьен ужасен, но… ей это нравится.
Тана вздрогнула:
– Может быть, она просто привыкла.
– Может быть, – задумчиво ответил Джеймсон.
– Теперь моя очередь спрашивать, – сказала Тана.
Джеймсон удивлял ее своей нормальностью. Он выглядел крутым, с щетиной на подбородке и стальными мускулами человека, который проводит много времени, карабкаясь по крышам. Он помог ей и ничего особенного взамен не потребовал.
– Если ты знаешь, где я могу купить одежду и… какое-нибудь оружие, я была бы благодарна за информацию. Я не очень-то подготовилась к переезду.
– Могу отвести тебя в один неплохой ломбард. Я знаю его хозяйку, – Джеймсон поднял брови, ожидая реакции.
– Спасибо еще раз, – ответила Тана, и он встал.
Этой ночью она должна пробраться к Эйдану и забрать у него метку. А потом найти место, где можно спрятаться и ждать, когда инфекция покинет ее кровь. Для этого надо запастись одеялами, едой и водой на восемьдесят восемь дней пытки.
Восемьдесят восемь дней, начиная с сегодняшнего.
Иногда бессмертие покупается ценой целой жизни.
Фридрих Ницше
Той ночью, когда Габриэля впервые укусили, он проснулся на свежих накрахмаленных простынях в незнакомой комнате с высоким потолком. Он весь пропах алкоголем, даже его пот отдавал шартрезом, и он подумал, что до сих пор пьян. Когда он попытался сесть, голова закружилась так, что пришлось лечь обратно. За окном во тьме безлунной парижской ночи горели газовые фонари.
– Выпей, – произнес мужской голос, и к его губам поднесли стакан.
Габриэль жадно выпил, в стакане оказалась обычная вода. Он чувствовал себя странно: ему было одновременно и жарко и холодно, будто начиналась лихорадка. Он уже привык просыпаться в грязных комнатах, привык видеть стыд на лицах тех, кто его туда приводил, привык поздно вечером возвращаться в свою маленькую квартирку, борясь с тошнотой и в измятой одежде, возмущая квартирного хозяина.
К чему он был не готов, так это обнаружить себя в роскошном отеле, где перед ним стоял незнакомый блондин со злой улыбкой на лице. Габриэль смутно помнил звуки пианино и укол в горло, как будто его укусила кобра, а потом давление на шею. Бо2льшую часть вечера он провел в одном из самых скандальных богемных салонов. Многие говорили, что там змеиное гнездо, но не в прямом же смысле…
– Я должен идти, – пробормотал Габриэль, пытаясь сесть. – Мне плохо.
– Некоторые болезни оказываются куда более горькими, чем лекарство, – сказал блондин, удерживая Габриэля на месте. В тусклом свете его глаза казались кроваво-красными. Габриэль, не отрываясь, смотрел на его лицо. Он был слишком потрясен, чтобы бояться. Он давно пытался привлечь внимание дьявола. И, кажется, тот наконец пришел за ним.
– Когда все закончится, мы станем как братья, – сказал дьявол.
– У меня уже есть брат, – заплетающимся языком ответил Габриэль, – и он мертв.
Дьявол наклонился над ним, улыбаясь все шире и показывая острые зубы.
– Как и я.
Габриэль открыл рот, чтобы закричать, но был настолько пьян, что рассмеялся.
Когда он проснулся снова, в окно светило солнце и воспоминания прошлой ночи казались смешными: он просто слишком много выпил и был слишком несчастен. Никто не нависал над ним, готовясь к прыжку. На белоснежных простынях не осталось и следа крови. Номер был пуст. Рубашка и туфли Габриэля были сложены на кресле. На низком столике он увидел бутылку шартреза, хрустальный бокал и тарелку запеченных устриц.
Габриэль посмотрел на кровать, на смятые простыни, коснулся пальцами шеи. Прикосновение отозвалось болью, словно он коснулся синяка. Это заставило его занервничать так, что он быстро оделся, вышел из номера и отправился домой.
Он шел мимо игральных притонов и ломбардов девятого округа, мимо кабаре Фоли-Бержер. Голова кружилась. Сам не понимая, что делает, он зашел в мясную лавку и потратил последние деньги на кусок телячьей печени, которую съел сырой, развернув бумагу, в которую она была завернута, прямо на лестнице своего дома.
Габриэль проспал весь день и проснулся ночью, чувствуя, как холод проникает в его кости. Снаружи раздавались обычные для ночного Парижа звуки: торговцы нахваливали свой товар: нехитрую еду или собственное тело. Кто-то играл в кости в переулке под окном. Звук костяшек, падающих на мостовую, заставил его подумать о скелете, ворочающемся в гробу.
Габриэлю не хотелось оставаться одному. К счастью, в Париже плохую компанию можно было найти в любое время. В кабаре, где темноволосая девушка танцевала танец живота, он обнаружил своих знакомых. Он почти ничего не знал о них, но их смех прогнал воспоминания минувшей ночи. Но через некоторое время Габриэль поймал себя на том, что смотрит на горло Рауля де Клева – графского сына и картежника, который был по уши в долгах. Ночь продолжалась, и Габриэль все больше и больше думал о движении крови под кожей Де Клева, о том, как сердце перекачивает свежую, горячую жидкость. Это так просто – разрезать плоть и выпустить алую струю, яркую, как кларет. Нужно только отвести его в сторону, пообещать денег в долг, прижать к стене переулка и… Габриэль отогнал эту мысль. Он попытался сосредоточиться на танцовщице, но пока она вращала бедрами, чтобы звенели колокольчики на юбке, он думал только о вене на внутренней стороне ее блестящей от пота ноги.
Габриэль вернулся домой, напившись почти до беспамятства. Когда он открыл дверь в комнату, в камине горел огонь, а на вытертом кресле сидел дьявол в серо-голубом пальто с пуговицами, обтянутыми тканью, элегантный, словно он явился прямо из Версаля.
– Меня зовут Люсьен Моро, – сказал дьявол, глядя на Габриэля глазами, в которых пылало адское пламя. – Полагаю, у тебя есть вопросы.
Габриэль стоял в дверях, не в силах двинуться с места.
– Я чувствую себя так странно, – фальцетом сказал Люсьен, улыбаясь, как будто его развлекал этот спектакль. – Что со мной? Как ты заставил меня испытывать эти чудовищные желания? Изыди, сатана!
Габриэль вошел и закрыл за собой дверь.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я очень пьян и вряд ли смогу задать все эти умные вопросы. Признаюсь, мне не по себе, но вы можете остаться, если вам угодно. Я искал вечного проклятия на улицах Парижа, и теперь оно само явилось ко мне и сидит у моего очага. Кто я такой, чтобы прогонять его?
Ему было не по себе, но комедия, которую ломал Люсьен, насмехаясь над ним, пробудила его чувство собственного достоинства. Габриэль решил не показывать этому странному созданию, что напуган.
Люсьен кивнул.
– Ты никогда не делаешь того, чего я от тебя ожидаю. А способность удивлять я ценю выше драгоценных камней.
Он поднял руку, и Габриэль заметил, что одно из его серебряных колец закрывало всю фалангу и заканчивалось кривым когтем угрожающего вида.
Люсьен провел этим когтем по запястью; порез налился кровью. Она была темнее, чем кровь, лившаяся когда-то из груди Александра, и отливала синевой. В комнате запахло кровью так же сильно, как после удара молнии в воздухе пахнет озоном. Габриэль помимо воли качнулся вперед.
– Пей, – сказал Люсьен, – ведь ты этого хочешь. Иди ко мне и пей.
В тот момент, когда Габриэль склонил голову и упал на колени, стиснув дрожащими пальцами запястье Люсьена, он понял, что прежде просто играл в злодея. За все время, проведенное в Париже, он пока не сделал ничего, что помешало бы ему стать прежним.
Затем его захватил вкус крови Люсьена, и он пропал. Он высасывал кровь из раны и в горле у него рождался стон. Он забыл Александра. Забыл мать, отца и сестру. Забыл звук выстрела, запах пороха и лежащее на снегу тело брата. Осталось только это.
